Годы и производственные травмы, полученные на заре становления производственного объединения "Маяк", наложили на этого человека свои неизгладимые следы, придавили к земле, но в его взгляде, пристальном и твёрдом, по-прежнему бьётся энергия и неутомимая мысль.

Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий, кавалер нескольких высших орденов СССР и России, кандидат наук, бывший член обкома и горкома КПСС, депутат городского Совета народных депутатов, делегат многочисленных отраслевых и областных конференций, директор производственного объединения "Маяк", автор многих монографий по истории становления прославленного предприятия…

Если задать любому озерчанину вопрос, у кого из жителей города такая почетная биография, уверен, многие безошибочно назовут этого человека не только по фамилии, но и по имени-отчеству. К вершинам трудовой славы Борис Васильевич БРОХОВИЧ поднялся от подножия пирамиды, называемой жизнью, самостоятельно и только благодаря пытливому уму, знаниям и неукротимой энергии. В его биографии нет ничего неожиданного, в основных чертах она проста и типична для людей того времени.

Борис Васильевич появился в лесном и озерном краю, почти не тронутом цивилизацией, в 1946 году и прошел вместе с химкомбинатом и городом на одном дыхании все этапы развития, стремительные и героические. Его можно по праву считать одним из основателей Озерска.

Бориса Васильевича я знаю с 1950 года - наше знакомство состоялось за праздничным столом, в кругу близких по духу людей. Позже таких встреч было несколько. Скорее всего, он этих встреч не помнит. Что, впрочем, не удивительно, если иметь в виду, что пути у нас были разные. Но, тем не менее, на протяжении долгих лет работы на предприятии наши дороги пересекались, и часто. С 1956-го по 1979 год, избираясь председателем ревизионной комиссии горкома, я видел и слушал его как делегата партийных конференций и как члена бюро горкома. Семнадцать лет я избирался членом президиума объединенного комитета профсоюза предприятий, и эта профсоюзная должность тоже сводила нас вместе. Работником управления комбината неоднократно слушал его выступления на партийных и профсоюзных собраниях управления, как, впрочем, и он мои выступления в прениях. Наконец, с 1977-го по 1989 год я, как заместитель главного бухгалтера предприятия, часто встречался с ним в его директорском кабинете, приносил ему "закрытые" документы, которые имел право подписывать только он или главный инженер.

Словом, у меня имелась возможность из множества служебных и внеслужебных встреч отложить на полочке своей памяти те детали, которые понятны и близки. Они дают возможность в той или иной степени увидеть Бориса Васильевича не просто директором и общественным деятелем, а именно человеком, хотя отделить одно от другого не так-то легко: ведь что бы я ни приводил в качестве деталей его характера, они все равно неразрывны с должностью и с другими его многочисленными обязанностями.

За месяц до отъезда Н.А. Семенова в Москву я обращался к нему с просьбой разрешить поменять квартиру в коммунальном доме на квартиру в коттедже, ранее занимаемую полковником Смирновым. К моей просьбе Николай Анатольевич отнесся положительно. Но он вскоре убыл, а директором стал Борис Васильевич. О моем заявлении новый директор знать не знал и при наличии заявлений от других претендентов на ту квартиру мог принять решение без учета моего заявления. Рекомендации моих друзей, близких к окружению директора, открыли двери в служебный кабинет задолго до начала трудового дня: Борис Васильевич осваивал новую работу и начинал ее на час раньше. К моему вторжению в ранний утренний час он отнесся сдержанно, не выставил из кабинета как нарушителя его уединения, а лишь вопросительно посмотрел на меня. Без предисловий, не мямля, четко, словно на экзаменах, я произнес: "Борис Васильевич, среди заявлений на квартиру в коттедже, поступающих уже на ваше имя, есть и мое с резолюцией Семенова. Хотя я и не начальник (в то время руководитель группы бухгалтеров), но прошу вас при принятии решения учитывать и мое заявление, находящееся в ЖКУ". Он выпрямился над столом, стоя пригрозил мне указательным пальцем и как-то строго сказал:

- Ты мне это брось! Для меня все равны!

Действительно, его решение было в мою пользу. Не обобщаю, но все двенадцать лет моего общения с Б.В. Броховичем он был прост и доступен мне, как товарищ, был ровен в разговоре: не помню ни одного случая, чтобы он повысил на меня голос или накричал. Как мне кажется, Борис Васильевич считал, что директором можно напугать, ожесточить человека, испортить ему настроение, но толку от такого обращения с подчиненным не будет. Если подчиненный провинился и заслуживает нагоняя, будь с ним строг, но не повышай голоса - сила не в голосе, а в словах, ибо толковая ругань умного начальника действеннее угроз и матюгов.

Документы, с которыми мне приходилось идти к директору на подпись, имели определенный гриф степени важности и точную по времени сдачу их на ВЧ-связь. С этими документами мне всегда была открыта "зеленая улица" в директорский кабинет, что бы в нем ни происходило. И только однажды Борис Васильевич перенес время встречи. При моем появлении в кабинете он говорил с невысокого роста человеком в мешковатой униформе, в брюках с широкими лампасами. Погонов я не заметил. В назначенное время захожу в кабинет и застаю директора одного. Он, прежде чем поставить свой автограф, спросил меня:

- Скажи, кого я должен принимать в первую очередь: генерал-лейтенанта или вас?

В тот момент я и узнал, что в кабинете директора видел Ломинского, директора секретного института в городе Снежинске. И то, как Брохович спросил меня, и в манере обращения не было ни осуждения, ни досады, ничего от эмоций, а была почти шутливая и чисто приятельская реплика с долей иронии.

Поведение Бориса Васильевича за своим директорским столом весьма скромного размера, когда бумаги доставляли к нему в кабинет, тоже было простым, товарищеским, без всякой наигранности. Он показывал мне рукой на кресло, мол, садись, поднимал глаза, если читал бумаги, и обыденным голосом спрашивал: "Что там у вас?" Я раскладывал на столе перед ним документы и кратко резюмировал содержание, если в том была нужда. Прочитай документы, он подписывал их и без слов возвращал мне - и отправлялся на свое рабочее место. Но не всегда сразу: нередко, возвращая документы, Борис Васильевич задавал мне вопросы или интересовался тем, что не имело отношения к службе, спрашивал о семейно-бытовых делах, об общественных, о настроении известных мне людей. Самые простые, приземленные вопросы... Возникало ощущение того, что передо мной сидит не грозный директор, не лауреат, а заботливый отец и семьянин, вполне ранимый, для которого в тот момент не существовало ни его высокой должности, ни наград. Пусть на минуту, но ему хотелось отринуть высокое напряжение и стать обыкновенным человеком. Мне казалось тогда, что Борис Васильевич возвращался к своему естеству, к истокам простой жизни и быта, и что бремя официальности оставлено им на время без сожаления и колебаний.

Зная меня давно, Борис Васильевич говорил со мной порой о таких вещах, какие никак не относились к работе, а имели доверительный характер. Однажды, еще не подписав шифровку, в задумчивости и с затаенной грустью он произнес:

- Как несправедлива бывает судьба... Хорошие сыновья умирают, а...

Фразу он не довел до конца, но в его интонации звучали такая боль и мука, какие могут вызвать страшная горечь утраты. Его монолог не требовал ответа, но я подумал, что смерть младшего сына нанесла суровому и крепкому человеку незаживающую рану, которая не зарубцевалась, возможно, до сего дня. Несчастный отец невольно открыл душу другому отцу.

Не секрет, что десятилетие назад о высших чинах города говорили, будто они могут в условиях дефицита пользоваться своим положением в личных целях. Возможно, в слухах доля правды была, но с одной существенной поправкой: эти люди покупали вещи по розничным ценам, а никак не бесплатно, не воровали. Как бухгалтер знаю, какую зарплату получал директор комбината и что он мог на нее купить. По болтовне филистеров можно было прогнозировать, что квартиры начальников сплошь увешаны коврами и заставлены стильной мебелью. В квартире Бориса Васильевича мне пришлось побывать несколько раз во время его болезни и убедиться, что слухи слухами и остаются. Его квартира по набору мебели и других предметов бытового назначения ничуть не напоминала квартиру высокооплачиваемого человека. Не знаю, как в наши дни, но в те далекие годы директорская квартира была скромной и не претендовала на роскошь и изысканность. Обыкновенная квартира интеллигентного горожанина.

Заметил, что Борис Васильевич здоровается вне кабинета не так, как другие люди его ранга. Протягивая руку для пожатия, он обязательного слегка кланяется, вне зависимости от того, кто перед ним. В обращении с работягами ему не припишешь ни чванства, ни высокомерия. На эту сторону поведения Б.В. Броховича обращали мое внимание люди самых разных профессии, встречавшиеся с директором, как в производственных цехах, так и на улицах города. Все они говорили о нем уважительно, по-рабочему кратко и даже весело, пересказывали разные случаи забавного характера. Иные говорили о его строгости и нетерпимости к топорной работе, но никто даже не сделал намека на злопамятство или мстительность. Разумеется, приходилось слышать и нечто противоположное. Не утверждаю, что Борис Васильевич - идеальный человек, и в его поведении не было неприятных заскоков. Про себя замечу: Б.В. Брохович тоже человек, а не холодный камень.

Когда проводились балансовые комиссии по итогам работы комбината за тот или иной период, я видел Бориса Васильевича за столом председателя. Был он скуп на жесты и реплики, терпелив, оппонентов выслушивал внимательно и не перебивал, если те не лезли на рожон, хотя мог потом и оспорить утверждения или возражения выступающих, принять решение противоположного свойства, но все-таки не пренебрегал мнением подчиненных и всегда имел в виду иные точки зрения при принятии окончательного решения.

Когда мне приходится слышать от кого-либо добрые слова в адрес Бориса Васильевича, о его честных поступках, рыбачьих пристрастиях и житейских байках, я еще раз убеждаюсь, что он не великан или чинуша-сухарь, а просто хороший, на русский манер, человек, сам себе сделавший героическую судьбу в необыкновенно героическое время здесь, на земле ЗАТО.

Источник: Полянский П. Человек, которого знают все: Б.В. Брохович //Озёрский вестник. - 2000. - 20 декабря. - С. 8.