Из личного дела:

ФИО - Татар Юрий Павлович.
Год рождения - 1940.
Образование - 7 классов.

       Сведения о работе:

1960 - призван в Советскую Армию,
1965 - уволен в запас и принят аппаратчиком на предприятие п/я 21,
1965 - присвоен 4 разряд аппаратчика,
1968 - присвоен 5 разряд аппаратчика,
1969 - уволен в связи с переходом на инвалидность.

       Признан инвалидом 1 группы вследствие профессионального хронического заболевания.

       Герой этой статьи, как видим, не имел ни высоких наград, ни должностей, ни ученых званий. Обыкновенный, с 7-классным образованием аппаратчик. Однако судьба его поистине уникальна. И не только в масштабах города. Немного найдется схожих случаев и в масштабах страны. Рядом с тем, что совершил он, даже подвиг известного летчика Героя Советского Союза Алексея Маресьева кажется не столь впечатляющим. Стынет кровь от одного перечисления выпавших на его долю испытаний. 1968 год - попал в ядерную аварию и получил огромную дозу облучения. 1969 год - от переоблучения в тканях правой руки и ноги начались необратимые процессы разложения, врачи принимают решение ампутировать стопу и кисть. 1970 - по той же причине ампутирована часть левой ноги и еще на несколько сантиметров укорочена правая. 1972-1987 - новая серия операций, в результате рука ампутирована почти по локоть, а от ног остались лишь две небольшие культи.

       А был красавец-парень: рост - 187, вес - 95, казак, балагур и заводила. "Он покорил меня с первой встречи, - показывая одну из давних фотографий, вспоминает его жена, Нина Анатольевна. - Как познакомились? Благодаря моей двоюродной сестре. Я тогда работала в заводской столовой, а он служил сверхсрочником в воинской части. Она его где-то заприметила и говорит:

       - Хочешь, с хорошим парнем познакомлю?

       - А чего в нем хорошего? - спрашиваю.

       - Не курит, не пьет, собою интересный и, самое главное, характером веселый. Так шутками и сыплет.

       Я этому разговору значения не придала, а сестра, напротив, настроилась серьезно и через какое-то время приводит Юру ко мне. Как сейчас помню его появление в нашем бараке: высокий, в военной форме, с цветами, я как глянула, так сразу и влюбилась. И он тоже - на следующий же день сделал мне предложение. Подали заявление, поженились, довольно скоро нам выделили квартиру в деревянном доме. Все складывалось хорошо. Я была самая счастливая женщина на свете. Но только получили квартиру, через 3 месяца произошла эта авария, и начались наши страдания."

       Прежде чем повести разговор об аварии, нужно заметить, что, отслужив два года сверхсрочно, сержант Татар демобилизовался и поступил аппаратчиком в первый цех 20-го завода. Об этом цехе речь уже шла. Он был одним из самых ужасных по условиям труда. Загрязненность по воздуху порою превышала предельно допустимые концентрации в сотни тысяч раз. Кроме того, цеха боялись из-за самоподдерживающихся цепных реакций (СЦР), которые время от времени заставляли захлебываться от напряжения всю наличную сигнализацию. Конечно, Юрий понимал, с чем имеет дело: об этом постоянно напоминали инструкции и начальство, но в ту роковую ночь (почему-то СЦР в основном случались ночью) от него лично ничего практически не зависело. Он лишь выполнял распоряжение начальника смены Льва Ивановича Сапожникова.

       Началось все с того, что в растворе, находившемся в одном из сборников, обнаружилось слишком высокое содержание плутония. Настолько высокое, что Лев Иванович не поверил результатам анализа. "Не может быть, - ахнул он,- надо немедленно проверить еще раз". "Вместе с ним, - это слова Татара, - пошли и отобрали контрольные пробы, лаборанты на его глазах сделали анализы - приборы показали то же самое". Концентрация плутония в пробе намного превышала допустимую. Что делать? Как избежать неприятностей? В принципе, реальной опасности цеху ситуация не представляла, но факт грубого нарушения норм загрузки налицо.

       Самый простой и верный способ в таких случаях - разделить раствор, передать избыточную часть продукта в другой аппарат. Открыл - закрыл несколько кранов - и все в порядке. Лев Иванович об этом, разумеется, знал, но ему мешала непонятно как попавшая в сборник и плававшая там жирным слоем органика - специальный экстрагент, обладающий замечательной способностью забирать в себя из других растворов уран и плутоний. Именно из-за нее анализы и показали столь высокую концентрацию продукта в емкости. Выдать раствор вместе с органикой означало породить серьезные технологические проблемы на следующих переделах. В частности, органика является злейшим врагом сорбции. Стоит ей попасть на сорбционную установку, и та будет выведена из строя на длительное время. Сапожников нарушать технологический процесс не захотел. В то же время ему не хотелось преподносить своему сменщику такой "подарок". Как быть?

       В конце концов, он все-таки принимает решение часть раствора передать в другой аппарат, но предварительно через смотровой люк убрать из сборника органику. Вместе с Татаром (а потом к делу был подключен еще и аппаратчик Дербуш) они притащили в комнату 60-литровый нержавеющий бачок и 20-литровую бутыль, из шлангов смонтировали временную схему и, вскрыв емкость, вакуумом стали откачивать органику в бутыль. Органика шла темно-коричневого цвета - верный признак того, что в ней большое количество плутония.

       - Вы понимали, - задаю я вопрос Татару, - что сливали из сборника очень опасную жидкость и фактически создавал" рядом с собой ядерные заряды?

       - Нет, не понимал, - прямо ответил он. - Я на экстракции никогда не работал. Мне сказали "откачивать", я и откачивал. Тогда, получая распоряжения начальства, люди особо не рассуждали.

       - Что вы потом с нею сделали?

       - Часть слил в бачок, а часть находилась в бутыли.

       Вот такой была исходная позиция перед началом цепной реакции: освобожденный от органики сборник, чуть поодаль - мирно стоящие бачок и бутыль, а посередине - аппаратчик Татар, который по окончании работы остался в комнате один. Он совершенно спокоен: через час с небольшим завершается смена, и он пойдет домой.

       Что было дальше - описывают газеты. Сначала цитирую городскую газету:

       "Когда откачали вторую порцию и Дербуш ушел на свою установку, Татар решил заглянуть в аппарат и посмотреть, сколько еще органики осталось. Только повернулся - сверкнула голубая молния, и послышался хлопок. Бутыль разорвало. Все произошло в считанные секунды".

       ... А теперь выдержка из московской газеты:

       "Говорят, что и незаряженное ружье может выстрелить. Установка, на которой Юрий Павлович работал, была ружьем не только заряженным, но и со взведенным курком. И это ружье выстрелило. В ночную смену возникла необходимость перелить раствор плутония. Взяв в руки емкость, он подошел к другой и наклонился. Но ведь это не молоко перелить из банки в банку. Жидкость в наклоненной емкости приближается по геометрии к шару. В случае "с атомом" это беда. Сближенные сосуды с плутониевым раствором и тело Юрия Татара, ставшее замедлителем и отражателем нейтронов, на мгновение одну из емкостей превратили в ядерный реактор. Цепная реакция, несильный хлопок, голубое свечение, развалившийся сосуд. Критическая масса распалась, реакция прекратилась. Однако за ничтожное время работы "реактора" нейтроны и гамма-лучи сделали свое депо - Юрий Татар получил сильнейшее облучение всего тела, но особенно конечностей".

       С небольшой разницей в деталях то же самое рассказал и Татар. Но придя с этими статьями к Геннадию Сергеевичу Стародубцеву, который является одним из наиболее авторитетных физиков предприятия, я услышал другое: "Если бы все было в точности так, как тут написано, - иронически заключил он, отодвигая газеты в сторону, - тогда бы и аварийная ситуация развивалась совсем по другому сценарию, а не так, как она развивалась на самом деле. Не стыкуется с физикой. Мы очень тщательно анализировали этот случай, в том числе с участием американских специалистов (это когда готовили описание всех СЦР, произошедших у нас, в США и в Англии), случай не так прост, как его обрисовали журналисты".

       В чем конкретно вышла нестыковка с физикой, об этом мы поговорим позже, а пока вернемся к Татару. Всего случившегося с ним он еще не сознавал, и его поступками какое-то время управлял не столько разум, сколько инстинкт. Мгновенно, как только пришел в себя, он выскочил из комнаты, прямо через перила, минуя лестничные марши, спрыгнул со второго этажа на первый и по тоннелю помчался в душевую. Однако в душевую сразу попасть не удалось: остановил дежуривший на выходе солдат. "Смена еще не закончилась,- строго по инструкции объяснил он, - поэтому мыться рано". Тогда на этот счет было строго: пока положенное время не подойдет, из цеха не выпустят. Пришлось возвращаться.

       - Бегу назад, а навстречу мне ребята из нашей смены. - Ты куда?

       - В цех, - говорю.

       - Какой цех! Там цепная! А ты чего такой белый? Тебя же от комбинезона не отличить. Давай бегом в душ.

       - Какое, - спрашиваю Юрия Павловича, - у вас в это время было самочувствие?

       - Поначалу я вообще ничего не чувствовал, только шок и желание как можно быстрее убежать оттуда. Но буквально минут через 8-10 началась рвота, и состояние стало отвратительным. Еще хуже было Льву Ивановичу, который после меня все-таки сходил в комнату. Его привели в санпропускник под руки. Тем временем Нину Анатольевну мучило непонятное беспокойство. Спать бы надо - утром рано на работу, а она уснуть никак не может. "Не могу, и все тут, что ни предпринимала. Каждую минуту жду Юру с работы. Часов с 12-ти начала ждать, хотя смена у них до часу ночи и прийти в 12 он никак не мог. Но вот и его время стукнуло - половина второго. Вот уже без 15, вот и два сровнялось, а Юра не идет. В чем депо? От окошек не отхожу, все выглядываю на улицу: не появится ли на дороге? И вдруг заходит Володя Земляницин (он жил в соседнем доме и работал с Юрой в одной смене) и начинает говорить непонятно что. Что Юра, дескать, велосипед пошел ставить, что он, дескать, сейчас придет, только вы не волнуйтесь, не переживайте, все будет нормально. Я слушаю его и никак не пойму: причем тут велосипед? Ведь декабрь, и Юра ушел на работу пешком. Это я точно знала. Мы с ним еще встретились по дороге (я несла продукты из магазина), он меня обнял, сказал что-то ласковое и пошел дальше. Никакого велосипеда не было. Тем не менее я почему-то поверила и даже сбегала на кухню, чтобы через другое окно посмотреть: может, и в самом деле Юра велосипед в сарайку ставит? И только под конец догадалась спросить:

       - А ты сам-то чего среди ночи пришел?

       - Да он мне лампы к телевизору обещал, - опять соврал Земляницин и тут же засобирался. - Ну ладно, я потом зайду.

       А с нами моя мама жила. Только Володя вышел, она и говорит:

       - Ой, дочка, что-то мне сон сегодня нехороший снился. Ладно ли с Юрой-то?

       - Ну, мам, не выдумывай.

       - Нет, ты все-таки иди к Землянициным и как следует обо всем расспроси. По всему видно: он что-то знает, да не говорит. Сходи, пусть, не тая, обо всем расскажет.

       Я пошла. Володя тут же взял телефон и стал звонить в больницу. Набрал номер и дает мне трубку. "Сейчас мы ничего вам сказать не можем, - отвечает дежурная сестра, - приезжайте утром".

       Времени было уже три, а мне в пять на работу. Прибегаю в столовую, рассказываю девчонкам о своей беде, а они ничего конкретного посоветовать не могут, потому что вместо меня поставить некого. "Ладно, - говорят, - до восьми работай, а в восемь придет начальство и что-нибудь придумает". Как я эти три часа у кастрюль отстояла - не помню. Света белого от слез не видела. Все выполняла чисто автоматически. Но потом меня отпустили, и я на заводском автобусе уехала в город. Приехала, надо бы выходить у ДК и оттуда короткой дорогой бежать в медгородок, а я почему-то вышла около института. Еще слышала сзади шепоток: "Куда это она?". Но внимания на него не обратила. Видно, у меня что-то случилось с головой. И вышла не там, и город перестала узнавать. В одну сторону бегу - все дома незнакомые, повернула назад - то же самое. Так и металась из одного конца Победы в другой, пока не догадалась обратиться к мужчине с саночками: "Скажите, пожалуйста, как мне пройти в больницу?" Он объяснил, и я наконец-то все вспомнила. И улицу узнала, и дома.

       Прибегаю в клинику, а меня не пускают. "Пока, - говорят, - нельзя, делаем тому и другому переливание крови. У нас очень мало времени, если и пустим, то только на 5 минут". Смотрю - тут же, в коридоре, сидит женщина:

       - Вы, случайно, не Татар? - спрашивает она.

       - Да, - отвечаю, - Татар.

       - А я Аня Сапожникова.

       Так мы с ней познакомились. Сидим, ждем, потом нас все-таки впустили. Что это были за минуты - не рассказать. Я бросилась к нему и без памяти давай обнимать-целовать, и он - то же самое. Сорвал с меня маску, которую врачи велели надеть, и все время, пока я там была, не выпускал из объятий. Практически не говорили, а только плакали и обнимались.

       К тому времени он уже изменился: лицо стало пунцово-красным, как будто совсем недавно пришел из бани. Но о себе особо не беспокоился, больше переживал за Сапожникова: "Я-то что, - говорил, - а вот Льву Ивановичу намного хуже". Слышим (а Сапожников лежал за ширмочкой неподалеку от Юры): они тоже целуются, и он раз за разом повторяет: "Ты прости меня, Аня, ты прости".

       Наутро их спецрейсом на самолете отправили в Москву".

       А теперь о причинах и наиболее важных обстоятельствах аварии. Причина по сути одна, и очень простая: временная схема для слива раствора через люк и использование емкостей небезопасной геометрии. И то, и другое инструкциями категорически запрещалось. Не было бы этой самодеятельности, не было бы и цепной реакции. Что же касается важных обстоятельств, то их много, и они порою противоречат друг другу, ввиду чего установить истину довольно сложно. В вопросе о том, как конкретно все происходило, полной ясности нет до сих пор. Единственное, что можно сказать достаточно уверенно, происходило далеко не так, как описано в газетах, хотя журналисты писали в основном со слов Татара - прямого свидетеля и "участника события". Насколько я понял Стародубцева, ключевая ошибка авторов публикации состоит в следующем утверждении: "Никто ничего не делал, Татар просто стоял, вдруг - вспышка, хлопок, бутыль развалилась, критическая масса распалась, реакция прекратилась".

       "Да не было в бутыли никакой реакции, - рисуя на месте кривую взаимозависимости объема, концентрации и геометрии, - говорит Геннадий Сергеевич, - не было и не могло быть. При том количестве материала и раствора бутыль как раз являлась совершенно безопасной. Это одно. Другое: вспышка была не одна. За первой последовала вторая, а за второй (и это зафиксировали приборы) - третья, причем третья оказалась намного сильнее, чем первые две. Откуда же им взяться, если "бутыль развалилась и критическая масса распалась"?

       Отсюда вывод: СЦР произошла не в бутыли, а в бачке. Ведь, чтобы возникли условия для начала реакции, нужна не только концентрация, еще нужен соответствующий объем и соответствующая геометрия. Бачок этим показателям соответствовал полностью. Стоило только напить в него достаточное количество определенной концентрации раствора - и критическая масса готова". По мнению Геннадия Сергеевича, скорее всего, именно так и произошло. После первой бутыли бачок оставался спокойным, потому что наполнился только на треть. Когда же стали выливать вторую, он дал вспышку. От неожиданности аппаратчик бросает бутыль и убегает, а бутыль, естественно, разбивается, но не от СЦР, а просто от удара. "Впрочем, - замечает далее Стародубцев, - есть и другой вариант поведения бачка. Возможно, что он сыграл не сразу, а с задержкой, поскольку раствор какое-то время был неоднородным по концентрации. Пока шло перемешивание и усреднение концентрации, аппаратчик вполне мог поставить бутыль и даже попытаться заглянуть в сборник, как об этом сказано в газете. Эта версия с точки зрения физики тоже имеет право на существование, но тогда бутыль должна была остаться целой. А мы ее нашли разбитой".

       Вот такая получается ситуация: то, что рассказывает очевидец, не сходится с тем, что говорят специалисты. "Из-за шока Татар мог воспринять все случившееся неадекватно", - объясняет Геннадий Сергеевич. "Комиссия же делала свои выводы только на основании фактов". К сожалению, раньше комиссии на месте происшествия побывал Сапожников, в результате большинство предметов оказалось не там, где их оставил Татар.

       - А от чего же произошли еще две вспышки?

       - Такое бывает. Стоит система, никто ее не трогает, а она вдруг взбрыкивает еще раз. Механизм тут такой. При резком выделении энергии раствор вскипает, нагревается и существенно увеличивается в объеме, то есть меняет свою геометрию. А коли геометрия изменилась, реакция затухает. В этот момент Татар и покинул комнату. Пока он бежал, раствор остыл, осел и снова достиг критического состояния. Опять пошла цепная реакция, правда, не такая мощная, как в первый раз. Пик был намного меньше, но приборы зарегистрировали и его. И такие колебания по затухающей могут повторяться много раз, пока СЦР сама себя не задавит. Так оно и было бы, если бы, несмотря на запреты дозиметристов, в комнату не прорвался Сапожников. Для чего он это сделал? Сейчас судить трудно. Можно только догадываться. Пока был в сознании, Лев Иванович ничего сказать не успел. Скорее всего, ему хотелось разрядить обстановку, чтобы не пострадали другие люди, которые потом придут на место аварии. По крайней мере, шланги были собраны и аккуратно повешены на крючок, а бачок находился у трапа, ведущего к сборнику сбросных отходов. Видимо, он пытался наклонить бачок и слить раствор в сборник. Но что значит наклонить емкость, которая находится в состоянии, близком к критическому? Ее чуть тронь или просто подойди к ней - и реакция вспыхнет с новой силой".

       Сапожников все-таки не отступил от намеченного и оказался в самом центре сильнейшей радиоактивной бури. Намного более сильной, чем первая. После этого у него не было никаких шансов остаться в живых.

       Отчего еще случались ядерные аварии? Много ли их было и у кого больше - у нас или у американцев? Нельзя сказать, что их было много - за все годы существования комбината - менее десятка. Так же и у американцев. Все они (и наши, и американские) детально проанализированы, описаны и сведены в единый сборник. Надо полагать, в назидание будущим поколениям атомщиков. В то же время, нельзя сказать, что мало. Был период (50-е - начало 60-х гг.), когда они вспыхивали с угнетающей регулярностью и держали руководство некоторых цехов в постоянном напряжении. То же самое и с жертвами. Нельзя сказать, что их было много. По другим причинам, в частности, от поражения током, в стране погибло народу в тысячи раз больше, чем от всех ядерных аварий, вместе взятых. Но страдания людей, получивших на свои клетки разом тысячи бэр, всегда адские.

       А отчего еще случались? - для пущей конкретности и убедительности покажу на двух примерах, одном американском, а другом - нашем.

       Описание американской аварии мною взято из книги Р. Юнга "Ярче тысячи солнц". 1946 год, молодой физик Луис Слотин экспериментальным путем определял критическую массу урана, необходимого для атомной бомбы. Делал он это безо всяких защитных мер, и весь его инструментарий состоял из двух отверток, с помощью которых он позволял урановым полушариям скользить по направляющему стержню навстречу друг другу, а сам тем временем сосредоточенно за ними наблюдал. Задача состояла в том, чтобы достигнуть, но не превзойти критической точки самого начала цепной реакции, которую фиксировал настроенный счетчик. Слотин, конечно же, прекрасно понимал всю опасность эксперимента, но дерзкому молодому ученому доставляло удовольствие рисковать своей жизнью. Он это называл "крутить хвост дракону". Во время очередного опыта его отвертка неожиданно соскользнула, и полушария сошлись слишком близко. Мгновенно все помещение наполнилось ослепительным блеском. Слотин вместо того, чтобы укрыться и, возможно, спасти себя, рванул голыми руками оба полушария в разные стороны и прервал цепную реакцию. Этим он спас жизни семерых человек, находившихся в помещении, но сам был поражен смертельной дозой радиации. Девять суток спустя он умер в страшной агонии.

       Восемью месяцами раньше, также в результате СЦР, погиб еще один участник американского атомного проекта.

       А вот, пожалуй, самая трагическая по своим последствиям СЦР, произошедшая на химкомбинате. 2 января 1958 года сотрудники ЦЗЛ "А.Ф. Бородин, В.Т. Михайленко Н.В. Лоскутов и А.И. Корсукова, - это рассказывает Л.П. Сохина, - проводили опыты по определению критической массы обогащенного урана в цилиндрической емкости при различной его концентрации в растворе. Эксперимент был успешно закончен. Осталось выполнить последний этап работы - уменьшить наполовину объем раствора в рабочей емкости. Исследователи включили вакуум по шлангу стали передавать раствор из рабочей емкости в другую. Раствор переливался медленно, а экспериментаторы торопились на автобус. Тогда для экономии времени oни решили ускорить процесс и слить оставшийся раствор не с помощью вакуума, а через край. В момент наклона геометрия сосуда приблизилась к шаровой - наиболее опасной - возникла мгновенная нейтронная цепная реакция. Все исследователи получили огромные дозы облучения и, за исключением Корсуковой, в течение недели умерли. Корсукову спасло, во-первых, расстояние: она находилась не рядом с емкостью, а метрах в трех от нее (при СЦР каждый метр имеет огромное значение), во-вторых, - Михайленко, который экранировал ее своим телом. Корсукова осталась жива, но пережила острую лучевую болезнь в тяжелой форме."

       "Доза нейтронного и гамма-облучения, которому подвергся Татар, - говорит кандидат медицинских наук, в прошлом лечащий врач Юрия Павловича Виктор Николаевич Дощенко, - тоже была смертельной. Стоило промедлить с оказанием первой помощи или принять ошибочное решение, и он бы умер. Удалось сохранить ему жизнь только благодаря тому, что к концу 60-х годов наша медицина располагала и соответствующими методиками (их разработали Г.Б. Байсоголов И А.К. Гуськова), и достаточным практическим опытом, в частности, опытом лечения А.А. Каратыгина и Нины 3. (ее настоящее имя по некоторым причинам назвать не могу). Каратыгин в 1952 году тоже получил на конечности порядка 3000 бэр, но ценой ампутации ног мы его спасли, и потом, уехав в Об-нинск, он прожил до 75 лет.

       В исключительно сложном состоянии находилась и Нина 3., принявшая на себя во время очередной СЦР более двух смертельных доз облучения - 980 бэр. Еще немного, и врачам пришлось бы констатировать свое бессилие, потому что я не знаю ни одного случая, когда бы удалось вылечить человека, получившего интегральную дозу свыше 1000 бэр. Удар тяжелейший. От переоблучения у нее выпали волосы не только на голове, но даже на бровях и ресницах. Количество лейкоцитов при норме 5000 упало до 175. Однако мы спасли и ее. Она поправилась, через два года вышла замуж, родила хорошего сына и жива до сих пор. Вот такие чудеса. В таких случаях очень важно быстро и грамотно провести детоксикацию организма. Мы это сделали. После детоксикации Юра даже заснул и хорошо перенес дорогу до Москвы". Опыт у врачей, действительно, был, и опыт немалый. Они сумели оставить в живых 8 работников комбината, видевших черенковское свечение.

       Тем не менее борьба за жизнь Юрия была очень долгой и трудной. Произведенные всепроникающими лучами разрушения оказались катастрофическими. Уже на третьи сутки правая нога и рука стали чернильно-синими и покрылись огромными волдырями. Еще несколько дней, и кожа снялась с них, как чулок. Выпали волосы, и, что самое мучительное, начались нестерпимые боли. На медицинском языке причиной болей являлись "гиперемия, а также обширные и глубокие некрозы", на более понятном - застой крови, омертвение и распад тканей. Лучевой ожог порою бывает столь сильным, что применяется термин "синдром разможжения". Оказывается, мельчайшие частицы могут сделать с мягкими тканями то же самое, что и мощный пресс: превратить их в кровавое месиво.

       Из-за невозможности применять повязки Юрия круглые сутки держали "под аркой", то есть под рядами подвешенных над кроватью лампочек. Они давали тепло телу и сушили раны. Вскоре, бросив работу и дом, в Москву приехала Нина. Она постоянно находилась при нем и всячески старалась облегчить его страдания: подкладывала под больную ногу мягкие подушки и ветошь, подавала лекарства, бегала в магазины за провизией. Врачи особенно рекомендовали соки, курагу и фрукты. Но вся беда в том, что Юрий из-за ожогов во рту практически не мог глотать.

       - И через воронку пытались вливать в него соки, и по-всякому - ничего не получалось.

       - Больно было?

       - О! Не то слово! - не вымолвил, а простонал Юрий Павлович, как будто вновь оказался на больничной кровати. - Даже сознание терял от боли. Мне ежесуточно делали по 12 (!) инъекций наркотиков. Представляете? Врачи уже стали опасаться, что я стану наркоманом. И мне об этом говорили, и ей. А что делать? Как вытерпеть такую боль? Поэтому я отвечал: "Колите, сделайте хоть чуть-чуть полегче. А дальнейшее - это моя забота". От мучений я в конце концов совершенно истощал. Судите сами: до аварии во мне было 95 килограммов, а тут осталось всего 47. Не человек, а обтянутый кожей скелет.

       - Не было мыслей расстаться с жизнью?

       - Были. И врачей просил умертвить меня, и сам пробовал из окна выброситься, но из моей затеи ничего не вышло: ослаб очень, сил не хватило".

       В московской клинике Татара посетил Дощенко. "Состояние его было очень тяжелым. Высоченная температура, крайне истощен, увидев меня, не смог сдержать волнения, по щекам его прокатились две слезинки. Имея опыт Каратыгина, мы с Григорием Борисовичем Байсоголовым стали настаивать на ампутации конечностей. "Иначе, - говорили мы, - он умрет от интоксикации! Некроз ведет к отравлению организма". С нами соглашались, но что значит тридцатилетнему парню отрезать руку и ногу? Каково ему будет психологически? К тому же никто не знал, где граница: на каком уровне резать? Вопросы очень непростые, однако иного выхода не было, и сначала Юрию ампутировали правую кисть, а буквально через 6 дней (сделать больший перерыв не позволяли боли) - правую ногу. После этого ему сразу, стало легче, он начал быстро поправляться, и, спустя некоторое время, сам (в Москве ему сделали протезы) пришел ко мне на прием".

       Облегчение от мук, действительно, наступило, но, во-первых, за него пришлось очень дорого заплатить, во-вторых, оно оказалось очень непродолжительным. Сначала вновь заболела правая нога (ее пришлось резать вторично), потом - рука (ее тоже пришлось резать вторично), а через полгода открылась и стала быстро разрастаться так называемая поздняя лучевая язва левой ноги. Все пошло по второму кругу. Опять некроз, опять адские боли, опять наркотики. "Чего я только не делал, - рассказывает Виктор Николаевич, - и повторные пересадки кожи, и аппликации плодных оболочек молодых рожениц (брал их в роддоме), и препараты ДНК (их готовили из тимуса телят в биохимической лаборатории ФИБа), а эпитализация (восстановление кожного покрова - от автора) не наступала. А когда кожи нет, нет и заживления". Язвенно-некротическая поверхность достигала в длину более четверти метра. Плюс к этому появились симптомы язвенной болезни желудка и двенадцатиперстной кишки. "Возникла необходимость, - говорится в истории болезни, - ампутировать нижнюю треть левого бедра. После ампутации отчетливо улучшилось самочувствие, нормализовались анализы, прекратилось обострение язвенной болезни. На протяжении последующих 14 лет больной достаточно успешно адаптировался к отсутствию трех конечностей".

       Что значит "успешно адаптироваться к отсутствию трех конечностей" и возможно ли такое, об этом мы поговорим попозже, а пока вновь об операциях, поскольку "ампутацией нижней трети левого бедра" дело не обошлось.

       "Ноги мне резали еще много раз. То три сантиметра отрежут, то четыре. Последнюю операцию, 16-ую по счету, сделали в 87 году. Укоротили ногу еще на 8 сантиметров. Хотели сделать в 86-м, но как раз случилась чернобыльская авария, и в московской клинике стало не до меня. Пришлось уехать и целый год мучиться здесь".

       В общей сложности Юрий Павлович провел в больницах 1500 дней. Ушли в прошлое костыли и протезы (ноги для протезов стали слишком коротки), пришлось пересесть в самодельную инвалидную коляску. Самодельная оказалась лучше заводских, хотя и неказистая на вид.

       Как же Татар все это выдержал, и как он теперь живет? Действительно ли "адаптировался"? "У меня как-то заболела левая рука, - запомнил я фразу Дощенко, - так ведь ужас как неудобно без нее". А тут все наоборот: лишь левая рука здоровой и осталась.

       Признаться, я шел на встречу с ним с большой долей тревоги. Прежде всего, приходили на память многочисленные инвалиды Великой Отечественной. Потеряв на фронте ногу, одни потом сидели на базарах и чинили примусы, другие - плели корзины, третьи - тачали обувь, не бездельничали, зарабатывали на свою бутылку к концу дня честным трудом, но редко кто не спился. Хмурые, небритые, постоянно с похмелья, они производили на меня тягостное впечатление. Сломленные, не получающие никакой радости от жизни люди. "А вдруг и здесь что-нибудь похожее", - опасался я. Каково же было мое удивление, когда у порога меня встретил мужчина с добрым, улыбчивым лицом и мягким, приветливым взглядом. Если бы не инвалидная коляска, в которой он ловко и быстро передвигался по квартире, ни за что не подумал бы, что передо мной человек, перенесший такие страдания.

       "Конечно, на первых порах было очень тяжело, - сложив руки на коленях, повела нелегкую повесть Нина Анатольевна, - ведь он отвык не только от нормальной жизни, а даже от нормального воздуха. Только вывезу его на балкон или на улицу, чтобы кислородом подышать, а он - бах, и в обморок. Больше времени уходило на сборы, чем на "прогулку", если можно назвать прогулкой пятиминутное пребывание на балконе.

       То же самое с едой. Врачи говорят: "Учите его сидеть за столом", а он не то что за столом, на кровати сидеть не может: его все время клонит на бок. Возьмется суп есть, пока до рта донесет - все расплещет. Еще раз - опять то же самое. Кинет ложку на пол, отвернется и лежит, рыдает. Слезы из глаз вот такие льются. Долгое время приходилось кормить самой.

       - А сейчас?

       - Ну, сейчас-то он поест и даже уберет за собой.

       - А что он еще умеет делать?

       - Да почти все: одевается, заправляет постель, поливает из шланга сад, обрезает малину и смородину, наводит порядок в гараже,- много чего делает. Зимой холодно, поэтому он больше дома, а как наступит тепло, его в дом не загонишь. Целыми днями во дворе копается, обедать не дозовешься".

       Думаю, уже эти несколько строк произвели на читателя достаточно сильное впечатление. Как это можно: без ног и без руки заниматься обрезкой кустов? Но еще более удивительные вещи услышал я от давнего друга семьи Татар (в близких отношениях более 20 лет), бывшего подполковника милиции Алексея Ивановича Попова:

       - Я уж не говорю о том, что Юрий Павлович полностью себя обслуживает, пишет письма (причем пишет очень хорошо), и сам себе измеряет давление...

       - Один измеряет давление? - с некоторым сомнением переспрашиваю я.

       - Один. Берет вот так вот зубами - раз и готово. Он и меня научил этому фокусу. Я тоже сам себе давление измеряю. Но это мелочи. Если побыть с ним напару хоть денек, увидишь вещи куда более удивительные. В частности, он безо всякой помощи по лестнице залезает на крышу гаража. Да, да. Слышу как-то (а наши коттеджи находились через дорогу): стук из его двора доносится. Дай-ка, думаю, посмотрю, что это мой сосед делает. Прихожу, а он сидит наверху и починяет кровлю. Так же запросто он спускается в погреб, который находится у него под кухней. Скажи мне о погребе кто-нибудь другой, я бы тоже не поверил, - перехватив мой изумленный взгляд, стал убеждать Алексей Иванович, - но я видел это собственными глазами, и видел неоднократно. Берет там банку огурцов, культей прижимает ее к себе и как ни в чем не бывало поднимается наверх.

       Дальше же вообще фантастика: Юрий Павлович не только поливает, он каждую весну полностью вскапывает свой огород. А это ни много ни мало соток 6. Одной левой рукой, обыкновенной лопатой, только с укороченным черенком.

       - А как же он на коляске передвигается по пашне?

       - Копает он без коляски, просто сидя на земле. На левую руку надевает рукавицу, на правую - протез с плоской нашлепкой на конце и, упираясь ими в землю, перемещает себя в нужное место. Юра также копает ямы и сажает деревья, делает прививки, что является одним из любимейших его занятий, развозит по участку удобрения и разного рода тяжести. Отвезти в курятник пару ведер пшеницы для него не проблема. Кладет мешок себе на колени, левой рукой крутит, правой придерживает и поехал. Иногда я его ругал: "Юра, золотце ты мое, ну зачем ты мучаешься? Неужели тебе трудно позвонить или крикнуть через дорогу? Я прибегу и за пять минут все сделаю". Но потом понял: сильно опекать не надо. Работа ему необходима не столько для извлечения хозяйственной пользы, сколько для самоутверждения, чтобы чувствовать себя мужчиной. Ему обязательно нужно дело, поэтому он работает в саду, держит живность, постоянно в течение многих лет ездил с нами на рыбалку. Рыбалку любит безумно, как, пожалуй, ничто другое на свете. Поначалу я боялся брать его с собой: ведь чуть что - и пойдет ко дну, как топор, но увидев, как он ловко со всем управляется, бояться перестал.

       - А на рыбалке он в чем принимает участие?

       - Во всем. И сети переберет, как никто другой (травинки в них не оставит), и дырки аккуратненько заштопает (челноком владеет великолепно), и, сев за весла, ювелирно вырулит лодку между камышами. А уж рыбу начнем выбирать - я с двумя руками за ним не управляюсь. С кем только не ездил я на озера, лучшего партнера, чем он, встречать не доводилось. И дело с ним спорится, и поговорить есть о чем. "Юрочка, дорогой, - и тут пытался я его оберечь, - может, ты лучше посидишь дома? Ну, неужели мы тебе рыбы не привезем?" - "Да не рыба мне нужна, - отвечал он. - Мне нужна мужская компания. На природе я чувствую себя намного лучше. Какая разница, где умереть - в постели или на озере? На озере я, по крайней мере, вольным воздухом подышу. Поехали".

       Быть в обществе, в мужской компании ему очень нравится. Не пропустил ни одного моего торжества. И "звездочки" вместе обмывали, и назначения, и все остальное. Высылаю за ним машину с двумя милиционерами, они его привозят, и он сразу в центре внимания. По фотографиям можете судить, как Юре хорошо среди друзей. Везде у него добродушная улыбка, везде он весел и общителен. Шутки, анекдоты и частушки сыплются, как из рога изобилия. Порою такое завернет, что мы от хохота покатываемся. Он же кубанский, а кубанцы без шуток и песен не могут.

       - А как насчет спиртного?

       - О, это один из самых острых для российских инвалидов вопросов. Знаю человека, который спился из-за потери нескольких пальцев на руке. Юра некоторое время тоже пробовал выпивать, но потом бросил. Сам отказался от этого способа заглушать горе. Никогда не напивается. Водка вызывает плаксивость, а он не любит жаловаться на свою судьбу, не любит также сердобольных расспросов. Ему больше по душе обычный мужской разговор - о саде, о машинах, о женщинах, о политике. Я заряжаюсь от него оптимизмом и энергией, честное слово. Не он от меня, а я от него. Он не потерял интереса к жизни, ни разу не сказал врачам: "А зачем вы меня спасли?" У него всегда хорошее настроение, всегда симпатичное, улыбающееся лицо. Потрясающе.

       Однажды Татару звонит заведующая 6-ой поликлиникой, член-корреспондент АН Ангелина Константиновна Гуськова и обращается к нему с такими словами: "Юрочка, у нас лежит ликвидатор аварии в Чернобыле Саша Нехаев. Ему надо ампутировать ноги (иначе погибнет), а он не соглашается. Рассказываю ему про тебя - он не верит. Приезжай, пожалуйста, сюда, поговори с ним. Заодно и твою ногу посмотрим". "Я прилетаю, - без тени патетики, как о совершенно обычном деле, рассказывает далее Юрий Павлович, - меня кладут с ним в одну палату, и я прямо с колясочки - к нему на постель. Естественно, разговорились, и он своими глазами увидел, что я не выдумка, а реальный человек. Лежали, мы с ним дней 10, мне тем временем ногу еще раз укоротили. Тогда, глядя на меня, согласился и он. Так же было с ребятами-подводниками и специалистами из Курчатовского института. Ангелина Константиновна приглашала меня, я "проводил среди них разъяснительную работу", и людей удавалось спасти, потому что без операций они были обречены".

       Я не комментирую этот факт, спрошу лишь: "У кого из нас наберется сил ехать и заниматься проблемами других, когда масса проблем собственных, да еще каких"?

       "Московские врачи, медсестры и санитарки в Юрии Павловиче просто души не чают, - говорит А.И. Попов, - чтобы Гуськова, приехав в наш город, не зашла к нему или, на худой конец, не позвонила - такого никогда не бывало. Обязательно зайдет и тут же назначит дату следующего обследования. "Ждем тебя, к примеру, - скажет она, - в октябре", - и все, дальше можно ни о чем не беспокоиться. За месяц придет факс, медсанотдел выделит "скорую помощь" и сопровождающую медсестру, и он полетел. А как его встречают в клинике! "Юра! Юрочка!" Объятия, поцелуи - без умиления на это смотреть невозможно. Целой толпой в коридор вываливают. И он тут же начинает раздавать гостинцы. Кому вяленую рыбку собственного приготовления преподнесет, кому баночку грибов, кому уральский сувенирчик. Никого без внимания не оставит".

       - Кто вам эту колясочку сделал? - интересуюсь я у Юрия Павловича, глядя на его простую, но хорошо продуманную конструктивно тележку.

       - Эта колясочка - спасительница наша, - первой среагировала на вопрос Нина Анатольевна.

       - А сделал её, - продолжил Юрий Павлович, - наш заводской токарь, мастер на все руки Юрий Гаврилович Сильное.

       - Когда он вам ее сделал?

       - В 73 году она впервые поехала со мной в Москву.

       - А до того на чем передвигались?

       - На обычной инвалидной коляске. Но она же огромная, ни в какие двери не проходит. Пришлось придумывать свою, особой конструкции, под левую руку.

       - Это ваше главное средство передвижения?

       - Нет, еще машина в гараже стоит. "Жигули". Езжу на автомобиле с 76 года. Пришлось, конечно, похлопотать, потому что сначала мне везде отказывали, но потом все-таки разрешили. Управление мне переоборудовал опять же Юрий Гаврилович.

       - Наверное, вы только по городу ездите?

       - Почему? И в Свердловске бываем, и в Челябинске. Шесть раз своим ходом ездили на Кубань к родителям. Полдороги я за рулем сидел, полдороги - ее брат Анатолий. За три дня доезжали. В общей сложности я наездил более 500 тысяч километров.

       - Трудно было учиться?

       - Нет. Я же шофер-профессионал, водить машину умел с молодости. Мне нужно было только приспособиться к рычагам управления.

       - Машину он любит, - вставляет Нина Анатольевна, - и вымоет ее, и колеса перебортует.

       - Одной рукой перебортовывает колеса? - изумился я этому факту больше, чем тому, что Юрий Павлович водит автомобиль, поскольку по себе знал, какая это трудоемкая операция. Даже здоровым парням она доставляет немало хлопот.

       - Да, одной рукой, - спокойно отвечает он. - Я все стараюсь делать в машине сам. Пока не удостоверюсь, что она у меня в полном порядке, из гаража не выеду.

       - А как вам материально жилось эти годы? - перевожу я разговор на следующую тему, которая во всех публикациях о Татаре обойдена молчанием.

       - Трудно. Положенное мне по закону часто приходилось пробивать с боем, через слезы и даже через суд. Узнаю я, например, от чернобыльских ребят, что таким инвалидам, как я, помимо пенсии, еще должны выдавать по две с половиной минимальные зарплаты ежемесячно на медицинский и бытовой уход. А мне почему-то не выдавали. Шесть лет, как нуждаюсь в уходе, а денег на это не получаю. Надеваю протезы (тогда я еще ходил на протезах) и иду в юридический отдел. "Так и так, - говорю, - вы мне должны доплачивать ..."

       - Ничего я вам не должна, - сразу отрезает деловая дама и даже не предлагает мне сесть, хотя видит, что я стою на папках. Оказывается, я неудачно выразился. Надо было сказать: "в законе написано", а я с ходу: "вы мне должны". Она к этому прицепилась, и, вместо делового разговора, у нас получилось препирательство. Со слезами прихожу домой, набираю номер Броховича. Трубку взяла секретарь: "С каким вы вопросом"? Я ей рассказал о своей проблеме, она, как видно, пошла и доложила Борису Васильевичу. Буквально через несколько минут мне сообщают: "К вам выехала начальник юридического отдела".

       Приезжает, заходит ко мне в дом, я предлагаю ей сесть.

       - Мне некогда, - отвечает.

       - Ну, коли некогда, зачем же ехали? Надо было сразу так Борису Васильевичу и сказать: "Некогда мне".

       Я уж пошел на принцип: как она ко мне, так и я к ней.

       Тогда она садится, я беру тетрадь, в которую у меня все было выписано, и начинаю перечислять. Закон такой-то, параграф такой-то - положены две минимальные зарплаты. Закон такой-то, параграф такой-то - положена половина минимальной зарплаты. Откройте, почитайте, у вас такие законы дол-жны быть.

       - Хорошо, - говорит, - я сейчас доложу Броховичу. Если он подпишет, я возражать не буду.

       - А чего тут возражать? Это же по закону положено.

       Скорее всего, она к Броховичу и не ходила, потому что позвонила в тот же день:

       - Все. Вопрос решен. С такого-то числа ты будешь получать по медицинскому и бытовому уходу.

       Другой пример. В 95-м году меня вдруг посылают на комиссию для подтверждения инвалидности. "Володя, - говорю я врачу, - ну зачем ты это делаешь? Разве ноги поновой могут вырасти? Да и в документах моих всюду написано: "Пожизненно". "Ничего не знаю, - отвечает, - так положено".

       У меня аж ком в горле встал. "Что же это, - думаю, - за издевательство?" И не пошел на комиссию. Сел в самолет и улетел в Москву. Прилетаю, там как раз Ангелина Константиновна: "Юрочка, в чем дело"? Я рассказал, она: "Пожалуйста, не расстраивайся. Мы все уладим". В самом деле, уладила, но из-за этого пришлось лететь в Москву.

       - И много таких случаев было?

       - Не скажу, что много, но были. "Я тебя понимаю", - говорят. Да как ты можешь меня понять, когда у тебя все на месте? Ты встал и пошел - а я не могу. Ты залез на табуретку и ввернул лампочку в патрон - а я не могу. Как ты после этого можешь меня понять? Ты можешь мне просто посочувствовать, пожалеть меня можешь, но понять мои мучения и мои заботу тебе недосуг. Вот врачи мои: Андрей Иванович Воробьев, Марина Давыдовна Брильянт, Вадим Николаевич Петухов и Ангелина Константиновна Гуськова действительно понимали. И медсестры тоже понимали. Спасибо Садовникову и Чернышеву, что выделили средства и прислали людей отремонтировать коттедж. Теперь у нас расширены проемы, и передвигаться на коляске стало намного удобнее. Ведь мне не жалость нужна, а доброта, понимаете?

       Вот такой горький монолог услышал я в ответ на вопрос: "А как вам живется материально"? Впрочем, Алексей Иванович Попов считает, что Татара без внимания не оставляют. "Как-никак, но ему все-таки выделили коттедж, заасфальтировали на участке все дорожки, построили во дворе летнюю кухню, подарили американскую с электронным управлением коляску. Он ею, правда, пока не пользуется, бережет на будущее, чтоб было на чем добраться до магазина, когда не сможет ездить на автомобиле, но такая техника у него в запасе есть. Особенно мне нравится, - подчеркивает Алексей Иванович, - отношение к нему работников 20-го завода. Стоит только позвонить на завод и сказать, что у Юрия Павловича вышла из строя коляска, немедленно пришлют машину, и уже к вечеру ремонт сделан".

       Конечно, все сказанное Алексеем Ивановичем - правда. Коттедж Нины и Юрия выглядит добротным и ухоженным. Но правда и то, что им почти все приходится выбивать. А чтобы высокие руководители пришли и поинтересовались заботами Юрия Павловича по собственной инициативе - такого практически не бывает.

       И еще один вопрос, который в статьях о Татаре тоже обойден молчанием: какими были эти годы для Нины Анатольевны? Как она пережила катастрофу своей так счастливо начавшейся женской судьбы? Между тем это не менее важная и острая сторона разыгравшейся в их семье жизненной драмы, которая, если ее рассказать правдиво, будет поучительна для нас при любом варианте развития событий. О первых годах основное уже сказано: Нина мужественно выдержала все выпавшие на ее долю испытания. Она, устроившись кухонной работницей в клинике, 11 месяцев неотлучно находилась при муже в Москве. Она стала его медсестрой и сиделкой на многие месяцы после возвращения. Их любовь продолжала гореть прежним пламенем. А что было дальше? Ведь даже при благоприятных условиях лодки любви частенько разбиваются о быт, а здесь условия не то что особые - экстремальные, и не месяц-два, а десятилетия.

       - Всякое бывало, чего там скрывать, - как о давно переболевшем, просто и прямо ответила Нина Анатольевна. - Однажды чуть не разошлись. Со слезами просила его: "Юра, дай мне, пожалуйста, развод". Отчего такие мысли приходили? Да от усталости, от бед моих и слез горьких. Кто не ухаживал за полностью беспомощными, тому не понять, какой это тяжкий и изматывающий труд. Вывези-завези, подними-положи, накорми-убери - и так изо дня в день, без выходных и отпусков. А тут еще люди то ли по испорченности своей, то ли еще почему, начали сплетни про нас всякие распускать. А мы еще молодые - и ревность вспыхивала, и подозрения. И вот от усталости и всего остального порою не выдержишь и взорвешься. Наговорим друг другу резкостей, а потом разойдемся по разным углам и рыдаем. Он - о своем, я - о своем. В конце концов до того измоталась, что решила развестись. С одной стороны, жалко, с другой - сил больше нет. Но не оставишь же такого одного. Написала письмо родителям: приезжайте, дескать, забирайте своего сына, я больше не могу. Они в ответ: "Приехать нет возможности. Если вам так плохо, везите его сюда". Можно бы и отвезти, но он разревелся и ехать никуда не хочет. Так у нас развод и не состоялся. Поссоримся-поссоримся да опять помиримся. Примирениям всегда очень помогала моя мама, царство ей небесное, добрая была женщина, она всегда умела найти подход и к нему, и ко мне.

       - Что она в таких случаях говорила?

       - Да вроде бы ничего особенного. "Терпи, дочка, видно уж судьба твоя такая - до конца жизни за калекой ухаживать. Не надо Юре бросать такие упреки, Юра ни в чем не виноват. Он же не по пьянке ног лишился, а по несчастью. Работа у него такая была - опасная. Неси свой тяжелый крест, не ропщи. Бог увидит твои страдания и вознаградит". Вот так: где пожалеет меня, где поругает, потом к нему с нужными словами подойдет - глядишь, и помирились. Сядем после этого на диван, все трое поплачем, на том дело и кончится. Так год за годом и жили и не заметили, как дожили до старости. Обоим уже за 60.

       Если после признания Нины Анатольевны у кого-то возникли слова осуждения, прошу не торопиться с ними. Взять на себя уход за тяжело больным человеком - это действительно неимоверно тяжкий труд. Его не всякий выдержит, какой бы до того горячей любовь ни была. Вспомните оставленных на больничных койках мужей и жен, вспомните о сданных в дома престарелых родителях. Их тысячи, хотя в большинстве случаев дети у них живы, здоровы и даже преуспевают. Эти дети лучше заплатят за уход, чем будут ухаживать сами. Потому бросить камень в Нину Анатольевну может лишь тот, кто сам прошел через такое же испытание и ничем не запятнал свою совесть. По мнению Попова, "Юрий Павлович ни за что не стал бы нынешним Юрием Павловичем, если бы рядом с ним изо дня в день не находилась Нина Анатольевна. Может, его не стало бы вообще. Нина Анатольевна - это не только всегда выстиранные и выглаженные рубашечки и всегда вовремя приготовленный вкусный обед, это еще и особая атмосфера, уют и порядок в доме. Посмотрите, какая у них чистота в коттедже - операции можно делать. Когда мы уезжали на рыбалку, она ни разу, как некоторые другие жены, не проводила его с пустыми руками. Только он выгонит машину, она открывает дверку и на заднее сиденье ставит сумку. И так все 20 лет, пока мы ездили на озера. Постоянная забота. Таким женщинам памятники ставить надо".

       "Для человека, как для стали, для проводников, для бетона, существуют пределы допустимых нагрузок. И вдруг оказывается, что пределы эти можно превзойти, и люди могут жить не физическими силами - их не было, как, например, у ленинградцев во время блокады, они были исчерпаны, а люди продолжали жить и действовать сипами, не предусмотренными медициной". Это я прочитал у Даниила Гранина. Как точно ложится все сказанное на судьбу Юрия Татара. Один трагический поворот судьбы за другим. Боги словно бы решили на нем одном испытать, а сколько человек вообще способен вынести. Ведь помимо 16 операций на руке и ногах еще была операция по удалению камня, вы-шедшего из почек. Потом была операция на глазу (ослеп), а потом (в 1976 году) он упал и сломал локтевой сустав на единственной здоровой своей конечности - на левой руке. Пришлось лечить перелом. Мало этого - упавший с дерева сук пробил голову, и постоянно донимают фантомные боли. Фантомные боли - это боли в ампутированных конечностях, пальцев ноги и голени давно нет, а ощущение такое, что они есть и периодически (например, при смене погоды) начинают болеть. И болят настолько сильно, что не помогают даже анальгетики. Как такое вытерпеть одному человеку?

       А.И. Попов: "У другого, смотришь, и беда - не беда, так - неприятность, а он сломался, спился, повесился. При мне в милиции трое повесились. Юра о таком даже не помышляет. Он смерти не боится, но и не торопит ее. Наоборот, постоянно строит планы на будущее и мне ни при каких обстоятельствах не дает раскисать. "Терпи, - говорит. - Терпи и работай. Обязательно что-нибудь делай, шевелись, тогда будет легче".

       Я преклоняюсь перед Маресьевым, но то, что показал своим примером Юрий Павлович, намного выше. Калека, обрубок, фактически полчеловека осталось, а какая стойкость. Пока я учился в академии, ему дважды делали операции. Прихожу в палату, у него зубы сцеплены, лицо белое, как простыня, глаза едва открыты. "А, это ты, братан. Спасибо, что пришел". От боли время от времени теряет сознание, но даже в беспамятстве твердит: "Я выдерж-жу. Я вы-ы-держ-жу". Кстати, удивительный исторический факт. Ему делал операцию хирург, который во время войны, правда, в качестве ассистента, оперировал и Маресьева".

       В.Н. Дощенко: "За 45 лет работы врачом я видел много мужественных больных, но такого волевого начала, как у Юры, встречать не доводилось. Исключительной силы духа человек. Чтобы избавить его ногу от синегнойной палочки, мы использовали борную кислоту. Затем морфий и сыплем на рану кислоту. Представляете - кислоту на рану? И он терпел. И ни разу не упрекнул нас: "Что же вы, лечите, лечите, а мне не лучше". Даже косвенного упрека никогда не высказал. Надо быть мужественным человеком, чтобы достойно умереть, но надо быть трижды мужественным, чтобы вот так жить. Жить - это намного сложнее. Его пример убедительно доказывает, что при отсутствии страхов и паники человеческий организм способен справиться с очень высокими лучевыми перегрузками".

       К счастью, таких перегрузок больше не случалось. С приходом И.А.Терновского на комбинате была создана такая система ядерной безопасности, которая свела число серьезных аварий на нет. СЦР 1968 года была последней.

Источник: Черников, В. За пределами возможного / В. Черников // Особое поколение / В. Черников. – Челябинск, 2003. – Т. 1. – С. 218-245; Камертон. – 2001. – 10, 17, 24, 31 августа.