вернуться назад
А. Волынцев
ПОЛЕ КУЛИКОВА
…"Компетентные органы" должны были заинтересоваться им еще в детстве, когда он из рогатки расстреливал портрет Ленина. Но его "всего лишь" перевели в другую школу, где учились такие же оторвыши.…Его (уже студента) должны были отправить "по этапу" в 37-м. За то, что надел на голову агитатора из Смольного планшет с газетой "Правда", сообщавшей об урезании стипендий "в связи с ростом благосостояния". Спасло чудо. И преподаватели…
…Он пережил самые лютые месяцы блокады. Спасла эвакуация…
…В эвакуации, в Пятигорске, за ним должны были прийти сотрудники НКВД. За то, что посмел запустить иностранную музыку в эфире местного радио. "Спасли"… немцы: началось наступление гитлеровцев, и о студенте забыли…
…Его должны были расстрелять в Вене. По подозрению в шпионаже и "за контрабандный провоз гражданских лиц": помогал местным торговкам ездить из одного сектора в другой торговать салом. Внезапно нашелся случайный умный, разобрался. Расстрел отменили…
…Уже живя в Озерске, предпринял полет на автомобиле "Волга" вверх колесами. В отличие от "Волги" остался жив…
…Не говоря уж о работе на "Маяке"…
…Живет и теперь, давно разменяв девятый десяток. О своей жизни рассказывает с неподражаемым питерским юмором, в котором и самоирония, и грусть, и улыбка…
"Жизнь прожить - не поле перейти", - важно произносим мы уставшую от частого употребления фразу, рассказывая о человеке с богатой биографией. Прожить такую жизнь, как у него, все равно что провести все игры чемпионата мира по футболу на минном поле.
Про свое "поле" он пишет книгу. А мы пока напишем свою. О нем.
ПРОЛОГ
Волынцев А.Н.: Николай Павлович, ходят слухи, что вы пишете книгу. Это правда?
Куликов Н.П.: Откуда вы эти слухи взяли?
Волынцев А.Н.: На улице говорят.
Куликов Н.П.: Да, говорят правильно. Пишу. Только не книгу. А такие заметки, маленькие. Потому что те, которые пишут, обязательно пишут о высоких людях. О "ВИПах" (V.I.P. – very important person (англ.) – очень важная персона). Или они их видели, или они с ними соприкоснулись. А о том, кто работает… Об этих никто не пишет. Поэтому я "опустился" на самый низкий уровень, за что получил выговор от начальства: "Чего ты возис-с-си с рабочими? Ты должен быть выше их". Выше рабочих.
Ну вот начал писать. Пенсионер ведь как: на пенсию вышел, сразу - ручку, бумагу и пошел строчить. Обычно скукота. Ни одного анекдота, ни одной улыбочки в воспоминаниях нет. Ну вот. А озаглавил я это "С нами Бог". А потом, как всегда, на этом пути к Богу появилась нечистая сила. И стал заголовок моих воспоминаний "С нами Бог и нечистая сила" (смеется).
Вот так вот. Дал почитать одному адвокату. Он говорит: "Только посмертно опубликуют". Дал другому почитать. В описанных событиях, которые происходили у нас на Татыше, он увидел только задницу, в которую стрельнули из ружья дробью, а я описывал Татыш тех времен. Это глава, первая самая, она называется "Старик Буданов". О том, как зону у нас закрывали в 1948 году. Вот видите, у каждого свое восприятие. Кто что хочет, тот то и видит.
Пишу я сколько уже… С 97-го года, кажется… Ой, раньше! Это я тогда привез пишущую машинку из Ленинграда. И поставил дату "1997". И написал "История Татыша и его окрестностей".
В окрестности попали уже и Венгрия, и Австрия, и Румыния. В общем, где носило, то и попало в эти окрестности. Так все и вошло. Наверное, лет пятнадцать я пишу. Да. Часть материалов лежит… (Спохватывается). "Материа-а-алы"! Уже вот какое профессиональное выражение!.. Тьфу. Часть записок лежит в пишущей машинке, а часть - вот взял в аренду этот компьютер - и на нем. На нем удобней, потому что одна рука уже не пишет на машинке, один глаз уже не видит, а организм сопротивляется еще, что-то вспоминает.
Глава первая: "А Я ЕДУ, А Я ЕДУ ЗА ТУМАНОМ..."
Волынцев А.Н.: Николай Павлович, вы откуда приехали сюда, в наш город?
Куликов Н.П.: "Приехал"… Привезли! Из Ленинграда. Мы же там все патриоты. Вытаскивали в Смольный нас. Говорили: "Мы вам предлагаем поехать в среднюю полосу России". Средняя полоса - это от Минска до Владивостока примерно получается. Вот. "Если не поедете, то…" Ну знаете, как у нас разговаривают на Литейном-то, в Большом Доме (Печально знаменитое здание КГБ на Литейном, 4. – Прим. ред.). Воробьи там не садятся, а уж...
Я был начальником группы особого конструкторского бюро Министерства авиационной промышленности. Такая лавочка там, в Ленинграде, была. Оттуда нас выдернули. Получал я 1300 рублей тогда. Интересно: вот за всю мороку, что я сюда притащился, мне Лысенко, директор, добавил 50 рублей (смеется). Вот за этим, собственно говоря, я и приехал. Там квартира трехкомнатная осталась, здесь - гостиница "Мечта": двухэтажная, четыре койки. Она была там, где сейчас суд находится. Потом обустроились…
Здесь всё время - в начальниках: начальник отделения, начальник участка, начальник смены. И главное, устойчивая, как у учителя, зарплата: как была 1350, так и оставалась всё время. Работяги получали по 7000, я их в угол сгоню: "Ну-ка, давайте, ребята, раскошеливайтесь!" Сейчас, правда, в живых их уже никого не осталось… А у меня всё 1350. Потом кое-как до 1700 дотянул, на этом и ушел на пенсию, 33 года отработав…
Как приехали, сначала рыпались. Я всё песенку пел:
Я из Венгрии ушел,
Я из Австрии ушел,
Из Финляндии ушел,
(на Сахалин меня посылали) И с Сахалина ушел,
А уж из Челябинска-то я подавно уйду…
(жалобно) Фи-игушки… Тут так закрыли плотно… Так уже больше, чем полстолетия. С 1949 года. И все равно Ленинград - родной город остается. "У нас в Ленинграде", - я скажу. "У нас в Озёрске", - тоже скажу, но как-то так…
Волынцев А.Н.: То есть вы родились…
Куликов Н.П.: Я потомственный питерский. И бабушка ленинградская, и мама ленинградская, и, по всей вероятности, даже дворянские корни есть, потому что фамилия Бжезинская у бабушки была. Разумеет пан, что я сказал?
Волынцев А.Н.: А як же ж.
Куликов Н.П.: Ну вот. Сейчас же мало кто знает, как мы начинали. Приехали все с разных волостей. Мне-то кажется, народ сюда приехал не по отбору, не по уму. А большей частью: скандалил на работе - значит, очутился в Озёрске. Так? Когда из Ленинграда этот эшелон скандалистов ушел, там, наверное, половина Ленинграда руки умывали, думали: "Слава Богу, избавились от этих… инициативных людей!"
Интеллигенция еще такая приехала: только что кончили саратовский институт, дипломники. Сюда целый поезд привезли. Грузовиками возили.
Сейчас осталось около тридцати человек. Вот. А в позапрошлом году было семьдесят живых. Ленинградцев.
И когда стали звонить, проверять, то наткнулись так, что умер, умер, и никто разговаривать больше не хочет. И сейчас даже не знаем, сколько точно. Ну, приблизительно предполагаем, что человек тридцать еще живы питерских. Настоящих. А с кем я приехал, никого в живых нет.
Глава вторая: ЛЕНИНГРАД-ТАШКЕНТ. ГОЛОД
Волынцев А.Н.:. Начало войны вы в Ленинграде застали?
Куликов Н.П.: Блокаду. Это я для похудания. Мы там все тренировались. (Смеется). Я работал в войну… У меня было освобождение от армии. Бронь. Специальность наша военная. Никто и не подумает. Я пошел работать: кочегаром на электростанции. А на электростанции, как корабельные топки: большие. Ломик-то один - с эту комнату. В общем, работал профессионально кочегаром. Научили. Там халтурить нельзя. Так вот, в последнее время уже жгли макулатуру. Возьмешь, в топку охапку этой бумаги пихнешь и сам туда влезешь, в эту топку. А воздуходувка стоит, сосет воздух вентилятор рядышком. Иногда мимо нужно было проходить. Так вот меня прихватило на сетку воздухом. Присосало. И так я там и остался (смеется). Еле оторвали…
А потом, когда уже все сожгли, жечь стало нечего, электростанцию остановили. Мы так уже голодали. По привычке. Самые лютые месяцы достались в голодовке. А в феврале вывезли. Мало нас осталось от института… Нет, блокаду вспоминать не стоит.
Сейчас говорят: "А, сто двадцать пять граммов хлеба!.." Так там же было около сорока-шестидесяти процентов целлюлозы. А возили на полуторках через Ладогу. Много ли привезешь на полуторке? А сто двадцать пять граммов - это корочка хлебца, и больше ничего же не было! Я боялся до своих костей дотронуться: до того острые кости торчали кругом, что ужас какой-то (смеется).
Кто как: кто пух, кто тощал. В общем, в оттепель уже… У нас напротив сад "плешивый" (сад Девятого Января), за памятником Кирову, вот тут сваливали нашего брата-ленинградца штабелями… У Конецкого3 есть немножко про блокаду, он тоже не все помнит. Он пишет, как где-то они в походе на судне идут и он рассказывает, что в блокаду ели столярный клей. Ему матросня говорит: "Брось, Викторыч, заливать! Клей-то никто есть не будет".
Народ уже не представляет, как жили. Клей съели, дрожжи все съели, супы дрожжевые продавали по карточкам. Столярный клей - это деликатес. А эти морячки говорят: "Желатин можно еще есть". Нет. Желатин - это… (мечтательно закатывает глаза).
Волынцев А.Н.: Какие-нибудь фильмы есть, похожие на правду, про блокаду?
Куликов Н.П.: Нет. Нет. Не может их быть. Еще фотографии отдельные могут быть. Зимой и осенью 41-го года были морозы… В Ленинграде - северное сияние. Никогда его не видел, только один раз, в Ленинграде, тогда. Морозы лютые стояли. Фотоаппарат ни один не сработает в такой мороз. Это уже потом (или еще до того, может, в октябре) Невский проспект снят, троллейбусы. Этот один снимок все время и ходит. И у Исаакиевского собора зенитная батарея.
А потом кино появилось "Жила-была девочка". Так это - комедия для блокадников. Как "Два бойца", которых снимали в Ташкенте. Выкопали яму, накрыли ее травой (в Среднеазиатском индустриальном институте), и все бои происходили на этой полянке. Я там тоже бегал. В фашистской одежке. Орал: "Хайль!"
Волынцев А.Н.: В фильме "Два бойца"?
Куликов Н.П.: Ну да. Три рубля в день (смеется). Чего, смешно?
Волынцев А.Н.: Вы еще и в актеры попали?
Куликов Н.П.: Да какой актер… Жрать захочешь, куда угодно попадешь.
Волынцев А.Н.: А в Ташкенте как оказались?
Куликов Н.П.: Это целая эпопея. Привезли нас в Кисловодск. Весь институт. Ну студента не мошенника ты можешь найти где-нибудь, нет? Дают нам талоны, в талоне написано: 1 обед. Я ж такой справедливости не потерплю, я еще одну единичку припишу, правда ведь? Ну, в общем, нас собрали всех, погрузили и вывезли в Пятигорск, в совхоз. Потому что жрут, как… Ну не могут они понять, почему человек ест и еще сухари закладывает куда-то в карман. Нас с мешками сухарей отправили в Пятигорский совхоз, 25-й мясомолочный.
Там мы уже разгулялись: творог, мед - навалом всего было. Хорошо. Оттуда нас немцы поперли. Вот мы по Военно-Грузинской дороге… Немцы нас гнали с 710-м особым артдивизионом. На нас на всех тельняшки, мы смелые были ужасно, с автоматами… И вот мы пёрли от немцев в другую сторону... До Тбилиси доехали, там нас кто-то нагнал, какое-то распоряжение из Москвы, нас повернули в Ташкент. В Ташкент мы ехали на теплушке, на крыше. Никогда не думал, что крыши у вагонов такие горбатые. Ужас. Вот за трубу за эту держишься все время...
А в Ташкенте - второй голод. Самый настоящий голод. Там много умирало с голоду. Вот тебе: "Ташкент - город хлебный". Не оправдал себя. Умирали люди с деньгами. Особенно узбеки. У них же привычка: наматывает пояс, деньги сюда. А психология-то: хлеб стоил пятнадцать копеек, а стал пятьсот рублей. Ну не может он отдать пятьсот рублей за хлеб…
Волынцев А.Н.: Так и умирали с деньгами?
Куликов Н.П.: С деньгами умирали. А мы, студенты, пошли работать сразу. В грузчики. Ну и грузчик: скелет. Ой, Господи… На него мешок положи - как надгробная плита: на полу распластался и все. Подымай вместе с мешком… Но ничего. Натаскались хорошо. Потом стали работать за десять рублей в день золотом. Золотая десятка была в то время три с половиной - четыре тысячи. Тут уж если работаешь, то надо есть. А если не будешь есть, не будешь работать. Так что всё, что было, всё съели. Остались только одни ботинки. Американские. Потому что ноги кормят грузчика…
Глава третья: УЗБЕКСКИЕ УНИВЕРСИТЕТЫ
Куликов Н.П. Сто килограммов мешок был стандартный. По лестнице вверх-вниз. И почти бегом. Первый вагон мы грузили сутки. Бригадой. Шесть человек. Интересно, что половина бригады - евреи. Представляешь еврея-грузчика? (Смеется). Только в анекдоте сейчас может быть. Ребята хорошо работали. Когда научились. Стали мы втроем грузить вагон за полтора часа.
Я могу украсть (узбеки научили) мешок муки при солдате. Будет стоять рядом с ружьем, могу украсть.
Волынцев А.Н.: Как это?
Куликов Н.П.: Вот так вот, запросто. Не скажу, а то еще воровать пойдешь… Вот я иду в трусиках и в маечке. И кило сахару я уже упер. А иначе я и работать не буду - я же ноги протяну. Сначала нас не принимали в грузчики, эти, местные узбеки. Потом видят, что мы стараемся, и стали рассказывать все эти фокусы.
Бригада должна быть слаженная. Без звука должны знать, что куда бросить, положить, как внимание отвлечь. Студенты местные (наши, по-моему, в этом не участвовали) украли цистерну подсолнечного масла. И очень просто украли. Они ее даже не трогали. Они открыли эту цистерну и спустили масло в арык. И ушли за забор. А там бидонами из этой канавы бери сколько хочешь.
Потом мы уже работали на винзаводе. Который делал вино для Кремля. Вот там я узнал, что такое настоящие вина. Ой, какие… (вздыхает). Больше таких уже никто не увидит. Никогда.
А самые сладкие воспоминания, связанные с грузчицкой работой, это как открывали двухсоткилограммовые бочки с сахарином. После этого сахару не надо целый месяц. Облизался и пей сколько хочешь. Все пропитывается. Откроешь бочку - оттуда эта пыль с сахарином летит. Ой, противно как…
Из Ташкента уже обратно - в Ленинград. Я ехал на "Красной стреле". На крыше, правда, опять. Меня в Бологом сняли черного, как паровозная труба. И отправили обратно в Москву. Хорошо, там знакомая семья была генеральская. Отмыли. Обули. Одели. Обрезали шинель американскую по закону, сколько положено. Пришлёпали погоны старшего лейтенанта. Дали оружие. И отправили в Австрию (смеется). Чтоб угомонился.
Волынцев А.Н.: А в Австрию зачем?
Куликов Н.П.: Заграничная командировка… Снимать оборудование. В День Победы уже были там, за границей. Специальная группа была: заводы разорять. Так это мы не их разорили, мы себя на несколько десятилетий отодвинули назад. Потому что мы сняли всё изношенное и поставили у себя. "Заграничное"! Они поставили всё новое и нас перегнали. Они сейчас живут, а мы все мучаемся на этом… Нашим оборудованием, снятым, была завалена железная дорога от Ленинграда до Царского Села...
Глава четвертая: "МАЯКОВСКАЯ" СПЕЦИФИКА
Волынцев А.Н.: Многим горожанам запомнилась ваша статья в журнале "Совершенно открыто", посвященном Озерску, об опыте… как бы это помягче...
Куликов Н.П.: Ну всем понравилось, как я воровать учил на атомном заводе. Ну такое хобби у меня (смеется). Нужно, чтобы завод чувствовал напряженную обстановку, что если он будет дремать, то у него все растащат. Так пусть хоть тренируется что-то спасать…
Вот из режимного цеха, где выходят люди полностью раздетые, в душе моются, идут и дальше одеваются в свое, ну что ты украдешь?
Волынцев А.Н.: Ничего.
Куликов Н.П.: Все что угодно. Что угодно. Психология… Я вызываю дежурного офицера и говорю: "Вот у нас цветы стоят, нужно выставить на улицу. Пусть подышат". Выставляем на улицу цветы. У меня там лимон был большо-ой, плодоносил. Потом в другую смену приходим, говорю: "Там кто-то приедет, мы вытащим к Ленину". (У нас там Ленин был на площадке, уже за цехом). Вытащили туда, поставили. Потом приехал автобус со знакомым шофером, говорю: "Давай, отвези". Погрузили, поехали. Всё.
Посуду надо утащить? Любую утащу. Наливаю воду: "Девчата, идите полейте цветы". (Я начальник, я имею право сказать). Они берут эту химпосуду, вышли, полили там цветочки на газончиках, банки "забыли". Кому надо, тот подойдет. Э… Я эту посуду забрал, отвез в Кыштым. А взамен получил другое. На фарфоровом заводе.
Так что… Если хочешь, все можешь сделать. Я как классический образец привожу такой. У меня было железо КП08. Это "сталь кипящая", автомобильная, на кузова. Она тянется очень хорошо. Из нее можно выдуть шарики. Вот как украсть лист железа из режимного цеха? Проще простого. Написал: "Да здравствует 1-е Мая!". И пошел. И все. Больше ничего не надо. Тебя все выпускают, все под козырек.
Волынцев А.Н.: Как транспарант?
Куликов Н.П.: Ну да. Вытащил на улицу, бросил. Потом в гараж принес, положил… Можешь написать "Да здравствует 7-е ноября!"
Мой коронный номер был: когда я уходил из цеха, закрыл сейф и ключи положил в него, внутрь. И ушел. Вот пусть они думают, как это сделано.
Меня из 1-го отдела звали, я и там открывал сейфы. Привезли новые сейфы без ключей. Я: "Только никому не говорите". Таких обычно на учет берут. А один сейф мы открыли так: тащили по коридору, пока тащили от входных дверей до комнаты, открыли, посмотрели, что в нем, закрыли. (Слегка кокетничая). Ничего хитрого нет. Это секреты все липовые. Что один знает, то уже всё.
Я мачту сделал на заводе. Для яхты. 11 метров. Ну представляешь: 11 метров? Лакированная, там пазы всякие… Ну все "цельнотянутое", как мы говорим… За все-то время на заводе 20 попался, по-моему, только один человек. Взял пилу двуручную и намотал на себя. Дурак. Ну нет бы взять, одеться и сказать охране: "Выходим пилить лес". Его бы выпустили. А он…
Волынцев А.Н.: Во время работы на комбинате какие-то неординарные ситуации были?
Куликов Н.П.: У нас? У нас было несколько Хиросим. Так тогда же все секретные были…
Вот из-за чего получилось, что не построили атомную станцию? Если бы наши руководители, извини меня за выражение, были бы людьми, были бы честными людьми, без секретин без этих, все было бы нормально. Ведь начали вешать, как сейчас тактично говорят, лапшу на уши. И когда эти "зеленые" и всякие другого цвета начали выступать, надо было вежливо людям объяснять, в чем дело. А мы же наводили тень на плетень.
И это меня бесило тогда… Я тоже много говорил, что путного дела на лжи не построишь. Один наш журналист до такого вот опустился, что когда выступало челябинское радио против строительства АЭС, то он сказал: "Собака лает, ветер носит". Это отношение к коллегам. Вот и получилось: собака лает, электростанция стоит. Разворованная.
А потом, ведь вообще говорили вначале так, что она никому не нужна, кроме этих, самих строителей. Потому что один кирпич сюда, другой кирпич на дачу. Вот. И в подтверждение этого, разговор недавно был, что у нас электроэнергии так много, что не знаем, куда девать. Вот вчера-позавчера шел разговор насчет угля и что экспортировать надо электроэнергию. В Тюмени ее навалом. Чубайс вон тоже отключает Россию, а ведь продает за границу, в Китай… Если бы завод, комбинат вел себя прилично, говорил честно, атомная электростанция сейчас бы работала.
А то, что мы вели себя по-хамски, высокомерно… Снарядили шесть автобусов наших мужиков, посадили, и они там челябинским бабам хотели показать (уже начали штаны расстегивать), какие они здоровые мужики. Что они весь Челябинск могут "разложить"…
Назначенный директор этой атомной станции брюхом лежал на трибуне и чего-то там такое вещал. После погорел, поймали и засудили. Здесь вот, в Кыштыме. Это… Какая-то абсурдная политика была…
Я говорю: ну сделайте вы автобус, поставьте самовар, поедете по татарам - они чай любят, по башкирам - тоже. И поговорите по-человечески. А не через губу, что мы плевали, мол, на вас…
Это высокомерие вот и обернулось так. И до сих пор говорят, что наш народ, вот тут, самый высокопрофессиональный. Да никакого там профессионализма не нужно в этом производстве. Там одно и то же. Долбишь и долбишь, долбишь и долбишь… Тупая работа, как везде, где поточно-серийная… Ответственность - другое дело. Вот если две тележки съедутся - может взорваться. А ума для этого не надо.
Глава пятая: "АТОМНЫЙ" ЗАГАР
Куликов Н.П.: Да… Так вот, у нас были Хиросимы. Мы же люди темные были, когда в таком большом количестве стали перерабатывать плутоний и уран. Вот одна из таких Хиросим. В 11-й комнате первого цеха завода 20 была такая большая воронка, в которую был налит этот раствор плутониевый. Вот для того, чтобы его слить, ее взяли и наклонили. Изменили объем, форму этого раствора. Он взорваться не может, он вскипел. Вскипел с большим выделением фона. С разбрызгиванием. Получилась цепная реакция, но такая тихая, без взрыва. Все погибли. На глазах побелели волосы у них через несколько дней. В живых никого не осталось.
У нас же как работали!.. Аппарат какой был контрольный? Открываешь краник, повернул и слушаешь. Если внизу закричали, значит, потекло. Большей частью не туда, куда надо. Вот такая система была. Это сейчас там уже всякие рогатики, а тогда на морду - тряпку марлевую с ватой и кассету - на подоконник. Если ты дозу переберешь, значит, премии лишают.
А если ты не держишь кассету при себе, тебя тоже премии лишают. Вот как хочешь, так и делай. А теперь мы напоролись на то, за что боролись. Кассеты лежали на подоконниках, а теперь вот смотрят в записи: "А у вас там облучения никакого нет". Ну, конечно, от окошка-то какое будет облучение…
Волынцев А.Н.: Кассета фиксировала облучение?
Куликов Н.П.: В кассету фотопленка заложена. И она темнеет. И по потемнению фотопленки судили, на сколько попал… Ну я же носом вожу по стеклу. У нас к концу смены, в понедельник к утру (в воскресенье - выходной), набиралось больше пуда плутония в камеру. Камера горячая.
Все слитки разбросаешь в разные стороны. Каждый слиток около килограмма. Вот его показывали на днях по телевизору. Разбросаешь, камера вся греется, и они друг на друга действуют, греются. А у меня тогда зубы здорово болели. Так я этот слиток в рукавичку - и на щеку. Сейчас хорошо. Не болят. Ни одного зуба не осталось. Зато со стоматологами симпатичными познакомился. Вот… Хиросим было несколько. Я уж сейчас не скажу сколько, около пяти, наверное, таких самодеятельных взрывчиков.
А то, что охрана стоит… Выбрасывали на помойку слитки. Главный инженер и директор завода по помойке лазали, ходили, искали.
Волынцев А.Н.: Случайно?
Куликов Н.П.: Да… Поэтому, когда говорят, что здесь всё на учете, до миллиграмма… Да, до миллиграмма. Всё торгуемся, считаем, потом вдруг - раз: куска не хватает…
Волынцев А.Н.: Все болячки тоже оттуда? От работы?
Куликов Н.П.: Да кто его знает… Я не знаю. Моя жизнь опровергает вообще все эти теории. (Смеется). Тьфу-тьфу… В живых-то никого не осталось. Я две смены похоронил. У Маринки4 - рак легких. Умерла. Девчонки погибали, умирали "пачками". Все могилки рядышком у всех. Аню Евсикову только на старом кладбище похоронили.
Вот как-то Челябинск стал делать со мной интервью, меня подсунули Селезневой. Леночке. Мы поехали на кладбище делать эту съемку. Так вот было 24 минуты откровенного разговора, Фетисов5 напугался. А чего испугался? Что атомная бомба круглая? И что она взрывается? Так это и дурак знает. Что я сказал, что слитки в камере лежат? Ах, секрет какой! Ну?
Челябинцы меня спрашивают: "А что такое атомный загар?" Говорю: "Я могу показать, что такое атомный загар". У нас стояла посудинка под камерой, которая облучала нам ноги. Вот тут свинцовая защита, вот тут две большие дырки, это рукавицы всунуты. Тут стекло свинцовое такое, что через него ничего не видно, носом водишь. Поэтому глаза у всех "побиты". А загар… Ну если ноги долго не мыть, то они будут вот такого цвета. Вот. (Закатывает штанины, которые скрывают коричневато-лиловый цвет щиколоток.)
И до сих пор они так и не поняли (смеется): то ли их разыграли так, то ли это на самом деле и есть атомный загар… А вот что мы делали (вот это совершенно секретно!!!) - мы добывали америций зачем-то… Чтобы загадить земной шар до невозможности. Вот.
Я тогда им не сказал, что америций. Теперь уже можно. Его тут кто-то упоминал…
Глава шестая: "МАРМЕЛАДНЫЕ" БЕРЕГА
Волынцев А.Н.: Не возникает ощущения ущемленности какой-то?.. Допустим, по сравнению со своими коллегами заграничными. Американский атомщик-пенсионер, наверное, живет немножко получше.
Куликов Н.П.: Так это стыдно. Стыдоба. Американский атомщик отработал три года и на всю жизнь обеспечен. Наш - всю жизнь работает, на три года не может себя… Уехал в отпуск - оттуда пешком идет, ну… Что это такое? Зато у нас разворовывают столько, сколько вся Америка не может наворовать. Всё воруют, всё воруют. И везде воруют. Недавно вон где-то плутоний украли. Кому он нужен, я не понимаю?
А наше убожество? Идешь в "атомную больницу", в ФИБ, со своим термометром, со своей кружкой, со своей ложкой. Это же позор. Кому позор? Не нам. А мы себя ущемленными не чувствовали. Мы привыкли жить в этом навозе. Мы всю жизнь так живем.
Мы боимся милиции, мы боимся воров, мы огораживаемся ото всех. Мы всю жизнь нищие. Вон барахла всякого - дом забит, все старье держишь, потому что нового ничего не купишь. Не ущемленным… А обидно, по сравнению с этими, конечно, с американцами со всякими… Обидно, что если не украдешь, то жить в России не будешь. Будешь прозябать.
Волынцев А.Н.: А как же знаменитые "комбинатовские" льготы?
Куликов Н.П.: А-а-а… Льготы… Семь лет я не доработал до льгот. Это бюрократические штучки. Например, был участок, назывался "А". Со льготами. А его переименовали в "Бе-е-е". Без льгот. Всё. И податься некуда. Все разбежались бухгалтера - и спросить не с кого.
Участвовал в этом… В "погроме" 57-го года. В поле работал. Прямо с первого дня. Корова в поле, которую убивают, естественно, документов никаких не дает. Деревья, которые рубили, и народ, который выселяли - тоже. Сюда приехал - каждый год писал заявление. Просто уже ради интереса. Потом в этом тысячелетии бросил писать. Бесполезно. "Нет документов, нет архивов". У них нет. А у меня они откуда возьмутся?
Волынцев А.Н.: То есть вы так-таки и не "ликвидатор"?
Куликов Н.П.: Нет. (Смеется). Я - последствие этого "ликвидаторского" движения. А ведь люди как получали? На вертолете пролетел над Чернобылем - есть. Здесь шифр в пропуске стоял - есть. Могу фамилии назвать. Два свидетеля… У тебя есть наглость двух свидетелей взять с собой и сказать: "Вот они, свидетели, что я там был". И ты получаешь льготы. Пожизненно.
Волынцев А.Н.: А у вас что, свидетелей не было?
Куликов Н.П.: У меня хамства не хватило… Нет, свидетели были, почему… Но свидетели все… Сережка Афанасьев - тот уже ходить не мог, когда я столкнулся с этим делом. Вымерли все свидетели-то, вообще-то говоря… А потом это не в душе, чтобы вот так прийти и… Я говорю: "Я там был". А мне не верят. Ну и… (машет рукой). Воля ваша.
Да… Так я и ушел, не доработав до льгот. БТЗ6 у нас на заводе было такое хорошее. Вот они переименовали участок - и все, бейся не бейся… Ну, потом хорошо, вышли вот с 20 завода Лубнин и Опрокиднев. Они подали в суд. Оформили все дела, отсудили нам компенсацию. Мне 23 тысячи дали. Вот. А до этого судились, так мне тоже дали компенсацию. В аккурат на набойки хватило. Цена пустой молочной бутылки. Так нас благодарила Родина... (смеется).
Волынцев А.Н.: А вот, если бы была возможность поехать за границу (сейчас вот, предлагали бы пенсию и так далее), поехали бы?
Куликов Н.П.: Ни за что! Ни за что! Ни за что. Я знаю: вот я вышел отсюда, я один живу (спохватывается, вспомнив про двух котов), вот мы трое живем... Нет, сейчас уже четверо, комар еще, которого я убить не могу... Мне захотелось поговорить, я пошел на базар и разрядился. У меня полбазара - знакомые. Все кричат: "Николай Палыч! Купи чего-нибудь!" Или к магазину подошел, к "Спутнику". Здесь ряд торговый, меня тетки знают. И я их знаю. Прошел мимо, возвращаюсь обратно, говорю: "Чего не кричали, что мне огурцы надо купить?" - "Николай Палыч! Огурцы купи!"
А за грани-и-ицей? Там же каждая шкура живет для себя. У нас к этому приучают, но еще не все… Старые не привыкли к этому. А Америка, та особенная страна, что (ну как у нас сейчас) перешагнут через тебя и пойдут дальше. Мы к этому стремимся.
Нет, ни за что за границу, ни за что. Два побега у меня было оттуда, из-за границы. Тянет все-таки. Вот когда уедешь из своей страны, тянет обратно на Родину. Это я не знаю сейчас, как вот так люди спокойно уезжают. Вот не хватает этой соломы, сена, этих недостатков. Без них скучно жить. Нужно, как Райкин говорил, чтобы хоть чего-нибудь не хватало. (Смеется). А когда прилетели мы, посмотрел на это убожество, после заграницы: крыши соломенные, грязюка… Думаю, обратно в самолет - уже фигу. Хода нет. Ну, все. Обжились. Живем.
Глава седьмая: "ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ" "УИК-ЭНД"
Волынцев А.Н.: В какие годы лучше жилось?
Куликов Н.П.: В голодные студенческие годы жилось лучше всего. Это не я, это все говорят. Была цель, была стабильность и не было такого, как сейчас, неуверенного состояния… Этот доллар какой-то привязался… Падает он, подымается… Раньше был наш рубль. Его деревянным никто не называл, был настоящий, хороший рубль. Сосиська с булочкой - рупь. В Сочи большой плакат такой был. А сейчас сосиська с булочкой - доллар, да? Не-ет! Подороже. На курорте.
…У нас же был русский менталитет, как говорят, общинность, соборность. Мы же были народом, объединенным одной идеей, одной верой. Даже если никто ни во что не верил, все равно.
Ведь не было такого: "Это ваши проблемы". Это х-х-хамский американский лозунг. Мне одна врачиха в ФИБе сказала: "Это ваши проблемы". Я собрал манатки и ушел. У нас все проблемы были общие.
Тогда было интересней жить. И люди были добродушней, и щедрее были. Хоть и нищие, да щедрее были. А сейчас я предлагаю телевизор бесплатно, у меня его не берут, говорят: "Денег нет, чтобы выкупить". Я говорю: "Бесплатно отдаю!". Мне девчонка, которая лестницу моет, нищая, вообще-то говоря, отвечает: "Я не могу у вас его взять, сейчас никто бесплатно ничего не дает". Это сумасшествие какое-то.
Волынцев А.Н.: А на ваш взгляд, что такое русский характер? Раз уж заговорили об этом…
Куликов Н.П.: Русский характер - был. Сейчас его этой рыночной экономикой портят. Это уже не в русском характере: судиться по каждому поводу, залезать в долги, какие-то кредиты, стяжательство… Ну, возьму я у тебя в долг, так теперь еще и проценты должен отдать?! Этого же не было никогда! Без всяких расписок мы давали в долг, брали в долг. Сейчас это все поставлено на такую… Это не человеческие отношения. Это американские отношения. Ты сам по себе, я сам по себе. Всё - "ваши проблемы"… "Я ваши проблемы уже не понимаю…"
Это не русский характер. Его стараются уродовать как только можно. Эта навязчивая реклама, эта похабщина вся, что прет по радио, по телевидению. В любое время включите на любом канале - стреляют. Причем из шестизарядного пистолета стреляют восемнадцать раз (смеется). Я специально считаю, ну… Ай… (горько машет рукой).
Нет, русский характер не тот. Русский характер у нас, пожалуй, в единственной организации остался: это МЧС. Там типично русские мужики работают. Ну, у нас в ФИБе врачи, правда, русские тоже: за нищенскую зарплату они работают и работают, держатся. Может, уйти некуда… Нет, они привязаны к своей работе. Призвание. В медицину-то ведь не идут за славой.
А вообще, русский характер портится. Я покупаю рыбину (ну захотелось мне солененького) на рынке. Думаю, засолю, все дешевле будет. По незнанию сунулся без очереди. Какой-то мужик стоит рядом: "Вот, без о-о-очереди…" Я ему шепотом: "У меня коты с голоду помирают". Так он взорвался ведь, я думал, что всего его разнесет. Начал кричать: "Чтоб они сдохли, эти ваши коты!". Это ведь я без очереди влез, а не коты... Народ стал дерганый…
По улице я иду, сам себе анекдоты рассказываю. И, видно, у меня морда веселая. Останавливает дядька один, говорит: "Первый раз за день вижу веселого человека". Все хму-урые ходят.
Нет. Русский характер пропал.
Волынцев А.Н.: Как вы относитесь к процессам, происходящим в русском языке сегодня?
Куликов Н.П.: Ой… (после тяжелого вздоха). Я, по-моему, больной на язык. Я не могу слушать вот эти "эксклюзивно", мне кажется, что это что-то такое сопливое. "Шоу"… У меня почему-то со вшами связывается это "шоу". Не надо совать в русский язык "хеппи-энд". Какой "хеппи-энд"? Выходной!
Волынцев А.Н.: Вы имеете в виду "уик-энд"?
Куликов Н.П.: Ой. Да, "уек"… "Уек"… Тьфу!… (смеется). "Уиек-энд" этот самый… У нас никто не знает, когда он начинается и когда заканчивается. А для него ведь определенные временные рамки есть. И вот эта иностранщина - кстати и некстати. Причем большей частью некстати.
Ну, вот "элитные ворота". Элитная свинья - я знаю, что такое. Это сало в четыре пальца. А вот "элитные ворота" - я не знаю, что такое. Любой вор откроет эти ворота отмычкой или женской шпилькой. Какие они "элитные"?
Язык портит радио. Это же трансляция на миллионы слушателей. Особенно отличается наше радио. Некоторые преподаватели мне говорили: "Мы слушать не можем". Такие там иногда вещи говорят, что... Вот, к примеру, пропал женский род. Уже никто не скажет "журналистка", скажут только "журналист". "Она - создатель", "она - директор", она кто угодно, только не женщина.
Язык… Язык испорчен. Возврата, по-моему, уже не будет. Будет что-то проходить, что-то заменяться, но того красивого языка не будет. Сейчас вы хороший язык можете услышать на "Радио-1". Это то радио, которое было у нас до переворота. Вот там нормальный язык.
Хороший язык был на Би-Би-Си: когда первая волна выехала отсюда, люди с образованием, с наследственностью хорошей, которые не позволяли себе сказать: "Я кушаю". Это недопустимо. А сейчас… Кто жрет, кто кушает… Всё в одну кастрюльку. Сейчас такого языка уже нет. Чисто литературного.
Глава восьмая: ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ
Волынцев А.Н.: Вам сейчас сколько лет?
Куликов Н.П.: (С наигранным кокетством). Ах-ах! Секрет… (смеется). Восемьдесят четыре с гаком. Интересно, когда называешь… Пришел в больницу, сестричка говорит: "Год рождения". Я говорю: "Тысяча девятьсот восемнадцатый". Она: "О-ой, как интересно!..". Я: "Что, динозавра увидели, да?". Вот большинство так удивляется. Ну, наверное, сказались гены… и беспутный образ жизни. Потому что, когда за собой не следишь - долго живешь. Как начнешь стараться выжить, то обязательно Бог тебя настигнет.
Волынцев А.Н.: Чувствуете свой возраст?
Куликов Н.П.: Нет, не чувствую. По уму чувствую, что я вроде как еще ребенок (смеется). Недоразвитый. И прожитых лет не чувствуется, так, только обида на некоторые годы есть. Э-э! Было бы хоть одно умное правительство в России, так можно было бы жить нормально. Так ведь ни одного, ни од-но-го человека нет, который бы видел дальше своего носа. Это же убогость такая...
Волынцев А.Н.: Да ну их... Давайте лучше про вашу семью поговорим.
Куликов Н.П.: С семьей неудачно. Жены всё умирают у меня. (Пауза). Вот Анна-то7 здоровая была вроде. Кубанская женщина. И то… Девятнадцать лет прожили вместе - умерла.
А вообще, я эти семейные разговоры, как вот сейчас принято: сколько раз кто женился, сколько раз развелся, - не люблю. Это не в нашем русском духе, чтобы выставлять напоказ все эти дела. У нас, если кто развелся, так об этом говорили шепотом. А сейчас хвалятся. Была в "Московском комсомольце" целая полоса (случайно в больнице мне попалась): все разведенные артисты и сколько раз они женились. Похабщина. Противно читать. Скотный двор, вообще-то говоря. А не человеческие отношения…
Волынцев А.Н.: Четвертый раз жениться собираетесь?
Куликов Н.П.: (Оживленно). Вот интересно! Ситуация какая-то складывается идиотская. Я не понимаю. Людскую натуру я не понимаю. Это все равно что я на улице парню сказал, что гоню самогонку. "Николай Палыч, я никогда в жизни не поверю, что вы гоните самогонку". Вот, говори честно - будут думать, что ты врешь.
Кругом все: "Николай Палыч, вам надо бабу". Ну нельзя же жить одному, с котами, в конце-то концов. Завел бабу. "Она тебя ограбит! Они, бабы, щ-щ-щас такие все пошли! Беги от них!". (Хохочет). Ну, что это такое? Конечно, дома-то уже не получится сейчас. Нет. Но...
Я не могу смотреть на этих, на наших… Папа римский-то ходит-то, восемьдесят лет только ему, в дугу согнутый. Ну? А это наше старичьё… Они же еще не успели родиться - уже стареют. Они сами на себя тоску нагоняют. Вот в больнице как увидишь кого… Я эти разговоры ненавижу: "Ну-у ка-ак живе-о-о-о-ошь?". И вот начинается…
Уже больные. Уже больные. Есть медицинское определение этой болезни. Сами на себя нагоняют.
А вот такую жену найти, чтобы она была не старая, не молодая, чтобы она сумела выпить (в меру), чтоб не орала понапрасну, это сейчас очень тяжело. Такое существо в юбке уже временем испорчено. Уже заложено много всякого нехорошего. Нет. Теперь уже ничего не сделаешь. Вот с котами мы доживем свой век. На котов завещание написано, средства выделены… (котам). Похудеете вы у меня. После похорон-то…
Волынцев А.Н.: Отношение к жизни и к смерти изменилось с возрастом, с работой?
Куликов Н.П.: С возрастом меняется. С работой, наверное, не меняется. Вот шофер - ведь каждый день рискует, но не думает об этом. Есть определенный возраст, когда начинаешь об этом задумываться. О том, что она осязаемо кончается. Осязаемо. Вот еще встаешь утром, не думаешь. А вечером ложишься, думаешь: "А встану ли утром?"
Я, например, знаю, что некоторые дела уже не успею сделать. Некоторые я тороплюсь сделать. Вот это то, о чем не задумываешься в тридцать, в сорок, даже в пятьдесят лет. И когда в газете "ПрО МАЯК" было написано:
Я пожилой, я это знаю.
И мне придется в землю лечь,
Но одного не понимаю,
Зачем вести об этом речь...
Это поразительно! Это воспитано было советским строем в течение семидесяти лет, чтобы написать это "гениальнейшее" произведение. Это поразительнейшая тупость отношения к жизни и смерти. Это только звери не понимают, что она существует. Человек должен осознавать конечность своего существования. В этом вся прелесть жизни, по-моему, что она же кончится когда-то: как компот, как пирожное, как семечки в кармане, в конце концов… Не так ли?
Религия тем хороша, что она воспитывала отношение к смерти.
У русского народа, у христианства всегда была подготовка к смерти как к продолжению жизни. Это всегда было. Ведь домовины8 готовили. Молодые не готовили, а старушка уже заготовила подвенечное платье для встречи с Христом. Одежку готовили, обувку. Все было.
Не собирали, когда человек умрет, не спешили в три дня уложиться, высунув язык на плечо. Все заранее. Писали завещание, отдавали распоряжения. Всё это было по уму. Я не завидую священникам, которые отпевают, соборуют. Это самое тяжелое. Но… Вот у нас ведь как умирают… В ФИБе приходится умирать, не всех вылечишь. В больнице обязательно должны умирать. Ну, не должны, а… Будут умирать. И ведь никто не готовит, никто не поможет умирающему.
Ну посочувствуйте, скажите, что это еще не конец, что жизнь еще продолжается. Ведь если бы не было смерти, так не было бы жизни. Что смерть - это прекрасно. (Смеется). Ее можно подарить врагам, в конце концов… Она дает жизнь. Упал листочек с дерева засохший, умер, дал другому - грибку - жизнь. Вот это нужно понять. А тут как только скажешь про смерть, так как будто ты зачумленный какой-то.
А потом у нас… Жил-то я за Нарвской заставой - дорожка на Красненькое, на кладбище. И сейчас опять у меня под окнами покойников возят. Что, страдать все время? Выйдешь на балкон, посмотришь: ну вот, поехал еще один.
А вот как хоронят, это уже другое дело. Грузовик почему-то с красной тряпкой на борту, и народ пришел, как на свадьбу разодетый: юбки чуть выше пояса (это мини называется, да?), мужики в брюках каких-то клоунских, со вставками. Это уже непорядок. Не по-христиански.
Меняется, Саша, отношение к жизни. Не в том смысле, что бесшабашно так "ах!", нет. А просто дорожишь каждым днем. Каждой минуткой. Вот когда не сделал, что хотел. Или вообще ничего не сделал, поленился, думаешь вечером: "Жалко, день пропал! Ж-жалко день!". Прямо как будто у тебя украли что-то. Время дорого очень.
Вот когда мне поставили диагноз, я столкнулся с этим… Это просто осязаемое ощущение смерти. Так вроде: все другие умирают, я, может быть, еще останусь. Есть такое. На кладбище такое впечатление есть. А когда мне поставили диагноз "рак легких", я думаю: все, это звонок уже настоящий, капитальный. И вот интересно отношение к смерти: я и врач. Я пришел, он мне делает гамма-терапию, а поскольку положил на спину, так, я скрестил ручки, а врач - песенку какую-то поет, мурлычет, я говорю: "Отпеваете?" А он: "Нет. Еще рано".
Вот, понимаешь, то, что он сказал, вот это "еще рано" - меня поставило на ноги. Потому что вот это - истинно христианское миролюбие: "Куда торопишься? Успеешь еще и там побывать, и тут будешь"… Чудесно он тогда мне сказал, Юрий Николаевич, гамма-терапевт. Это бывший детский врач, поэтому у него отношение к взрослому, как к ребенку. Я ему благода-арен...
А вообще, почему у нас в целом отношение к смерти беспутное?.. За 70 лет мы воспитали в себе дух бесконечного оптимизма. Мы такие уж-ж-жасные оптимисты, прямо до невозможности… Сказывается прошедшая наша эпоха. Сейчас церковь старается исправить, но это очень тяжело. Сознание ведь разрушается быстро, восстанавливается очень трудно.
Вот священник. Он несет тяжелую обязанность проводов умирающего: ведь все берет на себя, ведь все эти муки предсмертные, человек все-таки не сдается до самой последней секунды. И хорошо бы, чтобы рядом были и родные, и хорошо бы, чтобы рядом были дети, чтобы они видели конечность жизни и ценили ее.
Ведь сейчас дети не ценят совершенно. Вот эта молодежь, новенькая, маленькая, эти охмуренные пивом и наркотой, они же забивают своих товарищей насмерть… Они не знают, что такое боль, сопереживание, сочувствие... Они ничего этого не знают. Они не видели смерти своих близких, чтобы могли понять, что это такое...
Мне пришлось насчет смерти поговорить-то с достаточно большим количеством из той компании, с которой мы приехали. Ведь умирали они все (я исключение) в одно время. Вот моя жена и жена Евсикова… Это завод 20, первый цех. Это самые первые, кто приехал в 1948 году. Те, которые, собственно говоря, сляпали атомную бомбу на своих пухлых коленочках. Вот эти девчонки все умирали одновременно.
И вот я бы сказал, что вот этим девчатам… Церковь должна бы представить их к святым. Так, как они умирали, это навряд ли кто другой способен… Маринка мне вечером, накануне (я видел по глазам: что-то не то), просто сказала: "Это все?"
А наше начальство партийное когда умирало, то оно материлось на все три этажа: "Вы, врачи, такую вашу мать, не можете ничего сделать…". Вот видишь: отношение к смерти…
И главное, что меня угнетает, - бежать за деньгами на похороны. В собес. Доставать справки, доказывать, что ты не живой уже, а на том свете...
Когда умерла жена, я не ходил. Никаких денег не брал. Мы хоронили на свои. Унижаться? Проработать всю жизнь, отдать жизнь этому комбинату и еще просить у него на похороны?! Я считаю, это унизительно...
Все это приходит с возрастом. Когда ты начинаешь вычеркивать из своей телефонной книжки одного, второго, третьего… У меня список всех, кого нужно поздравлять с днем рождения. Так были поздравления с днем рождения, а сейчас стоят крестики. Вот тут уже начинаешь задумываться.
И потом есть болезни неизлечимые, когда надежды уже нет. Вот тут начинаешь думать не как вывернуться, а как достойно это встретить. Я до сих пор (с 97-го года, как мне поставили диагноз), до сих пор хожу на гамма-терапию. И когда я вижу, там сидят люди, в душе уже на том свете, я стараюсь сделать все, чтобы показать им, что жизнь еще не кон-чи-лась. И я вот хотел на этом учреждении гамма-терапии сделать объявление: "Входи сюда с надеждой! Будешь жить!" И мне удается их там развеселить...
И когда взрослый человек, ветеран заявляет: "Зачем вести об этом речь", то я встаю на дыбы.
Вот зачем вести об этом речь? Мы ходили с одним из… Как он называется, горкомовский работник-то главный… Секретарь горкома, вот! С ним походили по кладбищу, посмотрели на могилки первых жертв. Это свалка покойников в смеси с металлоломом. Конечно, слово "унижение" для покойника не существует, но… И никто из живых об этом - по принципу "зачем вести об этом речь" - не побеспокоился.
Вот. И можно пофилософствовать насчет смерти. Потому что как-то Монтень сказал, что философствовать - значит учиться умирать. Человек тем и отличается от свиньи, что он иногда отрывается от поисков подножного корма и смотрит на звезды.
А у нас уже шеи не гнутся… Мы назад оглянуться не можем. И на звезды посмотреть… И Цицерон за сто лет с гаком до Рождества Иисуса Христа сказал: "Жизнь философа - это постоянное размышление о смерти". Вот если человек не философствующий, то он, собственно говоря, ни о чем и не думает. Только пожрать, выпить-закусить и...
Ни один уважающий себя философ не обошел своим вниманием тему смерти. А ученым - Сам Бог велел. Очень много ученых, занимающихся этим вопросом. И очень много сходства во всех религиях по этой теме.
Волынцев А.Н.: Тут, наверное, еще зависит от того, во что человек верует. Если он верует в загробную жизнь и принадлежит той или иной конфессии - это одно. Если он ни во что не верует, то… Ну и, действительно, "зачем вести об этом речь"? "Бери от жизни все" - и свободен...
Куликов Н.П.: Саша, не может быть человека, ни во что не верующего. Если даже он ни во что не верит, он все равно верит в то, что он не верит. Это ему кажется. Это всё ерунда. Когда припрет, сразу начинают все верить. Как один. Все кричат первое это: "Мама!" И: "Господи Боже, помоги!"
ЭПИЛОГ
Волынцев А.Н.: Книга еще не дописана?
Куликов Н.П.: Нет. И конца не будет. Правда, я последнюю страничку написал уже. Сам себе написал этот… Как он называется… Некролог. Потому что вас, журналистов, обременять я не хочу. А вот до некролога я доберусь… Физически я доберусь, а интеллектуально, чтобы все написал… Немыслимое дело. Все время новое и новое открывается. Вот, например, был ФИБ, а стал Центр профилактической какой-то медицины. Раньше были ложки в ФИБовской больнице, а теперь ложек нет. Были градусники, теперь градусников нет. Прогресс все-таки.
Нет. Конца не будет...
* * *
…Идя по своему полю, Куликов, похоже, когда-то прошел мимо поворотного пункта "Старость". Бывает такой редкий вид людей, которые забывают постареть: то ли жизнь любят больше, чем их сверстники, то ли она - их...
Но, наблюдая, с каким азартом Николай Павлович в восемьдесят с гаком осваивает компьютер, интернет и мобильную связь, как он пишет маслом копии картин известных художников ("кто-то поет чужие песни, а я пишу чужие картины"), я ничуть не сомневаюсь, что старость ему действительно не грозит.
И я все время жду, что раздастся телефонный звонок и хрипловатый голос, грассируя и время от времени срываясь от сдерживаемого смеха (или гнева) на фальцет, сообщит очередную потрясающую новость из жизни страны или его компьютера.
Не умеют они стареть, люди этой природы...
Источник: Волынцев, А.Н. Поле Куликова : [Н.П. Куликов] / А.Н. Волынцев // "Сороковские" портреты: Воспоминания, очерки, интервью [Текст] : [О жизни и судьбе извест. людей г. Озерска] / сост. и ред. А. Н. Волынцев, С. А. Борчиков. - М. : МАКС ПРЕСС, 2004.