Из личного дела:
Ф.И.О. - Жаров Анатолий Петрович
Год рождения -1929
Образование - высшее, в 1953 году окончил МИФИ.

       Сведения о работе:
1953 - дежурный инженер КИПиА;
1955 - старший инженер управления реактора;
1959 - начальник смены УГР;
1963 - заместитель главного инженера завода 24;
1973 - главный инженер завода;
1988 - инженер-технолог ПТО.

       Награды: медаль "За доблестный труд в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина"; знак "Отличник социалистического соревнования".

       - Таких людей, как Жаров, на заводе больше нет и никогда не будет, - так сказал об Анатолии Петровиче нынешний глава города, а в недавнем прошлом директор реакторного завода В.В. Малков.

       - Это почему же! - удивился я.

       - А потому, что такое сочетание ума, профессионализма и самых лучших душевных качеств встречается очень редко. Чтобы столько достоинств да сошлось в одном человеке... Даже сейчас, когда ему за 70, у него настолько ясная голова, что он даст 100 очков вперед многим молодым.

       То же самое услышал я от А.Н. Кононова и Л.А. Цветкова: "Незаурядный человек.

       Знает реактор от "А" до "Я", хотя реактор - очень сложное сооружение, одно из самых сложных, какие только сумел придумать человек. Чтобы он работал в должном режиме, вокруг него круглосуточно несет дежурство более десятка специализированных служб: служба управления, служба КИПиА, служба дозиметрии и т.д. - контроль и наблюдение всесторонние. Но как неопытный кардиолог, назначив больному человеку чрезмерное количество в принципе хороших лекарств, может вывести из строя печень, так узкий специалист из службы водоснабжения может надолго вывести из строя весь аппарат. Сходство реактора с человеческим организмом, кстати, очень большое, в том смысле, что в нем все взаимосвязано. Нечаянный укол пальца - вздрагивает все тело, нажмешь не ту кнопку - может "вздрогнуть" весь завод. Главное достоинство Жарова состоит как раз в том, что он знает реактор именно как систему, как целостный организм, со всеми его причинно-следственными связями. Он четко представляет себе не только ближайшие, но и отдаленные последствия каждого своего действия. Уникальная личность. Его высочайший профессионализм никто не подвергал сомнению.

       "К тому же, - сказал в завершение Лев Алексеевич, - он очень порядочный и очень доброжелательный человек. Не помню случая, чтобы Анатолий Петрович кого-то обидел или поступил несправедливо. Все на уровне высокой человечности. Его отношение к людям мне кажется безукоризненным" - так завершил характеристику Жарова Цветков.

       Признаться, мое личное впечатление от первой встречи с Анатолием Петровичем было несколько иным. Крупное, в резких складках, неулыбчивое лицо, взгляд все больше исподлобья, речь деловая, по существу, но совершенно лишенная образности и метких, запоминающихся формулировок. Я ожидал другого. Но, как мне потом объяснили, Анатолий Петрович не из тех, на кого обратишь внимание сразу. И не златоуст, и не яркий общественный активист. Не случайно, за все годы студенчества Жарова ни разу не избирали ни старостой, ни комсомольским секретарем. "А когда его назначили начальником смены, - рассказывает первая супруга Жарова, Татьяна Ивановна, - я даже засомневалась: а справится ли он? Получится ли из него руководитель? Потому что по природе своей Толя никогда не был вожаком. Отличный, уважаемый всеми парень, но не вожак".

       Странно, не правда ли? Явное отсутствие каких-либо задатков лидера, даже старостой ни разу не избирали, и вдруг становится главным инженером ответственейшего в стране производства. Как такое могло произойти? Ведь "отличный парень" - это не профессия. Только за хороший характер на высокую должность не назначают.

       Пожалуй, поиск ответа на вопрос надо начинать с тех далеких лет, когда Жаров еще был мальчишкой, поскольку жизненный путь Жарова - прямое подтверждение известного замечания Экзюпери, что "все мы родом из детства". Он сызмальства был не как все. Например, много ли вы знаете детей, которые научились читать в три года? Жаров научился, причем очень легко ("мне только буквы объяснили, а дальше я самостоятельно дошел") в силу чего не донимал родителей просьбами почитать сказки, читал их себе сам. Со временем страсть к чтению развилась настолько, что они на пару со своим товарищем, тоже великим любителем книг, перечитали в Дмитровской библиотеке все, что там только было (Дмитров - небольшой городок под Москвой). "Очень много читали, - мягко улыбнувшись, подытоживает свой рассказ о довоенном детстве Анатолий Петрович, - и сейчас с удовольствием вспоминаю то время".

       Столь же рано в нем обнаружились отличные способности и к точным наукам, особенно к математике. Какую бы хитрую задачу учитель ни подбросил, все равно одолеет. По словам Татьяны Ивановны, "в школе он был умнее всех, учился на одни пятерки".

       Но вспомните, скольких молодых людей погубили именно ранние способности, в числе которых особенно коварной оказывалась хорошая память. В надежде на память, на умение все схватывать со слов педагога юные отличники не вырабатывали в себе самого главного - привычки систематически погружаться в учебники, в результате к десятому классу превращались в обычных середнячков.

       "Толя ни в чем не рассчитывал только свои великолепные мозги, он всегда упорно трудился. С молодости был очень серьезным и ответственным парнем". (Т.И. Жарова). Такого, чтобы он явился на урок, не выполнив домашнего задания, не было никогда, как никогда не было троек. Придя из школы, прежде всего принимался за уроки и, пока не подготовится по всем абсолютно предметам, из-за стола не встанет. Все делать своевременно и делать хорошо было его правилом как в школе, так и дома.

       Т.И. Жарова: "После смерти отца он взял на себя по дому всю самую тяжелую работу: и картофельное поле обрабатывал, и дрова рубил, и огород поливал, и таскал на себе огромные, совершенно неподъемные мешки, отчего у него с юности стал развиваться тромбофлебит. Еще школу не окончил, а ноги уже покрылись варикозными буграми. Пробовали оберегать его, отговаривать от поднятия больших тяжестей, но Жарова, если он что решил, остановить невозможно. Это у него тоже с молодости. Тем более, когда разговор заходил о распределении тяжелых работ: кому их выполнять - ему или матери? Конечно, ему. Какие могут быть варианты?

       Надо сказать, что воспитывался Толя в очень хорошей, интеллигентной семье. Это было видно по всему: и по подбору книг, и по содержанию разговоров, и даже по распорядку дня (завтрак, обед и ужин строго по расписанию). В доме у них не было дорогих вещей, обстановка простая, без вычурностей, но очень уютная и удобная для жизни. К сожалению, отец Толи, который был директором дмитровской средней школы и очень уважаемым в Дмитрове человеком, рано умер, и матери пришлось завершать образование двоих детей одной. Но, как бы трудно ни приходилось, она старалась ни в чем не отступать от тех традиций русской провинциальной интеллигенции, которые сложились в их семье. Своей гостеприимностью и "том она меня просто восхищала. Думаю, доброжелательность и отзывчивость Толи во многом от матери".

       Школу он окончил с медалью, и перед ним были открыты двери всех вузов страны (медалистов тогда принимали без вступительных экзаменов), в том числе заветного физико-технического. Он хотел поступить в МФТИ, чтобы потом, как и отец, работать учителем математики. Математика была его любимым предметом. Но как раз в те дни, когда в "физтехе" вели прием документов, жаровский аттестат, в связи с награждением медалью, находился в Москве, взамен аттестата выдали временную справку, а по справке, несмотря на наличие печати, Жарова зачислить отказались. Дескать, не положено. Пошел в МГУ - опять осечка: не предоставлялось общежитие, в итоге поступил в МЭИ. Двоюродный брат сагитировал: "Давай к нам! - настойчиво зазывал он. - Институт что надо, нисколько не хуже других, вот увидишь!"

       Институт и в самом деле оказался хороший, процветал, чему в огромной степени способствовало имя его ректора - Валерии Алексеевны Голубцовой - одной из самых влиятельных женщин в послевоенной Москве, поскольку Валерия Алексеевна являлась женой члена Политбюро, секретаря ЦК партии Георгия Маленкова. Одно ее слово - и МЭИ получал все, что хотел. Даже трамвайные линии по ее указанию подвели к самому учебному корпусу. Короче говоря, брат агитировал не зря, и Жаров в принципе не пожалел, что провел несколько студенческих лет в энергетическом, хотя МФТИ и чистая математика как несбывшаяся мечта остались в его сердце на многие годы.

       От каких случайностей порою зависит судьба человека. Нашлось бы место в общежитии МГУ - работал бы Жаров учителем математики, не нашлось - стал инженером-атомщиком. Хорошо это или плохо? Трудно сказать, потому что, как ни рассуждай, всё будет в сослагательном наклонении, а значит, впустую. Бесспорно лишь одно: для комбината Жаров стал истинной находкой.

       Т.И. Жарова: "В столицу он поехал с деревянным чемоданчиком, который закрывался на маленький висячий замочек, в коротеньком пальтишке (мать из чего-то перешила) и в оставшемся от отца пиджаке. Рукава пиджака были заметно длинны, приходилось их подгибать, но Толя на это не обращал никакого внимания. Все, что не касалось работы и дела, он считал второстепенным.

       Каждую субботу мы с ним ездили в Дмитров, а в понедельник утром или в воскресенье вечером возвращались в Москву. С собой обязательно везли по рюкзаку картошки".

       Институт, свобода не только не ослабили жизненной серьезности Жарова, а даже еще более укрепили ее, поскольку царившая среди студенчества атмосфера полностью соответствовала его устремлениям. Вот что рассказывает об этом Александр Николаевич Кононов, с которым Жаров учился на одном факультете:

       "О чем вспоминают нынешние выпускники вузов, собравшись на очередную годовщину со дня получения дипломов? О том, какие прекрасные у них были вечера танцев; о том, как они здорово проводили время на базах отдыха; о том, как влюблялись и женились. У нас ничего этого не было. Даже после второго курса мы не дружили с девушками. Представляете, парням по 18-19 лет, а они еще ни разу не бегали на свидание. И вовсе не потому, что это, как сейчас злословят, в СССР было запрещено. Нет, просто мы были по-другому воспитаны, и нам было не до них. Мы постоянно "долбали" науку. Тогда, конечно, время было иное, но все равно я считаю этот факт показательным: в институте проводились вечера с приглашением девушек только три раза в году: на Новый год, на 1 Мая и на 7 ноября. Дружить с нами был прикреплен Московский педагогический институт имени Потемкина. Потанцуем на этих вечерах, немного развеемся - и все, дальше опять только учеба. Поэтому при встречах, прежде всего, заговаривали не о свиданиях, не о том, как хорошо попили пива, а об электронике.

       - Сашка, слушай, - сходу делится один, - я вчера такую новую схему с мультивибратором нашел, просто гениальную. Вот купил детали, сегодня вечером начну паять.

       - А я, - сообщает в ответ другой, - вчера нашел журнал, в котором теория N излагается совсем по-другому. Хочешь почитать?

       И так далее. В основном толковали о схемах (мы же на приборостроительном учились), о лекциях Векслера и Фабриканта (будущие академики), об открытиях Черенкова и Прохорова (будущие лауреаты Нобелевской премии), о Тамме и Фейнберге. Были у нас ребята, которые работали у самого Петра Леонидовича Капицы, а один мой товарищ проходил практику у профессора Шальникова, того самого, который, как потом выяснилось, частенько ездил сюда на завод 156 и вел научные разработки вместе с Сахаровым. Вот круг тем и имен, которые нас занимали.

       - А про девчонок, значит, и не заговаривали?

       - Абсолютно. Если и шутили на эту тему, то совсем по-другому, не так, как сейчас. Настрой был один - учиться.

       - Эта строгость насаждалась сверху, или вы сами, добровольно так себя вели?

       - Сами, только сами, тем более, что вместе с нами, зелеными выпускниками школ, учились и взрослые парни, пришедшие в институт с фронта. Умные, серьезные, основательные, они оказывали на нас большое влияние. Я почему все время был отличником? А потому, что со мной в одной комнате жил студент-фронтовик, парень старше нас лет на пять.

       Каждое утро он будил меня такими словами: "Ну ты, халтурщик, вставай, заниматься надо". Я вставал и занимался. В знаниях фронтовики нам уступали, но учились они очень упорно. Глядя на них, старались и мы. "Ради чего? - спросите вы. - Ради будущих высоких заработков?" Ничуть не бывало. Свои заработки по окончании института мы даже не обсуждали. И без обсуждений прекрасно знали, что они будут небольшие, чуть больше стипендии. Как студент спецфака я, например, имел стипендию 700 рублей да плюс 25 процентов за отличие, итого - 875, а оклад инженеров-лаборантов в институте, куда нам всем была прямая дорога, составлял всего 915 рублей, так что повышения почти никакого. Но нас это не волновало. И где мы жить будем, тоже не волновало. На уме была только наука.

       - А что это за спецфак, о котором Вы упомянули?

       - Официально в МЭИ действовало восемь факультетов, на них и велся набор абитуриентов, а фактически их было девять, поскольку существовал еще один, закрытый, куда набирали не абитуриентов, а лучших студентов с тех восьми факультетов, но не сразу, а после первого курса. Посмотрят результаты двух семестров, отберут отличников и тех, у кого по одной четверке, и начинают по одному вызывать в спецчасть. "Не хотите ли перейти на специальный, физико-энергетический факультет?" Не говорилось, что специализация будет связана с атомной промышленностью, но это подразумевалось.

       - Это вы понимали?

       - Да, да. Слова "атомный", "плутоний", "уран" на наших занятиях не упоминались, но объем знаний давался такой, что потом, приехав на химкомбинат, мы в особой переподготовке не нуждались.

       После собеседования в спецчасти нас очень основательно проверяли. Помню, приехал я на каникулы домой, встречаю на улице своего школьного директора, а он и говорит: "Слушай, у нас тут целый месяц провода от напряжения гудели, все звонили откуда-то насчет тебя: кто ты? да что ты?".

       Хотя чего меня проверять? Родом из глухой провинции, мать неграмотная, отец два класса окончил, за границей, естественно, не был, тем не менее через все фильтры пропустили.

       В числе тех, кому предложили перейти на спецфак, был и Толя Жаров. Он имел отличную общеобразовательную подготовку и хорошую, светлую голову.

       - Он в чём-то выделялся среди других?

       - В нем не наблюдалось явно выраженного общественного лидерства или стремления занять какие-то посты. Должности его никогда не интересовали. Он скорее выделялся не активностью, а, напротив, сдержанностью и дружелюбием. Хороший, добрый, порядочный и очень трудолюбивый парень - вот таким он был в студенчестве. Впрочем, таким же остался и впоследствии. В то же время я бы назвал Толю большим жизнелюбом. Он первый из всех нас завел себе девушку. Это была его землячка Таня, которая училась в Московском вузе и потом стала директором школы в нашем городе".

       Т.И. Жарова: - Мы поженились на третьем курсе, а до того дружили, и нашей дружбе все здорово завидовали. Это, действительно, была удивительная дружба.

       - Чем он вам понравился?

       - Очень заботливый, нежный и добрый.

       - Умел ухаживать?

       - Всегда умел, до старости.

       - А с виду вроде мужчина довольно суровый.

       - Нет, он веселый и с большим чувством юмора. Редко у кого бывает такой искренний, заразительный смех. Когда он рассмеется, невозможно оставаться сердитым. На душе сразу становится легко.

       Потом мне нравилась его целеустремленность. В институте, несмотря на больные ноги, он постоянно занимался спортом, ходил на тяжелую атлетику и самбо.

       - А как вы жили материально?

       - Знаете, вполне прилично. Он получал повышенную стипендию, да плюс моя, поэтому хватало и на питание, и на недорогую одежду, и на концерты. Родственники, конечно, помогали, где картошкой, где капустой, но в основном мы обходились своими средствами.

       Вот так шло формирование будущего главного инженера реакторного завода Анатолия Жарова: с одной стороны, блестящие природные способности, организованность и целеустремленность, с другой - государственная система, которая позволяла талантливой молодежи даже из очень бедных семей получать прекрасное образование. Студенческая семья могла жить вполне прилично только на стипендии - и это всего через три года после войны. Неудивительно, что все четыре выпускника того специального физико-энергетического факультета, которые по распределению прибыли на химкомбинат, довольно скоро заняли видное положение: А.Е. Спирин стал директором завода, А.Н. Кононов - доктором наук, профессором, А.В. Комиссаров - начальником лаборатории в ОКБ, преподавателем института, а А.П. Жаров - главным инженером реакторного завода. Правда, дипломы они получали не от МЭИ, а от МИФИ, потому что сначала спецфак передали Московскому механическому институту, а потом Московский механический был переименован в Московский инженерно-физический. Так что Анатолий Петрович является одним из первых студентов дневного отделения МИФИ.

       А.Н. Кононов: - В принципе мы все должны были остаться в Москве. Спецфаковцев, как элиту, разбирали по другим столичным вузам еще с 3-4 курса. В частности, на меня было три заявки, первая - из аспирантуры МИФИ, вторая - из физического института Академии наук, где я делал дипломную работу, а третья - от академика-папанинца Евгения Федорова. Точно так же и с другими ребятами. Но тут вмешалось ведомство Берии, и нас четверых направили сюда.

       - То есть вашего согласия не спрашивали?

       - Абсолютно. Просто поставили в известность - и все. "А у меня есть невеста", - говорю я товарищам, - и мы намерены пожениться. - "Мы вам не советуем", - отвечают они, что в то время означало: "Мы вам приказываем. Запрещаем". - "А как быть?" - "Заполняйте анкеты, и вашу невесту мы вам через некоторое время пришлем.

       - И действительно прислали? - с сомнением спрашиваю я Александра Николаевича.

       - Да, прислали. Она приехала сюда, и мы в скором времени поженились. Жарову в этом плане было легче: во-первых, уже женат, во-вторых, ему удалось побывать в городе еще до окончания института.

       А.П. Жаров: - Когда пришла пора делать дипломы, нам, 10-12 студентам, вдруг предложили ехать на Урал. Как потом выяснилось, причиной тому послужил сын директора комбината Володя Музруков, который заканчивал институт вместе с нами. Отец решил, чтобы он готовил дипломный проект здесь. Но не будешь же оформлять одного дипломника, дали указание завезти целую группу, в том числе и меня.

       - Какое впечатление произвел на вас комбинат?

       - Конечно, припугнул режимом, но уже было видно, что предприятие солидное, масштаб чувствовался.

       Ещё больше он ощутил этот масштаб, когда побывал на реакторах.

       По-разному ведут себя, придя на производство, только что получившие дипломы молодые инженеры, но три вопроса задают почти все: это перспективы роста, размер заработка и возможность получения жилья. Жаров ни одного из этих вопросов не задал, более того - отказался от должности в службе управления реактором (фактической кузнице руководящих кадров). Нигде более молодые специалисты не продвигались по службе так быстро, как там.

       - Это почему? - услышав отказ, удивился начальник объекта Николай Иванович Козлов.

       - Моя специальность - автоматика и тепломеханика, - твердо ответил Жаров, - по ней и буду работать.

       Через некоторое время Козлов повторил свое предложение. Жаров вторично отказался и стал дежурным инженером КиПА и в принципе, по его собственному признанию нисколько не пожалел, потому что, работ в КИП, получил возможность основательно изучить приборное оснащение аппарата, это, если хочешь быть хорошим реакторщиком, очень важно.

       - Приборы, которые установлены на реакторе, Вы в институте изучали? - интересуюсь я.

       - Нет, не изучали, но зато нам дали очень глубокую фундаментальную подготовку особенно в вопросах приборостроения, математики и физики, в том числе атомной, так что разобраться в устройстве какого-то конкретного прибора для нас никакого труда составляло.

       - Но довольно скоро службу КИПиА Вы все-таки оставили.

       - Да, со временем я изучил все приборы, все системы автоматики и как бы достиг потолка. Дальше изучать стало нечего. Захотелось чего-то нового, поэтому, когда в очередной раз предложили перейти в службу управнения, отказываться не стал. Там, конечно, ответственнее, но интереснее, потому что всегда есть элемент непредсказуемоемости. Надо постоянно быть начеку.

       Что такое ядерный реактор, я уже немного говорил. Добавлю к сказанному, что своему назначению он представляет собою устройство, в котором происходит регулируемая цепная реакция деления атомных ядер. Повторю: ре-гу-ли-ру-е-ма-я цепная реакция. В чреве котла тонны урана, хватит на множество бомб, а он ведет себя совершенно спокойно. Только надо постоянно отводить лишнее тепло.

       Для этого через все каналы (а их 2000) насквозь пронзающие многометровую толщу уложенного в котел графита, непрерывно бежит охлаждающая вода. 2000 заполненных урановыми блочками каналов (!) и более 10000 точек контроля (!) - вот что такое ядерные реакторы, на которых работал Анатолий Петрович Жаров. Температура, расход, давление - все это ежесекундно контролируется по всему аппарату. С одной стороны, все каналы автономны, в каждом свое охлажден и свой температурный режим, с другой - через нейтронные потоки они находятся в постоянном и изменчивом взаимодействии. От этой изменчивости некоторые показатели работы реактора, например мощность, "гуляют": то наибольшая мощность наблюдается в нижней части "кастрюли" (так инженеры-атомщики для большей доходчивости называют иногда корпус аппарата), то она самопроизвольно перемещается вверх, то уходит влево или вправо. Идёт перетекание некоторых физических процессов во времени и пространстве. Отчего так происходит? Без длинных математических расчетов не объяснить, так как физика в реакторе тесно переплетается с теплотехникой, теплотехника с гидродинамикой и др. "Как ни старайся, - говорит Анатолий Петрович, - всего не предусмотришь. И тут важно не проморгать, вовремя принять нужное решение". Недаром в репортажах заезжих журналистов инженеры службы управления выглядят едва ли не полубогами: "Самим атомом управляют".

       Работа и в самом деле не из простых, она требует серьезнейшей специальной подготовки. Но разговариваю с Анатолием Петровичем, и романтический ореол над головами реакторщиков постепенно начинает исчезать. Многое оказывается не совсем так, как описывается в репортажах и как я сам себе представлял.

       - Были ли, - спрашиваю я, начитавшись газетных статей, - в вашей практике случаи, когда волосы под чепчиком начинали шевелиться?

       - Ну, насчёт волос, чтоб шевелиться начинали, это чересчур громко сказано, хотя нештатные ситуации, конечно, случались. Как без них, особенно в то время? Однажды, например, в смене Станислава Григорьевича Данилова, которого сейчас, к сожалению, в живых нет, на одном из каналов не разгрузились выгоревшие урановые блоки. Причина - поломка нижней детали. Что делать? Каким образом все-таки освободить канал? Через низ? - Нельзя: там преградила выход дефектная деталь. Через верх? - Рискованно: будет большое облучение персонала. Кроме того, очень мало времени на практические действия, всего минут 20. Если не уложиться в эти 20 минут, аппарат, который с началом операции, естественно, придется приглушить, может попасть в "йодную яму", и потом у него не хватит оперативного запаса реактивности для нового подъема мощности. Он заглохнет, а это ЧП, срыв выполнения плана по наработке плутония, за который в те годы спрашивали очень строго. Но третьего варианта не дано, начали разгружать канал через верх с помощью так называемой "штанги Клестова" - это длинная, метров 20, труба со специальным захватом (цангой) на конце. Цанга за один прием могла вобрать в себя до 10 блоков. Поднимем штангу из реактора, выбьем из нее блоки в водяную шахту (как раз в эти моменты люди получали наибольшее облучение) и снова опускаем в канал. И вдруг, когда дело практически подходило к концу, цангу вместе с очередной порцией блоков заклинило. Ни туда и ни сюда.

       Теперь встал вопрос: что делать со штангой? Оставить внутри? - Нельзя: она наполовину уже вышла из реактора. Вытаскивать краном вместе с каналом? Хватит подкрановой высоты, потому что общая длина канала вместе с застрявшей штангой больше 30 метров. Решили штангу отпилить. Но она же нержавеющая, пилится плохо, к тому же фон страшный. Пока пилили, реактор из-за потери запаса реактивности остановился. То есть случилась одна из самых неприятных вещей.

       - Вы тогда кем были?

       - Зам. главного.

       - Испугались сильно?

       - Главным был не испуг, а сознание того, что у тебя реактор заглох. Пусть ты в этом не очень и виноват, а может, и совсем не виноват, причиной всего явилась непредсказуемая механическая поломка, но коли все произошло при тебе, ты пытался что-то сделать, но сделать, не остановив аппарат, не смог, все равно чувствуешь себя скверно.

       - Говорите, пилить пришлось в сильном гамма фоне. Сами тоже в таких работах участие принимали?

       - Да, и довольно часто.

       - Но вроде бы не след руководителю самому за ножовку браться.

       - Правильно, но тогда сознание было совсем другое. Считалось, что, если надо - значит, надо, и когда что-то происходило, в работу включались все, независимо от чинов. О чинах в такие моменты забывалось. Прежде всего, думаешь о том, кто быстрее и лучше сумеет справиться с задачей. Если я вижу, что лучше справлюсь именно я, а не кто-то другой, то иду и делаю сам. Тем более, если этот другой колеблется из-за боязни радиации или еще слишком молод, не имеет достаточного опыта. Таких лучше не посылать. Когда человек боится, у него и мозги совсем по-другому работают, он может сделать что-то не так. Лучше пойти самому. И я так поступай, и директор завода Кириллов, и мы при этом не считали, что беремся не за свое дело.

       - Сколько рентген на вашем счету зарегистрировано?

       - Двести.

       - А сколько взяли на самом деле?

       - Думаю, раза в два больше.

       Как видим, ничего героического в этой истории Анатолий Петрович не усматривает. Какой же тут героизм, если не сумели решить проблему без остановки реактора? Скорее, наоборот. А то, что облучились, так без этого на атомном производстве не бывает. Точно так же рассказывал Анатолий Петрович и обо всем остальном. Под каждым его словом так и звучал подтекст: "Да не подвиги мы совершали, а просто работали". Пожалуй, он прав, но только в том смысле, что случаи, подобные описанному, были не редким исключением, а следовали один за другим.

       Т.И. Жарова: "Однажды, когда Толя был еще заместителем начальника смены, в город ожидали приезда члена Правительства И.Первухина. Как это обычно бывает, именно перед его приездом на заводе произошла очередная авария: рассыпались облученные урановые блоки. Такое случалось, когда извлеченный из реактора канал по какой-либо причине ломался. Конечно, активность в зале поднялась страшная, людей немедленно вывели, но собирать блочки все равно надо. И вот они по очереди забегали туда, хватали, кто сколько успеет, и сбрасывали их в шахты с водой. Допуск всего 3-4 минуты, а блочков много, тем не менее люди не ушли с завода, пока не убрали все до единого. А я все это время жду его. Жду 12 часов, жду 18, явился только через сутки. И так постоянно. Его могли и вечером вызвать, и ночью, и он, как военный, сразу собирался, и ехал, и потом не возвращался домой по несколько смен подряд, особенно, когда эти проклятые "козлы" разделывали. Сколько он с ними здоровья потерял, одному Богу известно. Даже я стала разбираться в них, как инженер".

       Л.А. Цветков: "Козел" - это спекание урана с графитом, одна из самых тяжелых аварий на реакторном производстве. Обычно их ликвидация поручалась руководителям самого высокого ранга - заместителю главного инженера или самому главному инженеру. Очень часто это был Анатолий Петрович, как один из самых сильных профессионалов. И если оперативный персонал в ходе работы менялся, то руководитель находился на реакторе от начала до конца. И Анатолий Петрович в этом отношении был безотказен. Сколько надо было, столько он там и торчал".

       При этом, как свидетельствует Р.А. Клестов, "часто брал на себя самые грязные операции. Кассету в сторону - и вперед. За это начальник отдела техники безопасности комбината Костырев прозвал его Матросовым".

       Случись что-либо подобное сейчас, участники ликвидации аварии получили бы, как минимум, по ордену. А может, и Героев. Тогда же о поощрениях и речи не было - наоборот, наказывали, поскольку срывалось выполнение плана, хотя на устранении "козлов" погубили свое здоровье сотни реакторщиков.

       Р.А. Клестов: "На высверливании спекшихся с графитом блоков сгорел сам директор завода Лев Васильевич Кириллов. Он тоже становился к рукоятке сверлильного станка и вместе с другими глотал эту грязь. И другого способа ликвидировать "козлы", кроме как высверливать их из глубины реактора вручную, не было".

       - Хорошим руководителем был Жаров? - спрашиваю я Валентина Анатольевича Мелешкина, который был главным инженером до Анатолия Петровича.

       - Отличный.

       - Чем он был хорош?

       - Во-первых, умный, все схватывал на лету. Во-вторых, очень выдержанный, от него слова грубого никто не слышал. В отличие от других больших начальников, которые без мата практически не разговаривали.

       - Ну Славский. А еще кто?

       - А. Ванников. Тоже был большой мастер. Так иногда шуганет, что инженеры в обморок падали. На носилках человека из цеха выносили, был такой случай после разговора с Ванниковым. А Анатолий Петрович - руководитель очень выдержанный и культурный. Кстати говоря, мы с ним очень интересно познакомились. Как-то вечером сижу я у окна, смотрю - проходит мимо мужчина и напевает редкую вещь Петра Лещенко. Как музыканту, мне сразу стало интересно: откуда он это знает? Окликнул его, разговорились, оказалось, что мужчина - большой любитель музыки и, в частности Лещенко и Вертинского.

       "А у меня, - говорю, - их записи есть".

       - "Да что вы? Вот бы послушать".

       Я пригласил его, и с тех пор стали встречаться регулярно. Как только приходит, сразу просит включить Вертинского или сыграть на пианино что-нибудь из джаза.

       - Это был Жаров?

       - Да. Помимо всего прочего, Анатолий Петрович - очень музыкальный человек. Правда, специальное образование ему получить не удалось, но слух имеет идеальный. И музыка является очень важной частью его жизни".

       "Ну а как же все-таки с отсутствием качеств вожака!" - вернемся мы к начальным страницам рассказа. Разве можно успешно руководить большим коллективом, не являясь общепризнанным лидером? Выдержка - это хорошо, преданность производству и полная самоотдача - еще лучше, но, чтобы люди тебе беспрекословно подчинялись, этого мало. Нужно еще что-то. Что именно? Одни берут твердостью характера, другие - умелым администрированием, третьи - справедливостью, четвертые - заботой и вниманием к нуждам подчиненных. А чем брал Жаров? В чем секрет его необычайно высокого авторитета на заводе? Думаю, лучше ответить на эти вопросы не путем длинных рассуждений, а на конкретных примерах. Вот что рассказал мне сын Анатолия Петровича - Петр Анатольевич Жаров.

       "Наше семейное устройство выглядело так: сначала - отец, потом - мама, а потом - мы с Людмилой. Во главе - отец, и не формально, а по существу. Какая бы проблема в семье ни возникала, решение всегда принималось одно - отцовское, причем без дискуссий, обсуждений. Его слово было самым весомым.

       - Такой крутой у него характер что ли?

       - Дело не в характере, по характеру он как раз человек мягкий и легкоранимый, просто он пользовался в семье непререкаемым авторитетом. Этот авторитет никогда не декларировался, искусственно не насаждался, он сформировался сам собою и был так же очевиден, как-то, что сейчас на улице декабрь, скажем.

       - Но авторитет на пустом месте не возникает.

       - Хорошо, поясню. Ко мне отец предъявлял требования намного более жесткие, чем предъявлялись к моим товарищам по классу, особенно это касалось оценок. Для него существовала только одна хорошая оценка - пятерка, все остальные - плохие. Поэтому день, когда я получал хотя бы одну четверку, при всех остальных пятерках, к числу удачных не относился. И это не за четверть, не за год, а среди текущих оценок в тетрадях и в дневнике. Мне бы возмутиться: как же так? Посмотрите тетради того же Васи или Гриши. У них же нет таких драконовских законов.

       Но я признавал право отца задавать такой тон и такой режим моего существования. Почему? Я как-то в отсутствие родителей копался в семейных документах и среди прочего обнаружил отцовскую серебряную медаль за школу. Тяжеленькая такая, солидненькая, и к ней удостоверение. И это было лучше всяких нравоучений и воспоминаний, что "вот я в твои годы" и т.д. Есть такая старая шутка. Чем отличается замполит от комиссара? Комиссар говорит "Делай, как я", а замполит говорит "Делай, как я сказал". Отец никогда не требовал того, чему не следовал сам. Это одно. Другое - не было такого предмета, по которому бы я не мог обратиться к нему за помощью, и не только в начальных классах, а вплоть до окончания школы.

       Особенно поражали меня его математические познания. Помню, задали нам на довольно продолжительное время (недели на две) 20 сложнейших, просто убийственных, задач по планиметрии и алгебре. А я, поскольку занимался еще в секции самбо и в выпускном классе музыкальной школы (на том и на другом настоял отец, сам я музыке учиться не хотел), о них забыл. Вспомнил только в самый последний день, вечером. Завтра сдавать, а у меня абсолютно ничего не решено. И вот здесь мне на помощь пришел отец. Мы просидели с ним до двух часов ночи, все сделали, и я воочию убедился, насколько же изобретательным может быть человеческий мозг. Он легко справлялся с любыми, даже потрясающе сложными задачами. Особенно запомнилась мне одна, которая не столько на знание математики, сколько на логику и на сообразительность. Суть её в следующем. В одном придуманном демократическом государстве проводились выборы. Действующего президента поддерживает весьма малая часть населения, в основном армия, остальные же категорически против.

       Тем не менее, не нарушая закон и не прибегая к подтасовкам, он ставит перед собою задачу одержать победу. Возможно ли это? Откровенно говоря, я даже не знал, с какой стороны к задаче подступиться, а отец ее решил, и решил доказательно. Вся хитрость должна состоять в распределении своих сторонников по округам. По персональному составу округа следовало сформировать таким образом, чтобы если проигрывать, то вчистую (например, за президента - 0, против - 1000, и таких округов - 10), а если выигрывать, то с минимальным перевесом (например, за президента - 501, против - 499, и таких округов 11). В итоге против президента проголосуют 15489 избирателей, за - только 5511, а общий результат - в его пользу. На втором этапе 11 выборщиков из 21 отдадут свои голоса за него.

       Такого задания, которое отцу оказалось бы не под силу, я не помню. С ним всегда было интересно, и он имел право предъявлять ко мне повышенные требования. А если иногда я начинал ссылаться на других, что вот, мол, и Вася не смог доказать эту теорему, он отвечал: "А почему ты должен равняться на тех, кто не может?"

       С другой стороны, он создавал мне для учебы все условия. Надо научные журналы - пожалуйста, выписывай хоть десять, нужно сходить посмотреть познавательный фильм -то же самое. Тут я никаких ограничений не знал. Если другие ребятишки играли в хоккей разбитыми клюшками и играли осторожно, берегли, то я ни о чем таком и не думал. Сломалась одна - мне тут же купят другую, только и всего.

       - А в музыкальную школу, значит, направил против Вашей воли?

       - Да, сцен в связи с музыкальной школой было много. Тяжело она мне давалась, и музыкант из меня в принципе не вышел, но я не считаю эти годы бесполезно потерянными. Наоборот. Музыка оказала на меня очень большое положительное влияние. Без нее я был бы совсем другим человеком.

       Есть два подхода к воспитанию. Первый - развивать в детях те способности, которые есть. Второй - развивать в первую очередь то, что не очень развито. Скажем, гуманитарию заниматься математикой, а математику - гуманитарными дисциплинами. Со мной был смешанный вариант. Он развивал во мне и то, и то.

       Один из его педагогических принципов - максимально загружать меня другими, помимо школьных, полезными делами. Пусть я не стал музыкантом, пусть я не стал большим спортсменом, но занятия борьбой (самбо и дзюдо) у братьев Мусатовых были для меня совершенно неоценимы. Они меня тоже воспитали. Абсолютно не жалею о слезах, через которые мне пришлось пройти.

       - То есть он вами занимался много и целенаправленно?

       - Точно. И режим был такой: в обычные дни краткий обмен информацией: "Все в порядке?" - "Все в порядке". - "Ну, ладно". А в один из выходных - капитальная проверка снизу доверху. И тетради потребует на стол, и дневник, и все контрольные работы. Кроме того, он ежедневно в шесть часов утра просто принудительно таскал меня на зарядку. За собой следил и меня каждое утро бегать заставлял.

       - Он в основном уделял внимание точным наукам?

       - Нет. Отец и гуманитарно - человек достаточно образованный. У него совершенно определенные литературные и художественные вкусы. Однажды он сделал мне такое замечание: "Как же так, ты не читал Лескова!"

       Все, что сказал сын о месте и роли Анатолия Петровича в семье, целиком совпадает с тем, что говорят о нем на производстве. Та же требовательность и четкая во всем система, тот же принцип "делай, как я", и тот же безоговорочный авторитет: при принятии ответственных решений последнее слово всегда за ним. Как он скажет, так и будет. И не потому, что у него должность выше, чем у других, а потому, что предлагаемое им, как правило, оказывалось наиболее сильным, разумным и эффективным. То есть лидером Жаров все-таки был, но не в привычном понимании слова, читай: по комсомольской, профсоюзной или партийной линии (здесь он в инициаторах никогда не ходил, принять участие - пожалуйста, а выступать с починами - увольте), а в делах инженерных, интеллектуальных, где, прежде всего, требуется не общественная активность, а ум и знание производства. В решении производственных головоломок Анатолий Петрович оказался столь же силен, сколь и в решении математических. Какой бы сложности "задачку" жизнь ни подкинула, выход всё равно найдёт. И это естественным образом, без нажима и грозных напоминаний типа: "Кто здесь начальник - я или ты?" - выдвинуло его в лидеры. А что касается умения командовать людьми, то оно, по словам В.А. Мелешкина, особо и не требовалось. Тогда народ был сознательный, достаточно отдать устное указание - и всё, можешь быть спокоен: пойдут и выполнят. Главное - грамотно разобраться в проблеме и принять четкое, продуманное решение. Как раз это Жаров делал превосходно, особенно, когда случались "козлы" и другие, так называемые "нештатные ситуации".

       Но почему, возникает вопрос, эти ситуации возникали так часто? Ведь вроде бы специалистов в город свезли высочайшего класса, дисциплина - почти военная, сознательность персонала - выше некуда. К числу Матросовых можно было отнести не только Жарова, а и сотни других. Тем не менее спокойной жизни завод практически не знал. В чем дело?

       Первая причина - крайне напряженный план, который к тому же постоянно повышали. Плутония требовалось все больше и больше. Но план легко повысить: сказал "Надо!" - и конец разговору, а как его выполнить? Один путь, как уже говорилось в предыдущих главах, - построить дополнительные реакторы. Но это долго и дорого. Другой - форсировать мощности существующих.

       Но это не так-то просто, потому что атомный реактор - не паровоз, в его топку для ускорения хода лишней порции угольку, то есть урана, не подбросишь. Больше чем положено урана загружать нельзя. Единственный способ - повышать плотность потока нейтронов. Быстрее горит топливо - быстрее копится плутоний. Но это ведет к дополнительному выделению тепла. Чуть увлекся - и температура внутри "кастрюли" резко подскакивает. Значит, надо искать другие способы.

       Какие конкретно? Для начала обычный воздух, использовавшийся для продувки реактора, заменили на инертный азот. Мощность сразу возросла на 25 процентов. Потом увеличили диаметры технологических каналов (шире канал - больше проходит воды, больше воды - лучше охлаждение), мощность сделала еще один резкий скачок. Потом изменили конструкцию урановых блоков, улучшили распределение мощности по радиусу и по высоте и т.д. Углубляться в технические подробности не стану, скажу лишь: выжимали из реакторов все, что можно. Иногда собирали нужные проценты повышения по крохам. Чего только не придумывали ради выполнения "поставленной партией и правительством задачи"! Разумеется, частенько приходилось идти на риск, потому что времени на опыты и основательную научно-исследовательскую подготовку принимаемых решений не было. По выражению Б.В. Броховича, "над нами все время висели план и Берия". Отсюда "козлы" и другие эксцессы. Спешка без ошибок не бывает.

       Но добро бы выжимали все возможное из механизмов новых, находившихся в отличном техническом состоянии, а то ведь форсировали аппараты с истекшим сроком эксплуатации. Да, да, депо обстояло именно так: реакторы уже выработали свой проектный временной ресурс, по закону их следовало не форсировать, а навсегда останавливать, поскольку конструктивно продление срока их службы предусмотрено не было. Отработал положенное - и заглушай, ни модернизировать, ни ремонтировать нельзя, ввиду того, что "неремонтоспособные", - так сказано в проекте. Но это же Россия: нельзя, но если сильно хочется, то можно. Написали все три ключевых слова "ремонтировать нельзя остановить", подумали немного, куда лучше поставить запятую: после "ремонтировать" или после "нельзя", и поставили после первого.

       Чтобы было понятно, с какими проблемами пришлось столкнуться инженерам во время ремонта, поясню, что реактор - это, по сути дела, огромная бочка, снизу доверху заполненная крупными, высотою в метр, графитовыми блоками. При укладке их, как вспоминает бывший работник треста "Уралпроммонтаж" Николай Дмитриевич Корнеев, соблюдались высочайшие меры предосторожности. "Боже упаси оставить что-нибудь между кирпичами. Малейшая, едва видимая соринка - и та считалась недопустимой. Поэтому в реактор при укладке графита заходили с ног до головы в белом и едва ли не ежедневно переодевались во все новое. А каждый "кирпич", прежде чем положить его на место, тщательно обсасывали вакуумом. Кроме идеальной чистоты, требовалась идеальная точность. Ведь графитовые блоки были не простые. Уложенные в ряд, они образовывали 12-метровую круглую плиту с 2000 сквозных ячеек. И эти ячейки, предназначенные для погружения в них металлических каналов с урановой начинкой, должны пронизывать всю махину реактора, от верхнего ряда до нижнего, строго по отвесу, и иметь безукоризненно ровные поверхности. Даже миллиметровых уступов на стыках "кирпичей" не допускалось. Представьте себе, что значит выдержать 2000 осей при высоте корпуса реактора почти в трехэтажный дом".

       Тем не менее выдержали. И чистоту, и вертикальность, и точность стыков. Но со временем (кто бы мог такое предвидеть?) кладка, поначалу представлявшая собою совершенно правильный цилиндр, начала деформироваться и постепенно принимать бочкообразную форму. Изогнулись внешние линии, изогнулись и ячейки, вследствие чего каналы стали входить в них не по прямой, а по дуге, на излом. Это одна проблема. Вторая - через несколько лет активной эксплуатации графит начал разрушаться. Частью из-за "козлов", которые приходилось из тела кладки просто-напросто высверливать, частью по другим причинам. В результате в некоторых зонах реакторов образовались огромные пустоты. А без графита, то есть без замедлителя, реактор - уже не реактор. Процесс наработки плутония в нем не пойдет.

       Р.А. Клестов: "К 60-м годам "внутренности" аппаратов пришли в столь плохое состояние, что за месяц зависало до 150 каналов. И текли каналы сотнями. Кроме того, во многих ячейках находились оборванные штанги". Что делать? Останавливать реакторы, как предписано проектом? - "Международная обстановка не позволяет". Целиком менять кладку? - Как? Каким инструментом? Какими материалами? Задача наисложнейшая во всех отношениях.

       - Тем более, - говорит А.П. Жаров, - что доступ внутрь аппарата крайне затруднен. Что можно сделать на глубине 15-20 метров через вот такое отверстие?

       Тут Анатолий Петрович свел большой и указательный пальцы в баранку.

       - К тому же приспособления нужны совершенно особые? - высказываю я свое предположение.

       - Да, и много, - горячо поддерживает он, - причем не сразу и сообразишь, что именно надо-то. На тот момент такого опыта в стране не было.

       Участвовали в работах всем заводом и, в конце концов, способы нашли. И инструмент соответствующий изготовили, и материалы подобрали. В частности, очень много оригинальных приспособлений придумали инженеры Игорь Михайлович Пиголков и Рудольф Александрович Клестов. На счету Рудольфа Александровича более десятка авторских свидетельств, и каждое - маленький шедевр. Своими изобретениями они сделали простыми, казалось, абсолютно не выполнимые операции. А что касается материалов, то очень хороший эффект дала графитовая паста, с ее помощью и начался массовый ремонт дефектных ячеек.

       На реакторе АВ-1 пасты запрессовано почти 40 тонн, а на реакторе АВ-2 - более 50. 90 тонн пасты запрессовано на огромной глубине через отверстие, в которое даже стакан не пройдет: всего 66 миллиметров! Уму непостижимо!

       В.В. Малков: "Во время капремонтов Анатолий Петрович облазил реакторы сверху донизу. Забирался даже в такие щели, в которые с его грузной массивной фигурой, казалось, и протиснуться невозможно. Но зато он всякий раз настолько глубоко владел технической частью вопроса, что разговаривал на равных даже с узкими специалистами".

       Зачем Жаров "лез в каждую дыру" сам? Во-первых, характер, а во-вторых, он, как заместитель главного инженера, а потом и как главный инженер, являлся не просто руководителем этих работ, а их "идеологом" и мозговым центром. На нем замыкалось все: от расстановки людей до принятия важнейших технических решений. Сейчас малейшее отступление от регламента - и нужно готовить кипу согласующих и подстраховочных бумаг. А Жаров порою писал весьма серьезные распоряжения на листках календаря".

       - Часто приходилось брать ответственность на себя? - спрашиваю я Анатолия Петровича.

       - Да, таких случаев было много. Но если я решил, что вот это нужно сделать, и сделать немедленно, то за подстраховкой не ходил. "Выполнить вот так-то, - говорил я, - и никаких. За все отвечаю я". Такое было не раз.

       - И не ошибались?

       - Мне кажется, что нет. Не помню, чтобы после меня что-то получалось не так.

       - В работе вы чему отдаете предпочтение - четкости или строгости?

       - Четкости. Самое главное - четкость. На реакторе нечеткие команды могут привести к очень нехорошим последствиям. Я такое на своем веку видал. Поэтому, если на аппарате затевается что-то новое, пусть даже небольшой экспериментик, всегда расписываю буквально каждый шаг: кому, что, где и как следует сделать. Во всех подробностях. Видимо, по этой причине у меня никаких вопросов и не возникало.

       - Все бумаги, все решения шли за его подписью, - говорит Р.А. Клестов. - Он, как главный инженер, отвечал за все. Но уже если подписал, можно быть, уверенным: там все правильно, вплоть до запятых.

       - Что вызывало в нем наибольшее неудовольствие? - задаю я вопрос Малкову.

       - В первую очередь расхлябанность и неряшливость в работе. Плохой работы он просто не переносил.

       - Заводился?

       - Нет, не заводился, он просто начинал хмуриться. Если Анатолий Петрович встречает тебя насупившись, значит, он тобой недоволен. Но каким бы глубоким его недовольство ни было, он все равно сделает замечание спокойным тоном: "Считаю, что Вы допустили такие-то и такие-то неправильные действия. Прошу Вас в дальнейшем исполнять свои обязанности должным образом". И все.

       В.И. Садовников: "Однажды в моей смене произошла небольшая авария. Мы быстро приняли необходимые меры, все последствия инцидента устранили, но главному инженеру все равно требовалось доложить. Такой на заводе был порядок - обо всем, даже о малейших неполадках докладывать, причем докладывать честно, не утаивая и не сглаживая никаких деталей.

       Анатолий Петрович внимательно меня выслушал, а потом говорит: "Хорошо. А теперь подготовьте проект приказа о наложении на вас взыскания". Представляете? Я сам себя должен наказать. Вот такой педагогический прием он применил, и, должен сказать, прием очень эффективный, потому что, сочиняя приказ, я невольно стал оценивать свои действия как бы со стороны, более критичным взглядом".

       Р.А. Клестов: "Анатолий Петрович принимал близко к сердцу каждую ошибку, в том числе и не свою, и переживал из-за чужой ошибки больше, чем тот, кто ее совершил".

       Почти 40 лет бился завод над своими реакторами. Выполнен уникальный по сложности и по объему комплекс работ. И результат тоже уникальный: проектная мощность увеличена в 4,7 раза, а срок службы почти в 8 раз! В 1989-90 годах, когда АВ-1 и АВ-2 заглушили, они находились во вполне работоспособном состоянии. Вместо 5 лет - отработали по 39 и еще годились для дальнейшей эксплуатации. Случай в мировой атомной промышленности невиданный. И совершенно особую роль в этом достижении Борис Васильевич Брохович отводит Жарову. "Анатолием Петровичем, - пишет он, - проделаны громадные работы по удалению из реакторов застрявших графитовых втулок, ликвидации козловых ячеек, восстановлению прокорро-зировавших нижних деталей водосбросов. Кроме того, ему принадлежит большая заслуга в форсировании мощности реакторов и ремонте кладки УГР графитовыми пастами".

       Е.Ю. Вяткина (газета "Озерский вестник"): "Немало "критических" ситуаций и сложнейших производственных задач было и в последующие годы. В 1975-м в течение 38 дней коллектив завода "боролся" с двадцатью двумя "козлами" - зависшими каналами. Абсолютно все сотрудники были сосредоточены на этой серьезной проблеме. По выражению Анатолия Петровича, "сидели на заводе сутками". В переносном смысле употреблено только слово "сидели" - не сидели, а напряженно работали дни и ночи напролет.

       - То ли от недостаточного опыта, то ли так мы были воспитаны, но никто не оглядывался: а может, это выполнит кто-то другой? Сказано - значит, сделано. Сейчас настрой сильно изменился. Люди либо боятся, либо просят дополнительное вознаграждение, если придется исполнять что-то, что не укладывается в ежедневный перечень обязанностей. Тогда этого не было...

       А что было? Была высочайшая ответственность, гордость за то, что именно им (нам!) поручено дело огромной важности, было то, что называется словом "энтузиазм" - словом, которое ныне без иронии и не произносится".

       Таких инженеров, как Жаров, на нашем комбинате, да и в отрасли вообще, я думаю, было немного. Личность крупная и очень своеобразная. Но почему же, несмотря на столь очевидные заслуги, его орденская планка столь узка? Всего-навсего медаль "За трудовую доблесть". Он явно достоин большего. Валентин Анатольевич Мелешкин считает, что Жарову "просто такой неудачный период достался: на обоих реакторах аварии. На одном - из-за плохих труб, на другом - из-за блоков. Тут не до наград".

       - A его личная вина в чем состояла?

       - Его личной вины нет ни в чем. Если бы работали в проектном режиме, все было бы в порядке. Были бы показатели - были бы и награды.

       Но все дело в том, что в проектном режиме ему работать не давали, постоянно требовали повышения производительности. И вот с одной стороны командуют: "форсируй мощность", а с другой - "обеспечивай безаварийную работу". А как ее обеспечишь, если времени на подготовку отпускается минимум? К тому же в те годы ни инструкций, ни литературы по ядерным реакторам не было. Мы их создавали сами в процессе эксплуатации. Но это во внимание не принималось. Раз "козел" значит, никаких наград, какой бы ты герой ни был".

       - Как реагировал на подобную практику сам Жаров?

       В.В. Малков, В.А. Мелешкин: Во время "разбора полетов" он в свою защиту не говорил ни слова, даже если совсем не виноват. Будет сидеть и молчать. Тем более - не примется перекладывать вину на другого. Такого за ним не водилось. В жизни никого не оклеветал и никого "не подставил". Что бы ни случилось, вел себя как честный и порядочный человек! Честность, порядочность и интеллигентность - это у него в крови.

       - Не только никого не подставил, - добавляет к этому Лев Алексеевич Цветков, - а часто брал всю ответственность на себя, зная, что он-то любой удар ответственности выдержит, а его подчиненный может и сломаться.

       В этом плане мне кажется существенным следующий фрагмент моего разговора с Анатолием Петровичем:

       - Какие качества, - спросил я, - вы больше всего не любите в людях?

       - Неискренность и желание обвести вокруг пальца.

       - А какие люди вам больше всего нравятся?

       - Прямые и умные.

       - Он очень трудно работал, - вспоминает Т.И. Жарова, - потому что завод старый, свой ресурс давно выработал, а от них постоянно требовали увеличения выпуска продукции. И все быстрее да быстрее. Я ему не раз говорила:

       - Давай уедем отсюда!

       - А куда? - отвечал он.

       - Да хоть куда, только подальше от этих реакторов. Ведь и погибнуть можно, и под суд попасть.

       Но он любил свой завод (и до сих пор любит) и уезжать никуда не хотел.

       - Он сильно переживал, когда на заводе что-нибудь случалось?

       - Ой, и не говорите. Но он очень мужественный человек и старался виду не показывать. Лишь, как я понял, стал прибегать к известному русскому способу снимать напряжение. Но он и тут оставался Жаровым, и я обычных в таких случаях слов осуждения ни от кого не услышал.

       А.Н. Кононов: "Я думаю, он обладал внутренними запасами энергии значительно большими, чем от него требовалось. Столько лет на одних и тех же реакторах - все изучено, все наперед известно. Ему нужны были более крупные задачи или просто другие, а этого не было".

       Л.А. Цветков: "Случай нас сводил, и я наблюдал его в кругу друзей. И тут он открывается с совершенно неожиданной стороны: жизнелюб высшей марки. Веселье из него буквально фонтанировало. Очень компанейский и очень жизнерадостный человек. И хорошую шутку мгновенно поддержит (чувство юмора великолепное), и споет, и даже при случае пустится вприсядку. Сейчас у него ноги больные, наверное, не до того, а в былые времена отплясывал очень лихо".

       Но больше всего в часы досуга Анатолий Петрович любил музыку. Взяв в руки гитару, буквально преображался. Когда он играл и пел, всем очень нравилось. Потому и сына с дочерью заставил окончить музыкальную школу. "Думал, раз я люблю, то и они полюбят".

       Вот так десятилетие за десятилетием складывались будни Анатолия Петровича Жарова: то выжимал из реакторов не заложенные в них дополнительные мощности, то организовывал ремонт того, что в принципе ремонту не подлежало, то ликвидировал последствия "козлов" - постоянный экстрим. Более-менее спокойно вздохнул лишь с выходом на пенсию и переводом на рядовую должность в ПТО.

       Говорят, на Западе за 10 лет работы на ядерных установках такой специалист, как Жаров, обеспечивает себя материально на всю оставшуюся жизнь. Анатолий Петрович отработал почти 50 лет, но дворцов каменных не построил и миллионов не скопил. Наследство, которое он оставляет детям, чисто интеллектуальное, вернее - интеллектуально-духовное, в виде примера собственной жизни и в виде хорошего образования.

       Но, как я понял из слов Петра Анатольевича Жарова, он это оценивает высоко.

       "Моя любовь к наукам, - говорит он, - по-моему, пошла от отца, он мне эту любовь привил, и именно к тем наукам, которые нравились ему: к математике и физике. Да и институт я выбрал не случайно. Едем мы как-то с ним в электричке мимо Долгопрудного, а там по левую сторону общежитие "физтеха" стоит. Отец посмотрел на него и с каким-то подчеркнутым уважением произнес: "Вот он, тот самый!" И я решил: буду поступать только сюда, хотя знал, что вступительные экзамены в МФТИ самые тяжелые".

       Доволен ли Анатолий Петрович своими детьми! "Доволен, - без раздумий отвечает он, - я, правда, не представлял толком, кем будет дочь Людмила, а что касается Петра, мое убеждение было твердым: он должен увлечься математикой, она ему должна понравиться, и он в ней чего-то добьется. Примерно так оно и получилось. Может, это не предел, тем не менее уровень... ничего. Он кандидат физико-математических наук, преподает в институте".

       Сын сделал то, что не удалось сделать отцу: окончил физико-технический и преподает математику.

       - А дочь? - спрашиваю.

       - А Мила окончила факультет прикладной математики Ленинградского университета (как видите, тоже математика - В.Ч.), сейчас работает в БТЗ нашего завода инженером-экономистом. Все у нее поставлено на четкий учет, и она на любой вопрос отвечает мгновенно. Это хорошо.

       И еще, я думаю, в числе наиболее ценного, что оставит Анатолий Петрович своим детям, должны занять достойное место следующие сказанные о нем слова.

       В.А. Мелешкин: "Был ли такой эпизод, спрашиваете, в котором характер Жарова раскрылся наиболее ярко? Были такие эпизоды, но лучше говорить не об эпизодах, а о годах, когда шел капитальный ремонт реакторов. Это была очень сложная работа, и именно в ней он проявил себя с самой лучшей стороны".

       А.Н. Кононов: "Это настолько глубокая и цельная натура, настолько крупный и серьезный русский инженер, что он сам по себе, независимо от должности, является центром кристаллизации. На таких равняются, с такими сравнивают. Из тех, кого я знаю, с ним рядом можно поставить разве что Б.В. Броховича да А.Е. Спирина".

       Т.И. Жарова: "Он очень добрый и очень гуманный человек. Он за другого переживает больше, чем за самого себя. В то же время он очень сильный. Когда находишься рядом с ним, всегда есть ощущение надежности".

       В.В. Малков: "Таких людей на заводе больше нет и никогда не будет".

Источник: Черников, В. Его называли Матросовым / В. Черников // Особое поколение / В. Черников. – Челябинск, 2003. – Т. 1. – С. 245-275; Камертон. – 2003. - № 13, 14, 15, 16.