Как уже сообщалось в прессе, журналист В. Черников приступил к работе и своей 4-й книгой. На этот раз его работа посвящена нашему городу, а точнее - наиболее замечательным людям, работавшим на х/к "Маяк". Сегодня мы публикуем вторую из написанных им глав.

       Из личного дела.
Год рождения - 1915
Образование - высшее, в 1937 году окончил физико-математический факультет Пермского государственного университета; кандидат физико-математических наук, защитил диссертацию в 1954 году.

       Сведения о работе:
1948-50 - дежурный физик, хозяйство Архипова.
1951-53 - ст. научный сотрудник, руководитель группы, зам. начальника лаборатории ЦЗЛ.
1964 - зав. кафедрой математики вечернего отделения МИФИ.
1971 - доцент кафедры физики вечернего отделения МИФИ.

       Боевые награды: орден Отечественной войны 1 степени, орден Красной звезды, медали "За боевые заслуги", "За оборону Москвы", "За освобождение Праги", "За взятие Берлина", "За Победу над Германией".

       Награды трудовые: орден Ленина, орден Трудового Красного знамени. Умер в 1972 году.

       "Это еще зачем? - удивился один заводской начальник, услышав о том, что про Корчемкина собираются написать в книге. - Вечно ходил в засаленном костюме, ездил по городу верхом на лошади - есть ли тут пример подражания? Ведь он являлся не обычным работягой, а доцентом, преподавателем института. Таким людям надо знать и уважать правила приличия. Для Корчемкина же таких правил, похоже, не существовало".

       Думаю, в своем мнении этот начальник не одинок. Возможно, и еще кто-то думает так же, тем более, что все, сказанное им, правда. Корчемкин и в самом деле небезукоризненно одевался (карманы его брюк часто бывали испачканы мелом) и действительно ездил по городу верхом на лошади (вернее - на коне, слово "лошадь" Юрий Ильич не любил и обязательно поправлял собеседника, если тот выражался неправильно). Наденет военную гимнастерку, военные галифе, сапоги и фуражку (но не с лакированным козырьком, а с матерчатым, как у председателя колхоза), и вот между домами 5 и 7 по улице Новой (теперь Блюхера) появляется конь, а на нем восседает кандидат физико-математических наук, заведующий кафедрой института Юрий Ильич Корчемкин. Даже по тем временам, когда лошади использовались в городе довольно широко, например, для доставки белья в прачечные и развоза продовольствия по детским садам, для чего горкомхоз содержал довольно большой конпарк, это было явлением необычным, если не странным, тем более необычным оно представляется современному человеку. Зачем это ученому, известному преподавателю института облачаться в военное и разъезжать по асфальтовым улицам города на коне? Тут явно что-то ненормально. Не привык наш народ к такому.

       Когда речь заходит о Корчемкине, все почему-то в первую очередь вспоминают про его лошадь и про его непонятное пристрастие к регулярным верховым прогулкам, хотя главная особенность и уникальность этого человека состояла совсем в другом. Прежде всего она состояла в его необыкновенной образованности. Корчемкин был не просто образованным, а энциклопедически образованным человеком.

       Л.П. Сохина: "Мне довелось работать со многими большими людьми, такими, как академик Черняев, Бочвар, Займовский. Среди других работников комбината они, конечно же, резко выделялись. Выделялись своим интеллектом, знанием языков, огромной научной эрудицией. Именно к такого разряда ученых я бы отнесла и Юрия Ильича Корчемкина. Он не стал академиком, не приобрел большой известности, но это был очень сильный физик и математик".

       Г.В. Яровой (зав. кафедрой Озерского технологического института): "Юрий Ильич мог прочитать лекцию практически на любую тему. Надо о физике и математике - пожалуйста, надо о вселенной или о космосе - пожалуйста, надо по биологии или истории - тоже самое".

       "Даже о религии, - добавляет бывший его лаборант Вера Васильевна Стародубцева, - он говорил с большим знанием предмета: с цифрами, датами, с многочисленными именами и цитатами".

       Е.Г. Рыжков: "Я учился химии, поэтому на математических физических лекциях Корчемкина мало чего понимал, но было интересно наблюдать, как блестяще работает мысль человека, как широки и глубоки его познания. Сложнейший курс он полностью читал на память. Никаких конспектов, никаких заранее заготовленных планов. Стоит задать вопрос, и он тут же уйдет далеко в сторону и вместо физики начнет рассказывать об истории. Возможно, в методическом плане это не совсем хорошо, но зато от его лекции оставалось ощущение свободы и простора. Они расширяли кругозор, давали богатейший материал для размышлений".

       Когда Корчемкин защищал свою диссертацию (а защищался он первым на комбинате), на заседание ученого совета приехал сам Курчатов. Больной был, ходил с палочкой, совсем не тот Курчатов, каким его привыкли видеть раньше, тем не менее, из уважения к Юрию Ильичу приехал. Это был единственный случай, когда Курчатов присутствовал на защите диссертации и, как оказалось, весьма кстати. Дело в том, что совет комбината мог присваивать только две ученые степени: кандидата химических наук и кандидата технических наук. А исследование Корчемкина было совсем иного рода, оно представляло собою физико-математический анализ работы атомного реактора (критические массы, накопления, изотопы и т.д.), и защищался Юрий Ильич столь блестяще, что Курчатов настоял присвоении ему степени кандидата физико-математических наук. ВКК даже пришлось принимать по этому поводу специальное решение.

       Именно как физик-теоретик Юрий Ильич в 1948 году и был завезен на химзавод имени Менделеева (так некоторое время назывался наш комбинат), а до того семья Корчемкиных в течение 25 лет жила в Перми, где отец его преподавал в фармацевтическом институте, мама работала в школе, а сам Юрий за исключением шести с лишним лет, отданных службе в армии и фронту (призвали в 1939-м, а демобилизовался в 1946-м), учился и очень целенаправленно занимался наукой. Первую свою научную работу написал еще на втором курсе университета. Она была посвящена некоторым вопросам геометрических преобразований. Учился на физмате (прошу отметить), а работа по геометрическим преобразованиям.

       Одной физики ему было мало уже тогда. Неудержимо тянуло посмотреть, а что рядом с нею? Отсюда серьезное увлечение оптикой и астрономией (помогал профессору Дубровскому в обработке результатов астрономических наблюдений), чтение специальных курсов для студентов, химиков и биологов, занятия в марксистско-ленинском университете при Горкоме партии (философская подготовка). Плюс ко всему - кружок "Ворошиловский всадник" (так что любовь к верховой езде у него очень давняя) и "активнейшая, как говорится во всех характеристиках Юрия Ильича, научно-просветительская деятельность". Вместе с другими студентами "доносил свет знаний" до самых глухих деревень. Рюкзаки за плечи и в путь. И никому такие походы не казались обузой.

       Но главным делом жизни Корчемкина все-таки останется физика и математика. Фундаментальные физические теории, изложенные на языке математики, и сама математика (последние сведения я в основном почерпнул из очерка Н. Котеневой "Только на коне". ("Озерский вестник" от 22.10.1994 г.). Конкретная его специальность на комбинате, как старшего научного сотрудника, - "физика ядерных реакторов".

       Однако об этой стороне работы Юрия Ильича в нашем городе знают далеко не многие. Его больше запомнили как неутомимого лектора и очень своеобразного, порою несколько чудаковатого преподавателя института. Одна из примечательных особенностей его состояла в том, что он практически не ставил неудовлетворительных оценок. В основном ставил 4 и 5, атмосфера на его экзаменах царила, как нигде, демократичная и доброжелательная.

       "Вот он пишет на доске длинную формулу, - с некоторой долей юмора и самоиронии вспоминает о тех годах Е.Г.Рыжков. - Не меня заставляет написать, что очень для него характерно, а сам пишет, потому что знает: я все равно ничего не напишу. Закончит писать и спрашивает: "Как вы считаете, при этом КУ энергия увеличивается или уменьшается?".

       Я морщу напряженно лоб и, не зная, что ответить, тяну "у-у-у..."

       - Правильно! Увеличивается! - тут же подхватывает Корчемкин, - именно увеличивается. Молодец! Правильно! Я ставлю вам "пять".

       Мы, нахалы, конечно, с удовольствием эти оценки принимали. И вдруг Юрий Ильич одному нашему парню ставит двойку, причем такому парню, который, в отличие от нас, хоть что-то соображал. Не знаю, что там между ними произошло, тем не менее поставил двойку. Но если студент, получив "неуд", ходил по коридорам как ни в чем не бывало, то на Юрия Ильича было жалко смотреть - он так мучился и переживал, что на следующий день буквально бежал за тем студентом и упрашивал: "Пойдемте, пойдемте, пожалуйста, со мной. Я приму у вас экзамен повторно". И не успели они войти в аудиторию, как Юрий Ильич выхватил у того зачетку и тут же поставил "пять". И подобных рассказов про Корчемкина сохранилось в студенческих преданиях великое множество, в результате окончательно дорисовывается портрет этакого добродушного ученого старичка, который мало того, что ездит по городу верхом на лошади и носит испачканные мелом штаны, так еще и с причудами. Как говорится, не от мира сего.

       Что можно сказать о таком портрете? На мой взгляд, сходство с реальным Корчемкиным тут чисто внешнее. Правильно нарисованы только одежда да лошадь. Все же остальное не так. На самом деле фигура Юрия Ильича намного сложнее, интереснее, а может даже трагичнее. Многого о нем мы просто не знаем.

       В частности, я уверен, большинство имеет весьма смутно представление о той конкретной работе, которую выполнял Юрий Ильич, будучи старшим научным сотрудником. Ведь он (еще раз повторяю) пришел на комбинат не как преподаватель, а как физик-теоретик, и точное название его специальности "физик ядерных реакторов". Более актуальную на тот момент специальность трудно придумать.

       "Чем именно он занимался?" - спрашиваю я Г.С. Стародубцева, М.И. Ксенду, М.А. Перегудова, Л.П. Сохину и других кандидатов и докторов наук, которые в свое время близко знали Корчемкина.

       "Легче сказать, чем он не занимался, - последовал ответ, потому что Юрий Ильич был настолько разносторонне образованным специалистом, что к нему можно было обращаться практически с любым вопросом и он обязательно поможет. Или сам найдет решение задачи или подскажет способы ее решения. Но в принципе он, прежде всего, занимался реакторным производством, и работы у него было очень много, поскольку шло непрерывное форсирование мощностей аппаратов. Того плутония, который комбинат вырабатывал, военным не хватало. Они требовали дальнейшего увеличения объемов производства. А как его увеличить? Один способ - построить дополнительные реакторы. Но это долго и дорого: другой способ - форсировать мощности действующих. Это намного соблазнительнее, но связано с большим риском. Возможны всякого рода нехорошие последствия. Самое "безобидное" из них - ухудшение качества продукта (он может потерять требуемую чистоту), а самое серьезное - реактор может рвануть. Вот Корчемкин со своей группой инженеров-физиков над тем и ломал голову, чтобы ни того, ни другого не случилось.

       - То есть Корчемкин занимался тем, - задаю я вопрос, - что просчитывал поведение реакторов при новых, еще неопробованных режимах эксплуатации?

       - Да. И выносил окончательное решение. Он либо говорил, что такую загрузку нельзя делать и объяснял почему, либо говорил, что можно, но при соблюдении таких-то условий. Это была очень ответственная миссия. Потому Юрий Ильич принимал непосредственное участие во всех физических пусках реакторов, которые следовали за изменением режимов их работы. В такие моменты он являлся одним из главных действующих лиц. Слава Богу, что у нас работали такие физики, как Корчемкин. Благодаря им, мы в два-три раза повысили мощности реакторов и не имели ни одного серьезного ЧП. Все прошло благополучно".

       Успешной работе Корчемкина в столь жестких и ответственных условиях во многом способствовала его необычайная математическая одаренность. В этом отношении Хамид Рафикович Искандеров сравнивает его с самим Ландау, на семинарах которого Искандерову довелось побывать: "Стоит Ландау у доски и расписывает длиннейшие математические доказательства. Уж всю доску исписал, а конца расчетам не видно. Тогда он кладет мел, внимательным взглядом окидывает все написанное и говорит: "В общем, окончательный результат будет примерно полтора". Мы ошеломлены. Неужто вот так, на глазок, можно определить результат столь сложного расчета? Ради любопытства решили выполнить вычисления до конца. Убили на это почти целый день и что же? Погрешность ответа Ландау составила всего одну десятую. Он сказал 1,5, а у нас получилось 1,4. Какой-то долей подобного математического таланта обладал и Юрий Ильич. Он тоже мог, лишь взглянув на исходные данные, сразу выдать принципиальный ответ. Потому-то его и привлекали для расчетов всякого рода непонятных явлений в реакторах".

       А эти непонятные явления или, говоря по другому, нестандартные ситуации, возникали довольно часто. Одна из которых наиболее памятная - ксеноновые колебания на реакторе АВ-3.

       Работал аппарат - работал - и вдруг в нем появилось самопроизвольное, неуправляемое изменение мощности. Причем не по всему аппарату, а только на отдельных отметках. Внизу, например, мощность могла расти, а вверху уменьшаться. Потом наоборот. И амплитуда этих колебаний постепенно нарастала.

       Что значит самопроизвольное да еще неуправляемое изменение мощности атомного реактора, думаю, понятно даже тем, кто не имеет о его устройстве ни малейшего представления. Для начала, по аккуратной формулировке одного кандидата наук, "возможен выход за пределы нормальных параметров эксплуатации аппарата, а потом и его разрушение". Проще говоря, взрыв. Несколько месяцев занимались этим явлением, привлекли к его разгадке лучшие силы, в конце концов разобрались, и основная заслуга в этом принадлежала не головному реакторному институту, а Юрию Ильичу Корчемкину. Именно он высказал мысль, что мы имеем дело с ксеноновыми колебаниями.

       - А при чем туту ксенон? - полюбопытствовал я.

       - Ксенон - продукт деления, он тоже содержится в ТВЭЛах. И вот при определенных условиях происходит связанное с ксеноном отравление реакторов. Благодаря Юрию Ильичу нам удалось избавиться от этих колебаний.

       - А еще такого уровня физики-теоретики на комбинате были?

       - Я думаю, - ответил мне на это Михаил Иванович Ксенда, - что теоретиков уровня Корчемкина у нас до сих пор нет. И вряд ли будут. Он был крупнейший специалист в так называемых динамических, переходных процессах на реакторах. Независимо от западных ученых им выполнен ряд крупнейших разработок. Приоритет, правда, остался за ними, потому что их публикации появились раньше, но дело не в приоритетах. Главное, что его квалификация как физика-теоретика соответствовала мировому уровню".

       Похож ли этот Корчемкин на того не от мира сего старичка, которого мы видели в начале рассказа? Думаю, не очень, здесь прежде всего, обращают на себя внимание интеллект, мощная концентрация мысли и несомненная одаренность человека. Как выразился Геннадий Сергеевич Стародубцев, "простой, но выдающийся кандидат". Недаром его вместе с докторами, членами-корреспондентами и академиками ввели в состав ученого совета комбината. И среди таких светил он не затерялся, не померк, а, наоборот, был одним из самых авторитетных его представителей. За 10 лет им написано 42 научных отчета. Творческая продуктивность поразительная.

       И тем не менее больших успехов в своем служебном продвижении Юрий Ильич не достиг. Самая высокая его должность на комбинате - заместитель начальника лаборатории ЦЗЛ. Потом же он вообще ушел из ЦЗЛ и стал преподавать в институте. Естественно возникает вопрос, что случилось? Почему комбинат отпустил столь ценного для себя специалиста? На этот счет существует две версии.

       Первая: перевод был связан с давним желанием Корчемкина поработать в вузе. Он будто бы даже подумывал о своем возвращении в Молотов, в Пермский госуниверситет. Тем более, что свою производственную деятельность он давно совмещал с активной преподавательской работой. Эту версию подтверждают и документы. Есть личное заявление Корчемкина на имя директора вечернего отделения МИФИ Марса Юнусовича Думанова ("прошу принять меня на работу на должность заведующего кафедрой математики" 22.06.1964 г.), есть совместное письмо заместителя главного инженера комбината Г.Б. Померанцева и М.Ю. Думанова на имя директора предприятия Н.А. Семенова.

       "Вечерний институт, - говорится в том письме, - испытывает большие затруднения в специалистах высшей квалификации, которых можно было бы использовать на должностях зав. кафедрами и доцентов.

       К. ф. м. н. тов. Корчемкин Ю.И. при наличии? Вашего согласия мог бы перейти в институт ... с условием сохранения для него деловых связей с тематикой.

       На наш взгляд, перевод Корчемкина Ю.И. на кафедру математики не уменьшил бы его отдачи для предприятия, он увеличил бы её, так как тематикой теоретической группы могла бы заняться вся кафедра под руководством Корчемкина Ю.И.".

       Так оно на самом деле и произошло, поскольку, по свидетельству Х.Р. Искандерова, "именно в тот период институт начал активно заниматься научной деятельностью (до того же была только учеба) и приступил к выполнению различных разработок для комбината на хоздоговорной основе. В работах по хоздоговорам принимали участие практически все кафедры технического профиля, и тут участие Юрия Ильича, который отлично знал производство и обладал широкими теоретическими познаниями, оказалось исключительно полезным".

       Вроде бы все говорит о правильности первой версии, но я не могу не сказать и о второй, поскольку она принадлежит человеку, длительное время находившемуся с Корчемкиным в весьма близких отношениях. Их даже называли одинаково - Ильичами, только одного "Ильичом большим", а другого "Ильичом малым". Это Борис Ильич Меньших, человек увлеченный наукой и тоже преподаватель института. После Корчемкина он стал заведующим кафедрой математики. Так от Меньших я услышал следующее: "Корчемкин ушёл из ЦЗЛ не добровольно. Написать заявление его вынудили. Будь все нормально, он бы никуда не ушёл". Да и М.И. Ксенда выразился как-то довольно загадочно. "Когда лаборатория окрепла, - сказал он, - и у нас появились новые кадры, Юрий Ильич сам (или с чьей-то подачи) ушел на преподавательскую работу".

       Так сам ушёл или все-таки с чьей-то подачи? - с достаточной определенностью судить не берусь. Это первый факт из жизни Корчемкина, который пока что остается для нас загадкой, белым пятном, и заполнить его теперь уже вряд ли удастся, потому что нет возможности поговорить с самым главным свидетелем.

       Но если даже и заставили уйти, то само собой возникает вопрос: почему? Ведь кого я ни расспрашивал, все говорили о Корчемкине как о человеке исключительно покладистом и неконфликтном. Вот характеристики, которые дали ему сотрудники ЦЗЛ и института:

       - необычайно вежливый, интеллигентный, доброжелательный, даже со студентами и с младшим обслуживающим персоналом разговаривал исключительно на "вы", ни разу не доводилось слышать, чтобы он кому-то сказал "ты";

       - о чем бы его ни попросили, он немедленно соглашался; "Да, - отвечал он, - я готов. Пожалуйста, в любое удобное для вас время". Студенты запросто звонили ему домой, и он тут же собирался и шёл консультировать их, даже если никаких консультаций по расписанию не было. Слов, что ему некогда и что следует обратиться к кому-нибудь другому, он практически не употреблял и очень переживал, если приходилось переносить назначенную ранее встречу, извинялся при этом десятки раз;

       - советы Юрия Ильича всегда были очень ценными, и он давал эти советы даже когда его не просили. Часто можно было наблюдать, как, встретившись в коридоре с кем-нибудь из преподавателей, Корчемкин останавливался, с улыбкой жал ему руку, а затем протягивал аккуратно исписанные листочки: "Это я для вашей диссертации нашёл. Надеюсь, пригодится. Возьмите, пожалуйста". Помогал всем диссертантам без исключения, независимо от того, являлся он их руководителем или нет, делился знаниями и идеями налево и направо, хотя многие его идеи были настолько интересны и перспективны, что их можно было положить в основу если не диссертации, то, по крайней мере, солидного отчета;

       - поразительно скромен и деликатен, и эта скромность прослеживалась буквально во всем: в одежде, в манере поведения, в постоянной боязни кого-либо задеть, а тем более толкнуть (в переносном смысле, разумеется). Он все время старался занять как можно меньше места, не дай Бог кому-нибудь помешать или причинить неудобство - во всем предельное самоограничение.

       И к тому же абсолютный бессребреник.

       Когда он умер, в его комнате не нашли никаких свидетельств достатка: солдатская койка, солдатский матрац, солдатская тумбочка у кровати, ещё самый простой стол и шкаф с книгами и всё.

       Образец спартанской обстановки. Хотя заработок у Юрия Ильича был достаточно высокий и он мог жить гораздо комфортнее. Просто материальная сторона бытия его мало интересовала.

       "Я даже ругала его, - рассказывает В.В. Стародубцева, - что он так небрежно одет и всегда испачкан мелом". Но и денег после кончины Корчемкина тоже не нашли. На его похороны сотрудникам института пришлось сбрасываться. Куда же они девались? Одни говорят, что он много раздавал друзьям и нуждавшимся студентам (просто так, без возврата), другие говорят, что он постоянно помогал воинской части, в которой часто бывал как лектор, и которая обеспечивала уход за его конем, третьи говорят, что он перечислял деньги какому-то детскому дому. Так оно было или не так? - не известно, потому что никаких документальных подтверждений регулярных денежных переводов какому-то детскому дому не осталось. Это вторая загадка, которую унёс с собою Корчемкин. Думаю, что, помогая людям, Юрий Ильич строго следовал одной из самых мудрых христианских заповедей: "твори добро тайно; если ждешь за сделанное тобою слова восхваления, значит тешишь свое самолюбие". Ведь отношение Корчемкина к Богу нам тоже не известно. Вполне возможно, что он был верующим.

       Так кому, спрашивается, мог помешать такой человек? Надо прочитать курс лекций по квантовой механике - он идет и читает и никакой платы за это не спрашивает; надо решить какую-то проблему на объекте "А" - он ее обязательно решит, какой бы сложной проблема ни оказалась. Единственный его недостаток - и это отмечено в одной из характеристик - Корчемкин не умел достаточно строго спрашивать со своих подчиненных. Приказать, а тем более потребовать Юрий Ильич не мог. Он мог только вежливо попросить или (в том случае, если просьба почему-то не услышана), взяться за выполнение работы самому.

       В истории ЦЗЛ, как рассказал мне ее бывший лаборант Владислав Яковлевич Калачев, был такой случай. Закончился рабочий день, сотрудники покидают помещения, солдаты одну за другой опечатывают двери сургучом. В коридорах устанавливается мертвая тишина. Утром сотрудники возвращаются, открывают один из кабинетов, а там сидит их инженер и что-то сосредоточенно пишет. "Батюшки! - изумленно восклицают они, - ты домой-то не уходил что ли?" Но он даже не понимает, о чем его спрашивают, поскольку не заметил ни окончания смены, ни прошедшей ночи. Может, в действительности оно было не совсем так, может, тут что-то приукрашено, но в принципе такие люди на комбинате были и одни из них - Корчемкин.

       "Когда наступало лето, - подтверждает сказанное Калачевым В.В. Стародубцева, - и все уходили в отпуск, он испытывал едва ли не отчаяние. Ему же надо ходить на кафедру, надо с кем-то общаться, а там никого нет. Я не раз уговаривала его: "Да съездите Вы, Юрий Ильич, на курорт, отдохните хоть немного".

       - А куда мне ехать-то? Я уже везде был. В Гагре был, в Ессентуках был, в Сочи и в Кисловодске тоже был.

       - Ну, за границу поезжайте.

       - И за границей я был. За войну всю Европу прошел (кстати говоря, служил Корчемкин большей частью в разведотделе, выполнял там обязанности переводчика немецкого языка, который знал в совершенстве - от авт.)".

       Словом, никаких развлечений ему не требовалось. Только работа. Тем более, что семьи-то не было,- после смерти родителей жил один.

       - А почему, кстати, он никогда не был женат? - спрашивал я несколько раз, когда разговор доходил до этого. Одни отвечали, что не знают, другие высказывали лишь предположения. Одно из предположений - безответная любовь в молодости. "С тех пор, - сказали мне, - он смотрел на женщин исключительно как на коллег по работе. Никаких ухаживаний, никаких томных взглядов. Не имела успеха и попытка сотрудников "случайно" усадить его в кино рядом со свободной и весьма интересной блондинкой. Юрий Ильич быстро понял, что все подстроено, встал и ушел из кинотеатра".<>

       Так безответная любовь в молодости или что-то другое? Тоже не известно, тоже белое пятно, уже третье по счету.

       Потому вновь возвращаемся к Корчемкину прежде всего как к ученому - физику, который оставил все иные радости жизни и целиком посвятил себя науке.

       "Это мощный исследователь, - говорит о Корчемкине Б.И. Меньших. - Очень мощный. Я знаю, может, это сравнение неприлично, но есть собаки, у которых мертвая хватка. Если вцепятся - не оторвать. Точно так же работал и Юрий Ильич: уж если возьмется за проблему, ни за что не отступится. Ночами будет возиться, смотреть в потолок и выстраивать в уме длинные математические расчеты, по дороге на работу, во время еды он все время будет думать, решать, но своего добьется обязательно. У него мозг работал, как дизель. Может, и это сравнение некрасивое, но оно очень точное. Ведь дизель чем отличается? Запустят его, и он целыми сутками бом-бом-бом, бом-бом-бом - так и клокочет. Ни на минуту не останавливается. Так и Корчемкин был устроен".

       "Наука, - словно сговорившись с Меньших, рассказывает мне В.В. Стародубцева, - у него всегда была на первом месте. Он даже поесть толком не успевал. Прибежит в столовую, быстренько поглотает и, смотришь, уже исчез. А то отодвинет еду в сторону и начинает набрасывать решение задачи.

       "Вы хоть зубы-то себе вставьте, - не раз говорила я ему. - Вам же жевать нечем". "А, ничего, мне и этих хватает", - махнет рукой и опять куда-нибудь побежал. То ему надо в воинскую часть, то на лекцию. Постоянно в делах".

       Б.И. Меньших: "Даже когда заболел сильно (видимо, кровоточило у него, прободение началось), с книжками не расставался. Достанет из-под подушки "Теорию вероятностей", очечки вот так на лоб поднимет и вместо болезней начнет рассказывать о какой-нибудь очередной своей идее. "Юрий Ильич, - скажешь ему, - вам же лечиться надо. У вас язва".

       - А ну ее, эту язву. Давайте лучше о другом. Кстати, вы не читали вот эту статью? Нет? Очень интересная вещь. Сейчас я вам расскажу".

       О науке Юрий Ильич мог говорить сколько угодно. Только было бы кому слушать. Даже если слушателей всего двое или трое, он все равно прочтет обстоятельную лекцию. Берет в руки мел, становится к доске - и только успевай запоминать. Слушатели уже давно устали, а он все рассказывает и рассказывает. Впрочем, наличие аудитории и доски совсем не обязательно. Если к нему обратиться с вопросом, он столь же обстоятельно будет разъяснять и в коридоре, и на лестничной клетке, и на улице - где угодно, главное, чтобы имелись желающие внимать. В ЦЗЛ он вел философский кружок и занятия в сети партийно-политического просвещения, а в школах и воинских частях постоянно выступал с научно- популярными беседами.

       "Как сейчас помню, - говорит об этих беседах В.Я. Калачев, - темный школьный класс, полнейшая тишина, а на возвышении стоит Корчемкин и жонглирует неоновыми трубками, кольцами и квадратами. Все сверкает, переливается, зрелище потрясающее. Смотрели и слушали его, затаив дыхание. В то время это было на уровне фокусов. Потом многие наши выпускники стали лаборантами ЦЗЛ".

       - То есть он ощущал постоянную потребность делиться своими знаниями, - вставляю я нехитрое резюме, когда у нас об этом зашел разговор с Б.И. Меньших.

       - Просто делать добро, - не согласился со мной Борис Ильич. - Вот маленький эпизод. Едем в ОНИС (А мы туда ездили довольно регулярно), проходим городское КПП. И если у всех остальных в руках только пропуска, то у Юрия Ильича - заранее, приготовленные и аккуратно свернутые журнальчики и газеточки, и он их тут же раздает солдатам. "Это вам, это вам, это вам". Он ведь никого не обидел. Это его обижали.

       - Вот и странно-то, - в очередной раз удивляюсь я. - Вроде бы абсолютно безвредный человек, а его почему-то обижали. В чем тут дело?

       - А у нас умных не любят. На словах их уважают, а на деле травят, потому что никто не хочет чувствовать себя ниже кого-то другого. А как уравнять умного и бездаря? Никак не уравняешь. Ум-то не спрячешь. Его всегда сразу видно. Поэтому всюду находились люди, кстати говоря, далекие от науки, которых съедала зависть. Ведь по уровню знаний рядом с Юрием Ильичом до сих пор редко кого можно поставить.

       - Выходит ему жилось нелегко?

       - Очень трудно, - убежденно и совершенно неожиданно для меня говорит Борис Ильич. - Он только тем и спасался от жизни (говорю это открытым текстом), что с головой уходил в науку. И если бы не я (мне не раз приходилось вставать на его защиту), ему было бы еще труднее. А сам он ни с кем отношений не выяснял и никаких разбирательств не устраивал. Он просто отстранялся от таких людей и все. Лишь однажды я увидел его разгневанным, и было это так. Сидим мы на кафедре, кроме нас никого нет, время было позднее, и вдруг в двери появляется один наш товарищ, который больше занимался партийными делами, чем работой. Но не заходит, а так это в щелку обращается к Юрию Ильичу: "Мне с вами поговорить надо".

       - Пожалуйста, я вас слушаю, - отвечает Юрий Ильич.

       - Нет, лучше если вы выйдете. Это секретно". И вдруг Юрий Ильич как рявкнет: "У меня с вами не может быть никаких секретов. Или заходите, или конец разговору". Признаться, я от него такого решительного отпора не ожидал. Но это, еще раз повторяю, был один единственный случай.

       - А не можете ли вы вспомнить, - прошу я Бориса Ильича, - какой-нибудь конкретный случай, когда с Юрием Ильичом поступали нехорошо?

       - Могу. Идет какое-то заседание, один из вопросов - информация об АСУТП. Что такое АСУТП и какие она создает возможности в деле технического прогресса, сейчас каждый школьник скажет. А тогда это было делом совершенно новым, многие не знали даже расшифровки аббревиатуры и воспринимали ее как нечто из области фантастики. И вдруг встает Юрий Ильич и предлагает разработать по АСУТП специальную программу и ввести на кафедре электроники и автоматики специальный курс. Прошло время, и теперь уже не надо объяснять, насколько предложение Корчемкина было дельным и насколько далеко он смотрел вперед. Что же было сказано ему в ответ? "О каком таком специальной курсе можно вести речь, товарищи? О каких таких специальных программах мы толкуем? Давайте опустимся на землю и займемся реальными делами". То есть восприняли его предложение как очередную нелепость. Слушать такое ему, разумеется, было очень обидно.

       - Он душою был одиноким? - спрашиваю я после этого.

       - Не знаю, совершенно не знаю. Своими переживаниями Юрий Ильич не делился. Он все носил в себе.

       - А друзья у него были?

       - Он называл и нередко цитировал Калмыкова.

       Услышав фамилию Александра Тимофеевича Калмыкова, я невольно вздрогнул, поскольку был немного знаком с ним и до сих пор считаю его одним из самых оригинальных людей, когда-либо встречавшихся на моем жизненном пути. Прежде всего, обращала на себя внимание его необычайная начитанность. Помимо математики, физики и химии он еще отлично знал биологию. На какую травинку не укажешь, он тут же приведет ее латинское название и расскажет массу интересного об ее полезных или, наоборот, коварных свойствах. Выйдя на пенсию, Александр Тимофеевич очень много занимался озеленением поселка № 2. Практически вся сирень, которая растет у школы и на улицах, посажена им лично или при его участии. Под старость у него сильно сдали глаза, угадывал стоящее перед ним дерево или дом только по его мутному очертанию, тем не менее продолжал выращивать саженцы кустарников и деревьев. Пропалывал свои грядки (разбил их неподалеку от поселка) и определял где какой саженец растет на ощупь, ползая около них на коленях. Его мечтой было превратить Татыш в большой сиреневый сад и чтобы цвела сирень не разом, а волнами: сначала одни кусты, потом - другие, потом - третьи. Больше месяца обильного, роскошного цветения. "Этого можно добиться, - говорил он, - если культивировать не один сорт сирени, а несколько и сажать кусты в определенном порядке".

       Тоже, как и Корчемкин, подвижник, тоже, как и Юрий Ильич, совершенный бессребреник. После его смерти в комнате остались только книжки. Надо ли удивляться, что они нашли друг друга и стали друзьями. Наверное, с Александром Тимофеевичем Корчемкин был более откровенным, но содержание их разговоров нам узнать не суждено. Я потому так подробно рассказываю о Калмыкове, что здесь как нельзя кстати наша старая пословица: "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты". Друг Корчемкина был и до сих пор остается в памяти людей как очень светлая и чистая личность.

       Второй пример, когда Корчемкина не поняли и нанесли ему тяжелейшую душевную травму, - московская проверка в институте. Поначалу, когда Юрия Ильича только перевели в МИФИ, все шло хорошо. Он одну за другой успешно выполнял серьезные хоздоговорные работы, у него складывались хорошие отношения со студентами. И не потому, что не ставил двоек, а потому, что он был личность и мог сразу же ответить на любой их вопрос. А это студенты ценят. При подведении итогов Юрия Ильича часто ставили в пример другим. И вдруг - приезжает московская комиссия и дает работе Юрия Ильича едва ли не уничтожающую оценку. Раскритиковала его занятия в пух и прах. Впору отстранять от преподавательской деятельности. Парадокс? Парадокс, конечно. Материал Юрий Ильич знал и изложить его умел живо и доступно. Это отмечают все. Но с точки зрения формальной, методической, он допускал некоторые нарушения. Например, отвлекался от основной темы и порою уходил в своих рассуждениях далеко в сторону (благо, что обладал прекрасными познаниями в смежных областях), перебрасывался с одного предмета на другой, не закончив одну мысль, принимался развивать другую. А в математике это, строго говоря, допускать нельзя. Там доказательства должны быть логичными и последовательными. Именно это, прежде всего, комиссия и увидела на лекциях Корчемкина и вердикт вынесла самый строгий. В результате Юрия Ильича освободили от заведования кафедрой математики и перевели доцентом на кафедру физики. Понизили то есть, чего Корчемкин никак не ожидал. Для него это стало тяжелейшим нервным потрясением, трагедией.

       Обычно веселый и общительный, здесь он ходил как потерянный. Не из-за должности, разумеется, - должности, как и деньги, его тоже не интересовали. А из-за несправедливо нанесенной обиды, которая, похоже, оказалась для Юрия Ильича роковой. Тут же обострилась язва, он стал все чаще и чаще болеть и довольно скоро умер, в возрасте 57 лет.

       Но, может, комиссия все-таки была права и ее решение, несмотря на всю строгость приговора, являлось необходимым? Ведь, в конце концов, методика - это тоже наука и пренебрегать ею не разрешается ни в одном учебном заведении. Привожу мнения тех, кто в ту пору вместе с Корчемкиным работал в МИФИ и знает всю эту историю не понаслышке.

       Х.Р. Искандеров: "Конечно, дирекции института надо было Юрия Ильича защитить. Да, он иногда отвлекался и порою бывал недостаточно последовательным, но он же не математикам лекции читал, а технологам. А что нужно технологу, который будет вести процесс на том же 20-м или 45- м? Прежде всего, знание технологических цепочек и умение применять вероятностные теории в конкретных производственных условиях. Там же все вероятностно. Вот Корчемкин этому и учил и умел рассказывать о самых сложных вещах очень просто и интересно. По уровню своего интеллекта и объему научного багажа он был самый настоящий доктор наук, профессор.

       В 1967 году мы вместе с Юрием Ильичом были приглашены на конференцию в головной МИФИ. Просматриваю однажды "Вечернюю Москву" и мне на глаза попадается заметочка о предстоящей защите кандидатской диссертации в одном московском педвузе. Главным образом, меня заинтересовала тема диссертации "Математические методы статистики в педагогике". "Смотрите, - говорю я Юрию Ильичу, - и в педагогике стали математику применять". Тогда это еще только начиналось. "Пойдемте, - сразу загорелся Юрий Ильич, - обязательно пойдемте. Надо непременно послушать". Столь живая реакция Корчемкина объяснялась тем, что он и сам, и весьма основательно, занимался математической статистикой, и ему, разумеется, было очень любопытно посмотреть на столичный уровень работ в этой области.

       Приехали, расположились (успели к самому началу), выходит молодой человек и начинает докладывать. Содержание доклада точно соответствует теме диссертации - статистика в педагогике, но чем дальше Юрий Ильич слушал, тем больше убеждался, что это совсем не та математическая статистика, которую он знал. Это что-то совсем другое. Потому по окончании обязательных выступлений берет слово и в считанные минуты не оставляет от диссертации камня на камне, и делает это настолько грамотно, четко и убедительно, что соискатель не смог найти ни одного контрдовода. Защита, практически, срывалась. Чтобы такого не случилось ("Зачем парню портить жизнь", - скажет он мне потом), Юрий Ильич немедленно ретируется и подводит вполне мирный итог: "Все сказанное мною, - говорит он в заключении, - отнюдь не перечеркивает труд диссертанта. Он много поработал, труд большой и серьезный, думаю, с учетом высказанных здесь рекомендаций, он вполне заслуживает положительной оценки".

       "Это откуда профессор?" - подбегают ко мне, пока он стоял на трибуне.

       "Из МИФИ", - ответил я и не стал пояснять, что он вовсе не профессор, а простой кандидат наук. К нашему стыду, конечно. Потому как у московской аудитории, присутствовавшей на защите, осталось твердое убеждение, что выступал ученый очень большого калибра. Никак не ниже профессора. По образованности и широте познания я здесь больше такого не встречал.

       А что касается результатов проверки, то тут, скорее всего, сработал психологический фактор. На одних приезд инспектора действует как допинг, они мобилизуются и работают с особым подъемом. Другие же, напротив, теряются и не умеют показать даже свой обычный уровень. Юрий Ильич, по-моему, явно стушевался и проводил занятия заметно хуже, чем всегда. Его надо было обязательно защитить".

       В.К. Пономаренко: "Конечно, как заведующий кафедрой Юрий Ильич был чрезмерно мягок и деликатен. Вместо того, чтобы строго спросить со своих сотрудников, он порою выполнял работу сам. И в чтении лекций, при желании, тоже можно было найти некоторые погрешности. Но для студентов со временем на первый план может выйти не что иное, а сама личность преподавателя. Корчемкин как личность имел очень высокий авторитет. Он был, что называется, совестью нашего института".

       Б.И. Меньших: "Если судить строго, лекции Юрия Ильича были не только недостаточно последовательными, а даже немного сумбурными. Это надо признать. Но зато в них всегда была высота, всегда был полет, всегда была стратегия. Он учил студентов мыслить и как никто другой раскрывал им горизонты науки. Вот почему в своих лекциях он так часто уходил в сторону. Мы просто еще не доросли до уровня Корчемкина".

       Но только ли внешние обстоятельства обусловили столь печальный финал жизни Корчемкина? Не было ли иных причин, которые не позволили ему полностью реализовать свой интеллектуальный потенциал? Ведь, по мнению ряда авторитетных специалистов, он мог бы стать не то что известным, а даже великим ученым. Но не стал. Почему?

       Х.Р. Искандеров и В.А. Перегудов считают, что Корчемкин слишком уж разбрасывался. Физика, математика, геометрия, оптика, астрономия, философия, театр, живопись, фотография - трудно даже сказать, что его только не интересовало. Даже расчеты по артиллерийской пристрелке делал и сочинял стихи и сценарии для участников КВН. И сочинял, между прочим, довольно профессионально. Недаром в 1945-46 годах работал заместителем редактора армейской газеты. Командир войсковой части награждает его почетной грамотой "За активное участие в работе по воспитанию личного состава", секретарь горкома партии - "За активную пропагандистскую работу", председатель горсовета - "За активную осовиахимовскую работу". Он всюду был активным, а, "следовательно, силы свои распылял, тратил непроизводительно" - так считают нынешние ученые. "А если бы он сосредоточился на чем-то одном, - говорят они, - например, на написании докторской диссертации, то, без сомнения, достиг бы намного большего".

       Что на это можно сказать? Если иметь в виду чисто карьерные соображения, то, может, они правы. Так и надо было сделать: все бросить и писать докторскую диссертацию. Но что является смыслом жизни для одного, может быть совершенно не интересным для другого. У каждого свои жизненные ориентиры. Банальности, конечно, но приходится их повторять. Корчемкина, похоже, интересовали не степени, а сам процесс познания, постоянные погружения (а может, полеты?) в неведомые миры науки.

       И потом ведь докторскую Юрий Ильич все-таки написал. Огромный, страниц на 700, труд под названием "Контролируемость статистики вероятностных оценок в ядерной технике и энергетике". И что же? Лежит эта диссертация в институтском архиве и вряд ли когда будет востребована. Пытаюсь узнать, почему лежит? Написанное Юрием Ильичом не представляет собою никакой практической ценности или тут что-то другое? Для начала обращаюсь к Геннадию Сергеевичу Стародубцеву, которому работу Корчемкина направляли на рецензию.

       "Я ее изо всех сип читал, изо всех сил пытался понять, - очень откровенно стал рассказывать Геннадий Сергеевич, - и в конце концов пришел к такому выводу: либо полнауки надо пересмотреть, чтобы диссертация стала правильной, либо полдиссертации перекроить, чтобы она пришла в соответствие с общепринятой наукой. По-другому никак не получалось. Либо мировая наука не права, а Корчемкин прав, - либо наоборот. Я и сейчас этого не знаю. Не по зубам она мне, не смог я ее оценить в полной мере. Но набор материала колоссальный, его хватило бы не на одну докторскую.

       - А кому-нибудь в городе она по зубам?

       - Глубоко сомневаюсь. Чтобы понять сделанное Корчемкиным, нужно иметь высочайшую квалификацию, такую же самоотреченность и трепетное отношение к науке. Увы, таких энтузиастов, как Юрий Ильич, сейчас немного. Практически нет".

       Обращаюсь с этим же вопросом к Меньших: "Имеет диссертация Корчемкина какую-то практическую ценность, - напрямую спрашиваю я, - или нет?"

       "Это прикладная диссертация, - ответил Борис Ильич. - Она о ядерной безопасности, которой Юрий Ильич буквально бредил. Между прочим, однажды он мне сказал такие слова: "А ведь я не зря прожил. Моя работа на комбинате оказалась полезной. Я спас реакторы от ксеноновых отравлений". Просто нужно, чтобы его труды попали по назначению, в толковые головы то есть".

       Ничего более конкретного мне узнать не удалось. И это еще одна загадка, оставшаяся после смерти Корчемкина,

       "Показать лицо человека, дать заглянуть в душу его" - такова, по определению Плутарха, цель всякого жизнеописания. Как видим, заглянуть в душу Юрия Ильича очень непросто. Такое ощущение, что он, предвидя грядущее любопытство к его судьбе и не будучи полностью убежденным в достаточной культуре и образованности комментаторов, заблаговременно позаботился о мерах предосторожности и надежно прикрыл свою частную жизнь от постороннего внимания.

       Мне, например, почти ничего не удалось узнать о детских годах Юрия Ильича, о его родителях, и самое главное, о нравственных ценностях, на которых он воспитывался. Знаю лишь, что отца звали Илья Иванович, что жену свою он всегда называл Клашенькой, а Юрия Ильича оба они называли Юрасиком. У Юрасика была своя, заполненная книгами и чертежами комната, вечерами они по полтора-два часа проводили за самоваром. Пили чинно, не торопясь, обязательно с вареньем и колотым сахаром, строго соблюдая все положенные для застолья правила приличия. Типичная семья старых русских интеллигентов.

       Еще я узнал, что Юрий Ильич был образцовым коммунистом. Он "принимал активное участие в проведении всех массово-политических мероприятий" (так говорится в характеристиках), добросовестно выполнял поручения своей партийной организации. "Очень советский человек, - добавляет к этому Б.И. Меньших. - Служил советской власти и коммунистической партии верой и правдой. Не зря же его во" время войны взяли в разведку. Однажды аспирант Корчемкина (теперь он доктор наук) в присутствии Юрия Ильича рассказал антиправительственный анекдот. Обычный анекдот, каких тогда ходило сотни. Так Юрий Ильич выгнал аспиранта из кабинета, а в дальнейшем отказался руководить его научной работой. Вот так был предан советской власти. Предан, можно сказать, до безобразия. Патриот высшей пробы, чистейший человек. В этом смысле в нем не было абсолютно никакой фальши".

       Вот и все о его духовных корнях и о его политических и идеологических понятиях. Не густо, конечно, хотелось бы побольше. Духовная жизнь таких людей представляет не меньший интерес, чем их производственные достижения. Но что поделаешь? Почему-то мы спохватываемся и начинаем собирать материалы о живших среди нас замечательных людях, как правило, после их смерти. Но, может быть, прав тот заводской начальник, слова которого я привел в начале очерка? Может, фигура Корчемкина не заслуживает такого внимания?

       Г.В. Яровой: "Как ученый - энциклопедист, ученый - бессребреник и к тому же носитель лучших традиций старой русской культуры, он, безусловно, личность уникальная. Уникальная по сплаву качеств. Ведь большинством из нас, как мы ни стремимся ввысь, все равно правит материальный интерес, а Юрий Ильич жил исключительно в мире идей, в мире науки".

       Е.Г. Рыжков: "Портрет Юрия Ильича практически можно рисовать одной краской, настолько это чистая и цельная личность. Немножко чудаковатый (таких любили показывать в советских фильмах), немного со странностями, но совершенно бескорыстный и безраздельно преданный науке человек. К сожалению, сейчас таких нет и, наверное, не будет. Это абсолютно вымерший тип".

       Б.И. Меньших: "Можно, конечно, вспоминая о Корчемкине, прежде всего, говорить о его карманах, которые, как у печника, вечно в мелу. Можно говорить о его затертой одежде. Не знаю, но я этого не замечал. Для меня это личность высокого порядка, интеллект, кладезь научных идей. Если бы он жил за рубежом, ему бы создали все условия для настоящей творческой работы. Дали бы деньги, дали людей и оборудование - только думай и выдавай интеллектуальный продукт. A мы, похоже, не сумели его сберечь"...

Источник: Черников, В. Загадки жизни Корчемкина / В. Черников // Особое поколение / В. Черников. – Челябинск, 2003. – Т. 1. – С. 29-65; Камертон. – 2000. – 3, 10 ноября.