Родился 4 ноября 1922 г. в Петрограде (С.- Петербурге). Окончил с отличием лечебный факультет первого Ленинградского медицинского института (С.- Петербургского государственного медицинского университета имени академика И. Павлова) в марте 1947 года по специальности врача-лечебника. Продолжал специализацию в 3-летней клинической ординатуре в клинике академика М.В. Чернорутского. Кандидат медицинских наук с 1956 года. Старший научный сотрудник с 1961 года.

       В период блокады Ленинграда - командир отделения в комсомольском противопожарном полку. С 1950 года - заведующий здравпунктом на заводе 20 (плутониевом производстве производственного объединения "Маяк"), главный врач спецпрофилактория, ординатор второго специализированного по лучевой патологии отделения Челябинска-40 (города Озерска). Участвовал в создании филиала №1 Института биофизики Министерства здравоохранения СССР (1953 год). Младший научный сотрудник клинического отдела филиала №1 Института биофизики, старший научный сотрудник, заведующий клиническим отделом с марта 1965 года по май 1972 года.

       Профессиональная деятельность.

       Лечебная и научная работа в клинике лучевой патологии. С 1962 года - руководитель ряда тем. Постоянное методическое руководство врачами заводских здравпунктов, привлечение их к научно-практическим разработкам.

       Научное руководство по рентгенодиагностике и клинике плутониевого пневмосклероза.

       Научный руководитель пяти кандидатских диссертаций.

       Многолетний анализ причин смерти всех умерших в городе Озерске больных хронической лучевой болезнью и лиц с высокими дозами переоблучения (333 и 177 соответственно).

       В мае 1986 года разработал в Чернобыле.

       Общественная деятельность.

       В студенческие годы был комсоргом курса, позже - комсоргом клинических ординаторов и аспирантов института. От начала работы врачом до последнего времени читает в различных аудиториях (врачам, инженерно-техническим работникам, студентам, школьникам и т.д.) популярные лекции по радиационной медицине, превентивной кардиологии.

       Выпустил научно-популярную брошюру "Правда о радиации" (Челябинск, 1991 год).

       В 1955 году награжден знаком "Отличник здравоохранения".

       Основные опубликованныеработы из выполненных более 100 в хронологическом порядке:

1. А.К. Гуськова, Г.Д. Байсоголов, Е.А. Еманова, В.Н. Дощенко. К вопросу о клинике и лечении острых и хронических лучевых поражений. Москва, 1954 год, стр. 228.
2. Г.Д. Байсоголов, А.К. Гуськова, В.К. Лемберг, В.Н. Дощенко и др. Клиника и патологическая анатомия крайне тяжелых форм острой лучевой болезни. Москва, 1959 год, стр. 78.
3. В.Н. Дощенко, И.Л. Кисловская, В.К. Лемберг, В.Н. Никитин. Клинико-морфологическая характеристика плутониевого пневмосклероза. Бюллетень радиационной медицины. 1967 год, №3, стр. 32-77.
4. В.Н. Дощенко. Опыт активной антикоагулянтной терапии инфарктов сердца. Труды третьего съезда терапевтов БССР. Минск, 1967 год, стр. 81-84.
5. В.Н. Дощенко. Профилактика и диагностика лучевых заболеваний в период пуска и освоения производства на ПО "Маяк". Под редакцией академика Российской академии медицинских наук Л.А. Булдакова. Москва, 1995 год, стр. 92.

       Глава I. Дальняя Дача.

       Солнечное, но еще по-уральскому прохладное майское утро 1950 года. Для меня оно было редкостным и знаменательным, ибо открывало новый этап бытия. А как показали последующие десятилетия, это событие явилось началом новой жизни, началом создания новой семьи, началом вхождения в проблемы радиации, началом породнения с Уралом. Позади гранитные набережные Невы, любимая советская трудовая школа, свободная от наркомании, СПИДа, сексуальных и других извращений перехваленного постсоветского капитализма... Недавнее расставание с храмом науки - I Ленинградским медицинским институтом имени академика И.П. Павлова, с которым связано было, пожалуй, лучшее десятилетие жизни. Оно было озарено светом профессуры мирового уровня (такими учеными, как Т.Ф. Ланч, А.Л. Мясников - учитель Ч.И. Чазова, Ю.Ю. Джанелидзе, открывший эру операций на сердце и др.) и обожжено героическими днями блокады Ленинграда, отнявшей отца, двух братьев, дядю, но подарившей глубокое понимание сущности и прелести простой, скромной, трудовой жизни.

              "Уж не сон ли это мерное качание,
              Уж не сон ли этот быстрый стук колес,
              И совсем недавнее с клиникой прощание,
              И совсем невольные капли жарких слез?

              Если бы возможно было мне проснуться,
              Вновь бы вас увидеть, руки вам пожать!
              Если бы возможно было к вам вернуться
              И уж никогда от вас не уезжать!.." -

              Так мечтает, глядя из окна вагона,
              Доктор молодой, которого судьба
              От родного города, от родного дома,
              От любимой клиники вдруг оторвала.

       Волна воспоминаний о родном городе сменилась довольно суровой действительностью. В тесной комнате с тремя койками, куда меня поместили ночью после трудного пути с тремя пересадками, спали юноша и пожилая женщина. Обращали внимание две детали: подушка, заменившая выбитое стекло, и размашистая надпись на белье: "Пригарала 3 месяца! Скучаю по домику родному!" Похоже, судьба испытывала молодого врача на прочность. Действительны ли были сплошные пятерки в моем матрикуле и похвалы учителей в клинической ординатуре, заслуженно ли с III-го курса носил звание сталинского стипендиата? В правительственной путевке было сказано только одно: "Направляется в расположение Н.Н. Хвостова". И все! Умный ли он руководитель, как оснащена больница, в которой предстоит работать, в какой коллектив я попаду?

       Комната с отчаянными возгласами на белье радужных надежд не вселяла, но я понимал, что это временное пристанище еще не отражает того, что ждет меня впереди. А когда вышел из деревянного корпуса и увидел панораму пруда с живописными берегами и далеким контуром невысоких гор, которые подчеркивали широту уральской земли, на душе стало веселее. Вскоре выяснилось, что в этом доме (в прошлом - доме отдыха "Дальняя Дача"), находятся в ожидании вызова в срочно строящийся секретный город молодые специалисты, прошедшие строгую проверку. Среди них были инженеры, техники, врачи, педагоги и другие работники, которые обычно требуются большой новостройке. Какой? Об этом никто не знал и не спрашивал. Чувствовалась определенная закрытость... Тем не менее, я быстро познакомился с хирургом из г. Казани, кандидатом медицинских наук Вадимом Николаевичем Петушковым. Это был худощавый, подвижный мужчина средних лет, с которым у нас проходили интересные беседы по проблеме переливания крови.

       Через несколько дней врачам было предложено заполнить пространные анкеты. На этом занятии я оказался рядом с симпатичным врачом из Москвы. Обращало внимание, что эту уже надоевшую в Ленинграде и в Москве бюрократическую процедуру (из-за чрезмерной секретности) сосед выполнял очень внимательно и тщательно. Конечно, исправления в анкете не разрешались, и, допустив ошибку, приходилось все заполнять заново. Как выяснилось потом, москвич оказался опытным терапевтом-гематологом из ведущей клиники, работавшим над кандидатской диссертацией. Это был Григорий Давидович Байсоголов. Его тяготило двухнедельное безделье, и он завидовал моей активности, умению занять себя чем-то интересным в любых условиях. В частности, в ближайшие же дни я отыскал дорогу к живописному озеру Сугомак, раздобыл лодку, на которой, переплыв озеро с группой молодых врачей, покорил ближайшую гору с одноименным названием, что в переводе с башкирского означает священное жертвоприношение. В прошлом кочевые племена, возможно, здесь совершали жертвоприношение. А нынче несколько молодых врачей, оторванных от родных мест, сами оказались жертвоприношением сильнейшему злому Богу - атомной бомбе!

       Прошло более полувека с тех дней вступления в ядерную проблему, но до сих пор Григорий Давидович вспоминает то далекое, незабываемое время, всегда подчеркивая мою способность найти интересное занятие и никогда не скучать.

       Возможно, видя мою деловитость, Григорий Давидович не случайно оказался рядом со мной при заполнении анкет. Быть может, он полагал, что я первый заведу дружеский разговор. Однако это было так давно, что уточнить этот психологический нюанс сейчас уже невозможно.

       Можно вспомнить эпизод, который произошел уже в городе, после того как молодой, спортивный, остроумный руководитель медицины города - начальник МСО-71 (медсанотдела) Николай Николаевич Хвостов - назначил Григория Давидовича заведующим терапевтическим отделением, точнее, выполнил распоряжение замминистра здравоохранения СССР, умного генерала Аветика Игнатьевича Бурназяна. А меня уж своей волей - заведующим здравпунктом № 4 на самом секретном заводе - №20.

       Встретив меня, Григорий Давидович спросил: "Куда вас назначили? Меня - заведовать терапевтическим отделением". Перегруженный режимностью и секретностью, я не смог назвать ни номер здравпункта, ни тем более номер завода и выпалил: "А меня назначили заведовать... одним местом!" Вот до чего бюрократы и перестраховщики довели в общем-то и смелого, как мне кажется, и открытого человека.

       Этот знаменательный факт я расцениваю как гимн глупостей, ибо все признают, что, по крайне мере, в сфере медицины секретность было неоправданна, здорово мешала работать и принесла большой моральный и материальный ущерб стране. Неудержимый пост радиофобии после Чернобыльской аварии как раз был предопределен тем, что не только широкие слои населения, но даже медики разных учреждений мало знали о результатах своей работы, имеющих отношение к радиации. Многие годы в городе никто вне закрытых совещаний не произносил таких слов, как осколки ядерного распада урана (даже в секретных документах это называлось "роса"), радий, радиоактивность, доза-рентген и т.д. Слава Богу, сверхрежимность г.Озерска давно канула в лету, и в своих воспоминаниях я буду предельно откровенен, находясь в независимости от какой бы то ни было цензуры, подчиняясь только собственной совести и правде, подкрепленным клятвой Гиппократа.

       В ожидании пропуска на завод мне удалось ознакомиться с городом. Тогда город был очень молод. Быстро застраивались первые улицы и два проспекта, которые поначалу назывались проспектами Сталина и Берии, а потом - Ленина и Победы. Был всего один продуктовый магазин № 1. И одна 1-я столовая. Вместе с другими медиками, молодыми выпускниками ведущих институтов Москвы, Ленинграда, Свердловска, Челябинска, меня поселили в двухэтажном доме - общежитии медиков по пр. Сталина, 40. Упомянутый выше А.И. Бурназян, наделенный большими полномочиями, организовал эффективную систему врачебного обеспечения работников химкомбината "Маяк", создававших ядерный щит страны.

       Забегая вперед, хочу сказать о том, что в 1949-1954 гг. на основных заводах комбината персонал подвергался недопустимо высоким переоблучениям. В частности, ежеквартально регистрировалось от 2500 до 8500 случаев переоблучений в дозах выше 1 бэр за смену! В 1952 году зарегистрировано 500 случаев переоблучений в дозах выше 5-10 бэр за смену (П.И. Моивейцев в 1957 г.). Такового интенсивного хронического переоблучения человечество еще не знало и, надо думать, больше никогда не узнает. Но что было - то было. Подумать только: одна-две годовых дозы за смену! И люди продолжали работать. И большинство из них мало жаловались на ухудшение самочувствия. Это определялось энтузиазмом, сознанием важности проводимой необычной работы и тем, что суммарные, накопленные дозы переоблучения еще не превысили 100-200 бэр, а симптоматика хронической лучевой болезни (ХЛБ) формируется медленно. При групповом анализе формирования ХЛБ у 900 стажированных работников нами было показано, что максимум заболеваемости отстоит на 6 лет от максимума переоблучений. Данные дозиметрии (тогда их называли МФК - индивидуального фотоконтроля) стали поступать врачам только через 1-2 года! Эта сверхсекретность сыграла определенную "положительную" роль, ибо добросовестные врачи стали бы не допускать до работы всех переоблученных. И создание ядерного щита страны могло задержаться на несколько лет. С другой стороны, при обнаружении отклонений в состоянии здоровья, связанных с переоблучением, людей направляли в стационар.

       На всех пяти основных заводах комбината были созданы врачебные здравпункты с мощными гематологическими лабораториями. Кроме того, был создан специализированный по лучевой патологии стационар на 25 коек, подкрепленный биохимической и физической лабораториями. Благодаря такой системе, имеющей и профилактические, и лечебно-диагностические направления, удалось существенно снизить отрицательные эффекты переоблучения. Достаточно сказать, что летальность непосредственно от ХЛБ как таковой за полвека наблюдения не превысила 0,1%!

       После предварительного экскурса в радиационную профпатологию продолжу рассказ о том, как я принял заведование здравпунктом на плутониевом заводе.

       Глава II. Плутониевый завод.

       Начальник МСО-71 Н.Н. Хвостов, упомянутый выше, привез меня на служебной "Победе" на з/п № 4. В отличие от других заводов, расположенных компактно на промплощадке, плутониевый завод построили в стороне, недалеко от остановки Татыш на железной дороге Челябинск-Свердловск. Почему самый секретный завод расположен вблизи границы зоны, до сих пор остается загадкой. Возможно, режимники сыграли на парадоксе: "Чем ближе к границе, тем менее важный объект".

       Завод окружен дополнительной зоной. Автобусы на территорию не пропускали, и до цеха № 1 (основной цех) персонал около километра шел пешком. Кругом первозданные леса, и здания видны только вблизи. Просторные помещения здравпункта, удобная перевязочная, постоянно газированная вода с сиропом, и спирта из цеха дают хоть 10 литров через день! Однако мы спирт употребляли только как наружное средство. Коллектив мне понравился: симпатичные дамы, окончившие клиническую ординатуру. Поражал своей работоспособностью Яков Иосифович Колотинский - еще один мужчина в коллективе. Он мог за рабочий день подсчитать лейкоформулу не 20-ти, как положено, а доброй сотни мазков! Он толково познакомил меня со всеми службами завода (ОТМ, ОГЭ, КИПиА, дозиметрии и т.д.) и ведущими инженерами.

       В то время персонал тщательно осматривался через каждые 2-3 месяца, с заполнением специальных объемных медкнижек c массой ненужных подробностей. Но дисциплина была высокая, и врачи работали добро совестно, хотя изо дня в день осматривать одних и тех же практически здоровых людей было малоинтересно. Только мне, как заве дующему, разрешалось выходить из помещений з/п и осматривать рабочие места Помню, делали обстоятельный обход с начальником цеха Я.А. Филипцевым, долго проверяли состояние техники безопасности А когда я возвращался на з/п, дозиметрист меня не пропускал: здорово "звенели" тапочки. Пришлось топать босиком. От нас высшее начальство скрывало, что в 1950-1952 гг. концентрация в воздухе цеха аэрозолей плутония превышала допустимые уровни в... 100000 раз! Как выяснилось позже, людей спасало то обстоятельство, что опасными являются только мелкодисперсные аэрозоли с диаметром меньше 5 мкм.

       Бывали и конфузы. Прибегает взволнованная дозиметристка и уверяет меня, что у нее лучевой ожог! Осматриваю. Действительно, кожа спины ярко-красная, болезненная на ощупь. Знаю, что эритемная (т.е. вызывающая красноту) доза рентгеновых и гамма-лучей составляет около 300 бэр! Такого мощного гамма-фона в цехе никогда не было. Звоню начальству. Уверяют, что никаких разливов высокоактивных растворов не было. И радиационный фон обычный. Верю, хотя и сомневаюсь. А вдруг?.. Но потом сообразил: дело было в понедельник, а в воскресенье эта дама вовсю загорала! Вульгарный солнечный ожог! Так формировался опыт профпатолога: вначале тщательно исключи другую, более известную патологию, и только потом диагностируй лучевые заболевания. Были и сожаления о том, что клиника готовила меня руководить стационаром, диагностировать и лечить сложные, редкие, тяжелые болезни, а тут - здоровые, молодые девушки и парни. Особенно остро это ощущалось, когда вскрывал панариций!

       И неожиданно вызывает Н.Н. Хвостов и предлагает занять должность главврача в создаваемом специальном профилактории. Мне терять нечего, тем более, что вернусь на живописную Дальнюю Дачу, а, самое главное, в ближайший год мне гарантируется работа в стационаре.

       Прощаюсь с коллективом, сдаю заводской пропуск, и Н.Н. Хвостов на "Победе" везет меня на новую работу. Позади симпатичные атомщики в белоснежных комбинезонах, шапочках и тапочках, чистенькие после ежедневного душа.

       А какая была начальница химического отделения - Ефалия Демьяновна Вандышева! Высокая, красивая, спокойная. Только ей могли доверить решетки фильтров из чистого золота. Массивные круги с отверстиями, весом в 3-5 кг. Требовалась высочайшая чистота продукта, и только золото гарантировано от следов коррозии. Мне довелось поднимать эти сверкающие "чудо-гантели". Только на заводе 20 были такие красивые имена: Конкордия Леонидовна, Генриетта Викторовна, Августа Павловна, Гурий Иванович, Эраст Григорьевич.

       Глава III. "Удивительный профилакторий".

       Прежде чем говорить о том, как я организовывал работу профилактория, несколько слов из истории вопроса.

       В 30-е годы, когда создавался ЧТЗ, на месте Дальней Дачи был построен дом отдыха - 4 двухэтажных скромных деревянных жилых корпуса. И шикарное, по тем временам, просторное здание столовой и клуба с удобным кино-концертным залом. А до революции здесь был красивый господский дом, в котором жила генеральша, внучка владельца заводов - Л. Райсторгуева. Говорят, у нее были оранжереи с экзотическими цветами. Особых цветов не увидел, но красивые чугунные ограды, лестница и даже скульптура каспийского литья тогда еще были. На втором этаже "господского" дома жил директор д/о И.В. Бабинков с семьей, а на первом мне были представлены две просторные комнаты. Для профилактория выделили лучший корпус, в котором разместилось 50 коек с превосходным бельем и дорогими полосатыми пижамами. Моих привилегированных подопечных, в отличие от обычных отдыхающих, назвали "полосатиками". Питанием и другими услугами нас обеспечивал директор, и поэтому в моем штате был деловой завхоз - Аркадий, толковая медсестра-лаборантка, проводящая анализы крови, и две уборщицы.

В.Н. Дощенко среди своих пациентов - больных лучевой болезнью

       Всех прибывающих переоблученных атомщиков я добросовестно осматривал, лицам с лейкопенией назначал инъекции камполона и других лекарств, а контингент добросовестно под баян выполнял физзарядку и под моим нажимом периодически потреблял печенку с кровью.

       Питание было более чем отличное. На столах нередко оставалась красная икра. У молодежи уже за первую неделю улучшались самочувствие и показатели крови, и все умеренно прибавляли в весе. Прошло более полувека, но я отлично помню всех этих тружеников. При случайных встречах с ними в городе всегда они очень тепло вспоминают то бывалое, интересное время. Несколько человек из них лечилось в стационаре с умеренной симптоматикой ХЛБ. У двух симптоматика была выраженная. Не припомню, чтобы в ближайшие 10-20 лет кто-либо из них умер. Исключение составляет один случай, о котором расскажу подробнее.

       Принимаю очередную партию отдыхающих и вижу пьяного, лежащего на лестничной площадке. Меня это возмутило, и я решил сразу его выписать с сообщением на завод. Я всю жизнь не уважаю пьяных, никогда не общаюсь с ними.

       Коля Будинов - так звали нарушителя - целый день ходил за мной: извинялся, клялся и т.д. Я говорю ему: "Вот прощу тебя, ты выводы не сделаешь и можешь попасть в историю похуже". Как в воду глядел. Но в конце концов уступил ему, строго предупредив, что за любой рецидив выписываю стразу. Коля вел себя нормально, по крайней мере, никто мне о нем плохого ни разу не сказал. И, казалось бы, эта история закончилась...

       Работу профилактория проверял крупнейший ученый А.А. Летавет, директор института им. Обуха. Похвалил за диагностику, лечение и строгий режим. И за то, что уже тогда, начиная со з/п, я проводил первые научные исследования методом пробы Лещинского-Кавецкого. Завершая беседу, академик спросил: "Будут ли к зиме для отдыхающих лыжи?" Тогда меня это удивило. Переоблученные люди на инъекциях и полусырой печенке - и вдруг такие нагрузки?!

       Через много лет, участвуя в лечении сотен больных ХЛБ, выполнив десятки научных исследований, я убедился, что лучшим лекарством для лечения ХЛБ и профилактики отрицательных эффектов переоблучений являются движения на свежем воздухе. Конечно, при отсутствии радиофобии.

       Но приближалась осень, и чем прохладнее и пасмурнее были дни, тем меньше заводчан приезжало в профилакторий. К зиме лыжи не появились, и все шло к тому, что профилакторий надо иметь поближе, т.е. в городе. Мне с завхозом пришлось здорово потрудиться, перевозя в город мягкий инвентарь. Такой ход событий не огорчал, ибо в "конце тоннеля" светил стационар. На мое место прибыла опытная врач - Валентина Андреевна Миронова.

       Растаскивалось ограждение зоны, со столов исчезла красная икра, прекратились исследования крови и, естественно, физзарядка. Все вернулось на "круги своя". Отмечая благополучную передачу дел, мы с Валентиной Андреевной совершили на лыжах восхождение на Сугомак. Все бы хорошо, да вот на спуске - падение, и голова очутилась вблизи огромного камня, прикрытого снегом. Похоже, это было предупреждение, ибо через неделю я умудрился трахнуться об пень так, что пришлось накладывать швы. В одной руке было ружье, в другой - палки, и вот такой конфуз. Пролежав с неделю в хирургии, 21 декабря 1950 года пришел во 11-ую терапию к прекрасному доктору Г.Д. Байсоголову. Н.Н. Хвостов выполнил обещанное.

       Глава IV. Вторая терапия.

       Не будет преувеличением сказать, что второе терапевтическое отделение горбольницы, известное на комбинате как вторая терапия, было единственным в мире. Это - специальный, радиационный, профпатологический стационар на 25 коек. Если читатель сомневается в редкой уникальности стационара, могу доказать фактами. В стационаре обследовалось и лечилось такое количество переоблученных людей, какого при создании атомной бомбы не было ни в США, ни в других странах, ни в других закрытых городах нашей страны. Опыт Хиросимы относится только к острой лучевой болезни (ОЛБ). Уникальность опыта второй терапии состоит и в том, что подобных контингентов хронически переоблученных в дозах, в 10-20-40 раз превышающих международные допустимые уровни, больше никогда не будет, даже при ядерной войне.

       Но вернемся к началу событий, первым годам моей работы в этом стационаре в качестве рядового больничного ординатора. Коллектив состоял из четырех терапевтов высокой квалификации. Из них выделялась москвичка Лариса Сергеевна Кузьмина, опытная, деловая, с твердым характером. Если надо, вступила бы в дискуссию с самым высоким начальством. С заботой и любовью относилась к больным.

       Вспоминается такой эпизод. Она, Байсоголов и я за одним столом ведем записи в историях болезни. Григорий Давидович тихо и спокойно говорит: "Лариса, передай Сашу (тяжелого больного с радиационным лейкозом) Виктору Дощенко". Отдать своего тяжело больного другому врачу - редкая неприятность для настоящего клинициста. Дело в том, что она не вписала в журнал очередное переливание крови. На первый раз Байсоголов ее строго предупредил, а на второй сильно и поучительно наказал. Отличный урок своим подчиненным. Я благодарен шефу за такое неформальное, но действенное воспитание. Не поверите, Лариса плакала, просила извинения и клялась, что это не повторится. И сейчас такое бывает, но только наоборот.

       Хочется рассказать читателям о безусловной жертве гонки вооружений, о молодом, красивом дагестанце Саше Алиеве, за жизнь которого я продолжал бороться после Ларисы Сергеевны. Увы, прогноз был безнадежным - острый миелоидный лейкоз. Самая злая форма лейкозов. Заболев этой формой в те времена, пациенты редко жили больше месяца. Это заболевание встречается везде, в его возникновении определенную роль играет наследственная предрасположенность. Надо подчеркнуть, что с этой предрасположенностью Саша мог бы дожить до старости. Но, возможно, излишне добросовестная работа аппаратчиком в самом тяжелом (шестом) отделении завода 25 привела к сверхколоссальному переоблучению. За 7 месяцев - 668 бэр!!! Это самое массивное переоблучение из всех хронически пострадавших на комбинате. Быстро развилась ХЛБ. Лечение в стационаре улучшило самочувствие, но оставалась выраженная лейкопения (число лейкоцитов - 1,5-2,0 тыс. в 1 куб.мм).

       На этом фоне, несмотря на самое активное лечение, включающее частые переливания крови, развился острый лейкоз. Несколько месяцев массивными переливаниями крови (по 200-400-600 куб.см через 2-3 дня!) Лариса Сергеевна боролась за жизнь больного. На крайне низких показателях крови (лейкоцитов 1,0 тыс., эритроцитов 1 млн. в 1 куб.мм, гемоглобин 20%!) развилась двусторонняя пневмония. Состояние крайне тяжелое, с помрачением сознания, температура больше 39 градусов, пульс до 140 ударов в минуту, число дыханий более сорока. Больной ослеп от кровоизлияний в сетчатку. И больной погиб бы, если бы не помог совет Григория Давидовича. Он сказал: "Давай, Виктор, его хорошо пропенициллиним". Тогда этот антибиотик при пневмониях был еще эффективен. Саше вводили внутримышечно до 10 млн. единиц и до 15 млн. внутривенно вместе с переливаемой кровью. Такие дозы в 5-6 раз превышали принятые тогда. И произошло чудо. Состояние больного стало улучшаться. Через неделю очаги в легких уменьшились. Пневмония полностью рассосалась, вернулось зрение. Внешний вид улучшился.

       Этот случай я привел для тех, кто считает, что радиация сильно подавляет иммунитет. Да, при больших дозах, но это нарушение никогда не бывает фатальным. Оно вполне поправимо. Кто-то скажет, что пример с Сашей - это исключение. Я отвечу: "Не такое уж редкое. Скорее, закономерность". В группе больных ОЛБ при дозах гамма-нейтронного облучения в полторы-две смертельные не было ни одного смертельного исхода. Всех удалось вылечить. Через 2-4 месяца 13 из них приступили к работе.

       Я невольно забежал на 7-10 лет вперед. Продолжу рассказ по порядку. Осенью 1951 года меня срочно вызвали в стационар лагеря заключенных. Врачи не могут поставить диагноз. Приезжаю. Осматриваю больного. Он в тяжелом состоянии. Плохо говорит, все время кашляет, при этом, помимо кровавой мокроты, сплевывает кусочки слизистой языка. На коже туловища много кровоизлияний, в легких - масса влажных хрипов, температура 39 градусов. Выясняю, что неделю назад он в группе заключенных копал траншею на пром-площадке, были у всех головные боли, рвота. Ставлю диагноз ОЛБ тяжелой степени. Анализы крови (снижение лейкоцитов до 100 клеток в куб.мм) подтвердили этот диагноз. Всем пострадавшим было назначено комплексное лечение. Однако самый тяжелый из них (Куц) умер на 30-е сутки, остальных удалось вылечить. Почему они работали без дозиметрического контроля в силу секретности, для меня осталось неизвестно. Был ли наказан виновник - не знаю.

       Примерные расчеты и клиническая картина позволили считать, что доза облучения была порядка 500 бэр. А особая тяжесть болезни определялась тем, что в период облучения Куц выполнял тяжелую физическую работу, не было оказано первой помощи, и необходимое лечение было начато только через неделю. Надо подчеркнуть, что указанные факторы обусловили необратимое подавление иммунитета. Забегая вперед, скажу, что это был единственный случай смерти от ОЛБ при остром переоблучении в дозе до 1000 бэр за все 50 лет работы комбината. Помимо диагностики и лечения, ряд врачей (А.К. Гуськова, Т.Д. Байсоголов, В.Н. Дощенко, Е.А. Еманова) проводили научные исследования и методическое руководство врачами здравпунктов. С их помощью выполнялась трудоемкая ручная разработка информации десятков тысяч медосмотров. И уже в первые один-два года была изучена симптоматика ранних проявлений ХЛБ.

       Одновременно обобщались материалы углубленных исследований в стационаре. При этом основное внимание было направлено на лечение выявленных нарушений с выбором наиболее эффективных средств. Совместно с дозиметристами были введены такие меры профилактики, как временный вывод в чистые условия, трудовой больничный лист (работа вне цеха с оплатой как за работу в цехе) и т.д. Уже в 1951-1953 гг. в ж. "Бюллетень радиационной медицины" (тогда еще секретном, к сожалению, журнале) были опубликованы первые научно-практические статьи. В результате напряженной работы в 1953 году была написана обобщенная монография "Клиника и лечение острых и хронических лучевых поражений". Она получила высокую оценку руководства МСО-71 и 3 Главного управления Минздрава СССР и послужила основным аргументом создания на базе Второй терапии научно-исследовательского учреждения. Нам и руководству было ясно, что эффективно предупреждать отрицательные эффекты переоблучений, успешно их диагностировать и лечить можно только при углублении и расширении научных исследований. Проблемы Второй терапии были новыми и до нас очень мало изучены.

       Помимо труда, драматического, крайне ответственного, секретного, мы, как и все смертные, занимались бытом, отдыхом, развлечениями. Зимой, когда ослабевали уральские тридцатиградусные морозы, все выходные проводили на лыжне, летом участвовали в парусных гонках. В только что построенном просторном театре звучали концерты симфонического оркестра, приглашенного в город по инициативе И.В. Курчатова. Правда, основными слушателями были только врачи и педагоги, и, к сожалению, оркестр просуществовал чуть больше года.

       В моей личной жизни уже за первый год произошли большие перемены. Еще на Дальней Даче я познакомился с Ниной Михайловной Напалковой, окончившей второй Ленинградский медицинский институт и клиническую ординатуру по неврологии. Проживание по соседству укрепило нашу дружбу. Оказалось, что мы оба любим не только медицину, но и литературу, музыку, театр и живопись, особенно классику. Возникла любовь, которая, забегая вперед, продолжается уже 52 года. Нине Михайловне, как заведующей неврологическим отделением, в мае 1951 года выделили комнату, где и началась наша семейная жизнь. Через год родилась славная Леночка, и мы стали жить в двух комнатах. Так вот вместе с ростом города росло и наше благополучие. Однако были и трудности. Ясель и детских садов еще не было, и мы с женой работали посменно.

       Помню волнительную накладку. Меня задержал приехавший А.И. Курназян - уйти невозможно, а жене надо идти на прием в поликлинику. Когда я прибежал домой, то увидел уставшую от плача Леночку, лежащую на животике. Она заснула в неестественной позе: одна ножка пробилась сквозь сетку и свисала вниз. Через год мы обзавелись няней. Она смотрела за Леночкой и готовила обед. Жить стало лучше. И чаще печального было радостное. Запомнились веселые, с шутками и остроумными подарками, встречи Нового года. Собирались в коттедже, где жила семья упомянутых Ларисы Сергеевны, В.К. Лемберга, а также В.С. Крауз и др. Здорово играла на пианино с листа А.К. Гуськова, под ее аккомпанемент дружное пение, перемежаемое шутками, продолжалось всю ночь. А Леночка, которую мы привозили с собой на санках, сладко спала до утра. Может быть, мелодичные звуки хороших песен и романсов поступали в ее подсознание, и, став взрослой, она, как и отец, очень любила симфоническую музыку. Или это наследственность? Кто знает?

       Запомнилось несколько юморных моментов и на работе. В таблицах с симптомами нарушений самочувствия в графе "сонливость" вместо Н была напечатана буква п. Это заметили только при обсуждении отчета, и был гомерический хохот. В книге благодарностей и пожеланий пациент Габбасов Габдрасуль Габдрафикович (в городе немалую часть составляли татаро-башкирские жители) записал свою благодарность в такой транскрипции: "Благодарю хароци доктор Ефросинь Алексин. Спасибо за лечение. А вот главтерапевт Ведьман (т.е. Вигман) очень плох, кричит". Такое откровение нас развеселило, особенно когда самый большой острослов предложил в имени за буквой "с" поставить еще букву "р".

       Надо напомнить, что до 1953 года для рядовых жителей выезд из города был запрещен. В этой связи живописный мыс за стадионом, украшенный симпатичной ротондой, называли Мыс уныния. С него открывался вид на западный берег Иртяша, т.е. на "большую землю". И приведенное выше веселье в Новый год, а также больничные хохмы воспринимались с особой эмоциональностью.

       Глава V. Филиал института биофизики № 1 (ФИБ-1)

       Надо отдать должное оперативности А.И. Бурназяна. Уже через несколько месяцев после написания обобщающей монографии (см. гл. IV) в Минздраве ставился вопрос об организации ФИБа-1. При всей обоснованнности и практической необходимости такого нового НИИ были и трудности. Г.Д. Байсоголов вспоминает, как при решающей беседе с замминистра, который пока четко положительного ответа не давал, пришлось в сердцах сказать такую фразу: "Ангелина Константиновна (речь идет о Гуськовой), поедем домой, здесь нам ничего не добиться". И тогда Бурназян обещал сделать все от него зависящее. В приказе министра здравоохранения СССР от 6 мая 1953 года утверждалось создание ФИБа-1.

       Безусловно, все шло к этому, однако не будь той горькой фразы, приказ мог быть подписан и позже.

       Вначале в ФИБ-1 вошел весь персонал второй терапии. Но теперь я уже был не больничный ординатор, а младший научный сотрудник (МНС), чуть выше зарплата, но наука не на энтузиазме и в личное время, а есть государственные научные темы, которые частично выполняются в рабочее время. Лишь частично, ибо за нас больных никто не лечил, точнее, лечили под нашим руководством и первейшей нашей ответственностью. Профессиональный и творческий рост коллектива определялся, во-первых, незаурядными организаторскими способностями Григория Давидовича, а во-вторых, уже тогда большой эрудицией Ангелины Константиновны. Возникло редкое творческое единение блестящего организатора-практика с талантливым теоретиком-эрудитом. Это было большим счастьем для меня, для коллектива, для города.

       Если в годы зарождения ФИБа не возникло бы такого удачного тандема, успехов коллектива, на мой взгляд, было бы меньше.

       Быстрый рост научного потенциала коллектива определялся также новизной проблемы и ее практической государственной значимостью.

       Еще при И.В. Курчатове в Центральной заводской лаборатории (ЦЗЛ) была создана т.н. биолаборатория, в которой проводились эксперименты на животных. Заведовал лабораторией Владимир Константинович Лемберг -опытный патологоанатом.

       Его отец, Константин Федорович, член РСДРП с 1904 года, был лично знаком с Г.М. Кржижановским - председателем комиссии ГОЭЛРО. Этим я хочу подчеркнуть высокий уровень интеллигентности и общественных интересов окружения будущего завлаба в школьные и студенческие годы, что наложило на его личность отпечаток солидности. Мне довелось быть лечащим врачом Константина Федоровича. Несмотря на свои 80 лет, он был интересным собеседником, много читал. Спросишь его: "Как ваше самочувствие?" Похлопает себя по бедрам и весело скажет: "На рельсах!", т.е. в полном порядке. Не случайно меня отвлекло в сторону, но, во-первых, хотелось подчеркнуть преемственность интеллектуальности: Константин Федорович писал приличные стихи, особенно, к примеру, о майской ночи:

              Раскрылся весь мир, как вечности дверь,
              нараспашку,
              А ночь-ювелир рассыпала звездную чашку!

       В антитезу этим стихам и благодаря им мною написан "Пленник зимы", опубликованный в сборнике "Калейдоскоп сердец" (Москва, 2001 г.). Опять-таки известного рода преемственность. Иной читатель сострит: "Дощенко вовсю рвется в преемники Г.М. Кржижановского". Возможно, хотя сейчас и шибко немодно! И другие сотрудники биолаборатории были личности незаурядные. Взять хотя бы Зою Ивановну Калмыкову, редкого энтузиаста, неизменно преданного науке. Биолаборатория влилась в ФИБ-1. Так образовались два отдела - клинический, возглавляемый Г.Д. Байсоголовым, и экспериментальный, руководимый В.К. Лембергом. Заведующим, а позже директором всего ФИБа-1 на протяжении 12 лет был Байсоголов.

       В 1955 году из Сунгуля, где работал Н.В. Тимофеев-Ресовский (см. повесть Д. Гранина "Зубр") прибыла большая группа опытных радиологов. Возглавлял ее один из известных ученых, Юрий Иванович Москалев. Уже тогда он знал в лицо десятки радиоизотопов и мог без справочника рассказать об их свойствах, как и обыгрывать нескольких партнеров, стоя спиной к их шахматным доскам. Он и его жена - Вера Николаевна Стрельцова, блестящий экспериментатор - составили второй (не только творческий, но и творческо-семейный) тандем. Таким образом, сформировался достаточно большой научно-исследовательский институт (НИИ) тогда еще подчиненный институту биофизики в Москве.

       В клиническом отделе изучались основные формы лучевой болезни, разрабатывались методы профилактики и лечения. В экспериментальном отделе ставились опыты на различных животных как с общим облучением, так и с введением в организм животных с пищей и путем ингаляций различных изотопов, включая плутоний. Уже тогда формировался перспективный клинический отдел. Его сотрудники выявляли самые опасные участки на заводах. Вносились предложения по улучшению условий труда, проводилась строгая экспертиза проектов новых зданий и т.д. Клиницистам они помогали более грамотно оценивать профмаршруты, виды и мощности излучений. Мне помогли лучше узнать производство ведущие инженеры. Помню, В.И. Шевченко провел меня по всем отметкам одного реактора. Систематическое деловое и творческое общение сотрудников всех трех отделов взаимно нас обогащало и способствовало публикации компетентных, практически значимых научных статей. Все сотрудники хорошо знали основы ядерной физики.

       Мои исследования функций желудка заинтересовали ученых института биофизики в Москве. Эти исследования были дополнены двумя более новыми, сложными методиками. Коллеги, ознакомившись с дополненным материалом, сочли возможным представить мои научные отчеты в качестве диссертации. Это и радовало, и существенно повышало ответственность. Прежде всего, надо было написать обзор отечественной и зарубежной литературы по проблеме нарушений желудка при ХЛБ. Очередной отпуск работал в Москве, в Центральной медицинской библиотеке. Надо было прочесть и толково изложить материалы более ста статей и книг. Написание собственных данных заняло еще месяц отпуска, за свой счет. Писать диссертацию и одновременно лечить больных вряд ли смог бы сам Александр Македонский. Дня было мало, приходилось работать допоздна. Помню, как тянуло все бросить и лечь спать, но отстать от коллег было нельзя. Байсоголов уже защитил кандидатскую диссертацию, Гуськова энергично писала докторскую.

       Настал и мой черед: 10 мая 1956 года состоялась успешная защита (17 голосов "за" при одном воздержавшемся). Но не обошлось и без волнения. Представленный доклад я решил улучшить, и было сложно, т.к. варианты в голове перепутались. И, проснувшись утром перед защитой, прочел объединенный (единый) вариант.

       А за час до защиты было... падение! Самое натуральное. Защищавшему передо мной Л.А. Булдакову помогал передвигать таблицы и, шагнув в азарте назад, упал со сцены! Спасло то, что не суеверен, и падение не расстроило. Да и опыт падений на лыжах и коньках был немалый. А тот факт, что П.А. Булдаков стал кандидатом меднаук на час раньше, вырос за последующие годы в солидный разрыв: он стал академиком. А я, хоть и написал и опробовал докторскую, выше старшего научного сотрудника (равноценно званию доцента) не шагнул. Совет молодым, имеющим успехи в науке: от коллег не отставать даже на час!

       Ученая степень кандидата медицинских наук через год была утверждена, а еще через год присвоено ученое звание старшего научного сотрудника. Работы прибавилось. Заполнение своих исследований, участие в других темах, освоение в центральных клиниках самых современных методик. Например, научился определять скорость пульсовой волны на артериях, что указывало на степень их уплотнения. Г.Д. Байсоголов "выбил" для меня лучший в мире шестиканальный струйнопишущий электрокардиограф шведской фирмы "Элема". Этот превосходный аппарат служил больным более двадцати лет и даже выдерживал транспортировку на з/п завода 20. Еще бы, уж если режимники разрешили приехать туда на своем авто с аппаратом, то сам Бог велел ему не растрястись.

       Определенным стимулом этих успехов были головокружительные автотуры. Одна за другой поездки по Крыму и Кавказу. Бог миловал от аварий и серьезных поломок. Из неудач - десятки штрафов придирчивых инспекторов ГАИ и до дыр проношенные покрышки, издававшие иногда унылое шлепанье обрывков (после наварки) по асфальту... Оценивая профессиональный рост, Байсоголов здорово меня повысил, назначив заведующим клиническим отделом, а проще говоря, на профессорскую должность, после того как сам он стал профессором. Шапка Мономаха, однако, оказалась тяжелой, не хотелось от науки отрывать время на нудное администрирование, и через год я подал в отставку. Коль стало полегче, Байсоголов предложил научное руководство большой темой. В эти годы судьба подарила долгожданного сына, с рождением которого уже через несколько часов меня поздравили не только друзья, но и прохожие на пр. Победы, когда я шел на работу. В ожидании третьего ребенка (моя старшая дочь от первого брака Таня живет в Петербурге) я отрастил бороду, похоже, предсказав нынешнее процветание небритости и широкое разнообразие мужских бород. Славу Богу, пока еще не женских. И дал клятву: родится сын - сбрею...

              А если дочь подарит ныне
              Мне друг родной,
              То я останусь в этом мире
              Навечно с бородой.
                                          (Из стихотворения "Сын или борода", 1957 год)

       Здорово ждал. Но радости от дочек имел больше! И в этом же году, за день до дня рождения Леночки, 22 апреля, на заводе 20, в цехе № 1, произошла тяжелая радиационная авария. Комплекс нарушений, плюс ночное время и недавно Пасха вызвали "хитрую" самопроизвольную цепную реакцию (СЦР). Она, зловредная, протекала волнообразно. Пострадало пять аппаратчиков и начальник смены. Дозы общего гамма-нейтронного облучения за примерно несколько десятков минут составили от 250 до 2130 бэр! Мне было поручено лечить трёх пострадавших.

       Внимательный читатель поймет, что пять пациентов удалось вылечить от тяжелой ОЛБ. И выздоровление было достаточно полным: все они через 2-3 месяца приступили к работе (естественно, вне профессиональной радиационной вредности), у более тяжелой из них (больная 3) с дозой 980 бэр в остром периоде выпали все волосы, включая ресницы, количество лейкоцитов снижалось до 175 в 1 куб.мм! Своевременное оказание первой помощи с активной детоксикацией и комплексным лечением позволили вылечить и эту больную. У пострадавшей С., которая сидела ближе к аппарату, доза составила 2130 бэр!!! Это пять смертельных доз! У нее развилась крайне тяжелая форма ОЛБ, от которой она погибла на 12-е сутки. Анализ этих случаев позволил уже тогда сформировать важный практический вывод. При дозе острого тотального облучения до 1000 бэр при быстром оказании первой помощи, правильном лечении и отсутствии излишних страхов реально выздоровление. При дозе выше 1000 бэр при современном уровне развития науки- прогноз абсолютно безнадежный.

       Из вылеченных пяти больных один (мужчина, начальник смены) умер через несколько лет от рака поджелудочной железы. В этом печальном исходе нет основания винить перенесенную ОЛБ по двум обстоятельствам. Во-первых, как показали наши, в частности мои обобщения, рак после переоблучения возникает не раньше 15-20 лет. Этот т.н. латентный период отмечен и другими специалистами. Во-вторых, учащение рака поджелудочной железы по сравнению с раком других органов минимально.

       Следует в этой связи подчеркнуть особо важный момент. Неспециалисты, обыватели, политизированные зелёные повсюду говорят: "Радиация вызывает рак". Очень пугающая и очень неверная мысль. Рак как у человека, так и у всех млекопитающих встречается многие тысячи лет назад, задолго до атомного века. Онкологами доказано, что рак возникает только при сочетании минимум трех причин: наследственной предрасположенности, канцерогена (табачный деготь, выхлопные газы автомобилей, радиация и др.) и коканцерогена (вирусы и микробы). Таким образом, радиация не вызывает рак, а учащает вероятность его возникновения. Наши исследования показали, что из 100 людей, переоблученных в больших дозах, рак возникает в одном случае.

       Если вернуться к описанным выше пациентам, надо сказать, что три женщины живут в нашем городе. При встречах со мной на прогулках они улыбаются, благодарят за спасение жизни, а однажды, после консультации А.К. Гуськовой, расцеловали меня. Пожалуй, это высшая форма врачебного удовлетворения. Полторы-две смертельные дозы "страшной" радиации - и 45 лет практически нормальной жизни с обычными, как у всех, болячками. Запомнился и давний (1959 г.) поцелуй Маргариты Андреевны, жены директора комбината (в последующем первого замминистра) - Николая Анатольевича Семенова, которого мы с Байсоголовым вылечили от тяжелого трансмурального инфаркта миокарда. Но бывает и другое. Как-то у гаража давний пациент внезапно поцеловал мне руку. Пациент был пьян, и поцелуй был противен. Все эти поцелуи - обычная жизнь, а впереди был новый удар. К сожалению, описанная авария не научила строго соблюдать регламент, и 2 января 1958 года, буквально через четыре месяца после взрыва "банки" (29 сентября 1957 года), произошла самая трагическая авария с гибелью всех трех сотрудников, грубо нарушивших регламент. Дозы гамма-нейтронного облучения от 3000 до 8620 бэр! Вот такая концентрация самых больших бед на комбинате всего за 8 месяцев! Почему такое случалось?! Из-за секретности многое с трудом узнавалось тогда, но и на сегодня есть разные версии.

       Остановлюсь подробнее на том, что известно мне. Во-первых, все три беды произошли в первом десятилетии, когда еще заканчивался период пуска и освоения совершенно новой промышленности. Помимо освоения, шло (невесть зачем!?) интенсивное наращивание мощности заводов. "Давай, давай", "Мы все можем!" Результаты получены - приемки, благодарности, ордена... На этом фоне - снижение бдительности, осторожности, ответственности.

       И такие грубые просчеты и ошибки, как сброс осколков деления урана в реку Течу! Во многом виновны рядовые исполнители и еще больше - их руководители. И чем выше, тем виновнее! Думаю, не в арифметической, а геометрической прогрессии. В апрельской СЦР переоблучения можно было избежать. СЦР была "хитрой", но с дозиметрами и знаниями ее бы перехитрили. Тогда не хватало ни того, ни другого. Когда у девочек появилась рвота, надо было сразу их убрать от аппарата и разбираться начальнику смены и дежурному по заводу. Помешала Пасха: начало заболевания девочек свалили на нее.

       Взрыв банки в сентябре связан во многом с чертовой гонкой за превосходство в массовом уничтожении людей. От взрыва банки не погиб ни один человек, хотя шум о взрыве гремел и гремит на весь мир. А пять жизней (пятая жертва при СЦР в декабре 1968 года, похоже, была дай Бог последняя) уже положены на алтарь спасения от ядерной войны. А кто знает: может быть, от античеловеческого стремления сделать ее еще более разрушительной?! Однако еще до этой войны народ страдает материально и морально от дорогого уничтожения тысяч ядерных боеголовок и огромных ракет. Да и гибель всего экипажа подлодки "Комсомолец" - явление того же порядка. А если точнее и смелее - дьявольского беспорядка!

       А я как клиницист (врач высокой квалификации, работающий в клинике и ведущий научные исследования) несу тяжкую боль, что не смог их спасти, что оставшиеся в живых страдали от тяжелой ОЛБ. А последняя жертва - Юрий Павлович Татар, получивший огромные неравномерные переоблучения (больше 2500 бэр на конечности), наш озерский Маресьев живет вот уже 34 года с одной левой рукой. Его спасли природное здоровье, наш опыт и отсутствие излишнего страха. Он - прямой, живой укор всем ядерным ястребам. Вот бы их всех на место Юры!!! Оптом и в розницу.

       Прямым подтверждением сказанного о наборе осторожности является январская СЦР. Опять-таки дело было ночью. Подумать только: они... спешили на автобус и, вместо отсасывания раствора солей плутония сифоном из емкости, стали переливать через край. "Что тут такого страшного?" - скажет неспециалист. Но там были ядерщики - инженер и техники. Работая с субкритическим количеством плутония, они или забыли, или (еще хуже) не знали о роли формы объема... Когда полоса раствора на дне емкости превратилась при наклоне в треугольник, произошла вспышка - мгновенная СЦР. Раствор превратился в пар, промежутки между атомами плутония увеличились, и СЦР в сотые доли секунды прекратилась. Но и за такой мизерный отрезок времени все трое, наклонившие емкость, получили от восьми до двадцати смертельных доз. Уже через час мы с Байсоголовым и другими врачами продолжили оказание первой помощи, начатой на здравпункте в ближайшие 20 минут... У больных были красные глаза, температура 39,2 - 39,3, повторная рвота.

       Намного легче была больная К., находившаяся в момент СЦР в 5-6 метрах от емкости. Все наше внимание было фиксировано на мужчинах. Немного спустя Байсоголов сказал: "Виктор, иди к женщине, мужчин, сам видишь, мы все равно потеряем!" Это еще один пример оперативности и прозорливости шефа в любой ситуации. Несмотря на трагизм своего положения, больные держались мужественно. Пожалуй, более стойко, чем я видел перепуганных в Чернобыле с дозой в тысячу раз меньше! Взволнованным был инженер Б., он, по-видимому, больше техников понимал ситуацию. Мне пришлось прибегнуть к хитрости. "Да, - говорю я, - доза большая, но длительность облучения была мгновенной, и в организме не успели развиться непоправимые повреждения". После обменного переливания крови рвота прекратилась, и больной, поверив мне, вскоре уснул.

       Мужчины погибли на 5-9 сутки, а больную К. удалось вылечить. Ее спасло расстояние от емкости. Напомню, что доза убывает пропорционально квадрату расстояния от источника. Таковы две самые тяжелые СЦР.

       О третьей беде все давно знают. Как-то раньше ни я, ни мои коллеги эту тройственность бед не упоминали. Кто-то скажет: "злой рок", или "положение Луны и планет", или "плата за общие грехи" и т.д. Не могу с таким фатализмом согласиться. Это сочетаниё случайностей, но подготовленное гонкой вооружений, о чем говорилось выше. Плохо то, что были СЦР, но за первые 10 лет - три. Одну, без смертельного исхода, в эту печальную статистику я не включил. И хорошо, что за последующие 40 лет - только одна. Динамика в отличие от других многих сторон жизни, особенно за последние 11 лет, куда более утешительная.

       Так закончились для меня боевые, интересные, хотя иногда и драматические пятидесятые годы. Моя жизнь улучшилась, как и жизнь комбината, города и всей страны. Произошло фактическое и эмоциональное породнение с Озерском, городом с особой судьбой, как удачно сказал известный ветеран города М.В. Вершинин в своем сильном стихотворении такого же названия.

       За это десятилетие и частично следующие ФИБ-1 не только выполнил, а, на мой взгляд, и перевыполнил задачи, стоящие перед ним. Е последующие годы работы продолжались, но опять-таки, на мой взгляд, они мало прибавили действительно нового, практически значимого. Что-то бесконечно уточнялось, проверялось, перелопачивалось. Основная цель медицинской науки - здоровье человека. Особенно прикладной науки, к которой относится и ФИБ-1. А что происходит с 90-ых годов? Несмотря на огромное число новых лекарств, приборов, новых лечебных методов, заболеваемость и смертность в Озерске, как и во всей стране, растет. И дело тут не в радиации, лекарствах и хитрых аппаратах, а в постоянно снижающемся уровне жизни простых и честных людей и в явно нездоровом образе жизни большинства из них. Конечно, ФИБ-1 не может повысить жизненный уровень, но употреблять свой научный потенциал для борьбы за здоровый образ жизни, за профилактику сердечнососудистых заболеваний вполне может. Однако такое направление явно отстает. Прошу читателя извинить меня за минор, за то, что коснулся трудных социальных вопросов. Тем более, что я и не социолог и не политик. В последующем изложении постараюсь меньше отвлекаться на острые глобальные проблемы, а придерживаться стиля воспоминаний: писать о том, что в первую очередь касалось меня. Для краткости - более обобщенно, по десятилетиям.

       Годы шестидесятые.

       Закончился прощальный банкет. Утром следующего дня с Н.А. Кошурниковой и Р.Е. Либензон у двери автомобиля пожелали любимому шефу "ни пуха ни пера" на новом месте... Конечно, любимому, но об этом как-то никогда раньше вслух не говорилось и, пожалуй, не думалось. Ибо Г.Д. Байсоголов, при всей доступности, умело соблюдал дистанцию, укрепляя свой авторитет. Однако врачей клиники (при отсутствии больных) он называл по-дружески: просто по имени, на ты. И в коллективе все годы была добрая, непринужденная атмосфера - при всегда решающем слове лидера.

       И вот лидер навсегда уезжает... Уж больше я не увижу его улыбку, уже никто с деликатной заботой не поправит мне воротничок белого халата перед обходом. Никто, читая мои рукописи, не позвонит по телефону: "Виктор, подойди". И не укажет с лукавой улыбкой: "Ну-ка, прочти", показывая пальцем на самое непонятное место. А когда я сходу прочту, то: "Иди, иди..." Шеф хотел поймать меня на том, что я не разбираю то, что сам написал. Это ведь не просто так, а деликатный урок куда действеннее нудных упреков, типа: "Такой опытный и так небрежно пишешь".

       Кстати сказать, ровный, спокойный, округлый почерк шефа, каким был в 1950 г., таким остается и через полвека. Признак цельности, устойчивости натуры. За пятнадцать лет работы плечом к плечу ни разу не накричал ни на меня, ни на других подчиненных. Хотя и на разборах сложных больных и на обсуждениях отчетов и научных статей не раз бывали жаркие споры. Давая возможность всем на равных условиях высказать свое мнение, шеф умело обобщал и утверждал свое мнение. И я его всегда поддерживал. Не потому, что был подхалимом, а потому, что наши позиции в медицине развивались совместно, были сходными. Меня радовало доверие шефа. Уезжая в отпуск, он оставлял не более двух-трех заданий. "Не увеличить ли дозу строфантина больному N? Что изменить в спорной статье?" "Решай сам!" - не раз отвечал шеф всегда без колебаний. Воспитывал самостоятельность, а возможно, и замену себе.

       И после отъезда Г.Д. Байсоголова мне уже во второй раз пришлось впрягаться в лямку заведующего клиникой. Большая часть сотрудников мне помогала, поддерживала, некоторые были трудны, а единичные не управляемы.

       Без Г.Д. Байсоголова было тяжелее не только мне. Тем не менее удавалось сохранять основные практические и научные традиции. Подготовил доклад по лечению инфаркта миокарда, с которым выступил на съезде терапевтов в г. Минске.

       В докладе было показано, что предложенное нами нововведение в тактику лечения антикоагулянтами снизило смертность в несколько раз. Помимо науки было доброе общение с коллегой - А.С. Чижом, работавшим с нами. До сих пор переписываюсь с ним, и до сих пор он тепло вспоминает и клинику, и наш город. И одна неожиданная встреча на съезде. Занимаю очередь на регистрацию делегатов и вижу Марию Иосифовну Хвиливицкую, которую знал по институту. Прошло более 15 лет, а она свободно представляет меня известному профессору: "Вот Дощенко, был способным студентом, по окончании института оставили на 3 года на кафедре академика М.В. Черноруцкого. А теперь продолжите: где Вы и кто Вы?"

       Что я мог ответить? Только по лечению антикоагулянтами. И перевел разговор на Ленинград. А потом мне вспомнился эпизод двадцатилетней давности. От септического эндокардита умер однокурсник Н. Вольф. И во многом оттого, что было мало пенициллина. Советского еще не было, а канадский стоил дорого. Однокурсники собирали деньги, но их не хватило! На гражданской панихиде в известном Ленинском зале (здесь В.И. Ленин в 1917 г. сказал: "Есть такая партия!") М.И. Хвиливицкая говорила: "Как обидно, что мы, и нас много, не смогли победить ничтожно мелких бактерий! Клянемся, что мы научимся их побеждать!" И, действительно, через 8-10 лет появились сообщения об излечении от этой болезни.

       И мне уже в первые годы работы в ФИБе удалось вылечить аппаратчика завода 25 Афанасия Ковалева от этой болезни, несмотря на 80 бэр облучения. Случай описан в журнале БРМ (секретном). С этим больным было много историй, в том числе мое знакомство с КПЗ (камерой предварительного заключения). У него там развилась сердечная недостаточность, и он сумел убедить милицию: что "Только Дощенко меня спасет". Милиция тогда была сговорчивее. После применения сердечных средств его перевезли в клинику и вскоре выписали в приличном состоянии.

       В эти годы началось строительство нового здания для клиники. Жаль, с большим опозданием. В предыдущие годы нас четырехкратно переселяли!

       Был специальный приказ о выделении 1 млн. рублей (тогда куда более ценного, чем теперь за подписью Е.П. Славского и А.И. Бурназяна. Еще одна заслуга Г.Д. Байсоголова. Приходилось трудиться и в УКСе по доработке проекта и заказа оборудования. В награду за перегрузки - приобщение к горным и водным лыжам и стрельбе из пистолета. Из ФИБа лучше всех стреляла Зоя Ивановна Колмыкова. Наша команда в городских соревнованиях нередко занимала призовые места. Но высшая радость была от "полтинника" - всю серию (5 выстрелов) всадить в десятку. Такое случалось только на занятиях: на соревнованиях мешало волнение.

       Возникла задумка пролечить группу больных стенокардией в ... тире. Там, с одной стороны, волевая собранность и высокая точность небольших движений в сочетании с дымом бездымного пороха (нитраты расширяют артерии). Но руки пока не дошли. Идею дарю. Удалось показать, что состояние любой предболезни (т.н доклиническая стадия) может быть уловлено по резкому снижению меткости стрельбы. Набрать статистику разрешаю любому толковому спортсмену.

       Наряду с пользой спорт и туризм особо увлекающимся может и сюрприз устроить.

       Солнечным майским днем шел с Потаниных гор к базе отдыха "Огонек". Вдруг почувствовал, как что-то малюсенькое упало за воротник рубашки. Четко ощутил и не торопясь подумал: "Посмотрю потом." И забыл... Тогда, в 1967г., о клещах никто не думал. А утром, при умывании, на плече - глубоко всосавшийся клещ. И не простой, а с вирусом. Несмотря на гамма-глобулин, через 4-5 дней - сильные боли в пояснице. В спинно-мозговой жидкости - картина клещевого энцефалита. Месяц лечения в неврологическом отделении с повторными люмбальными пункциями. Хорошая поддержка была от визита Н.А. Семенова.

       Болезнь - не только неприятность, но и приобретение иммунитета. Последние тридцать лет, несмотря на полдюжины укусов клещей, которые, похоже, меня любят так же, как я люблю ходить по лесам, судьба меня миловала. И преподнесла мне первого внука, который родился опять-таки в мае (через год) в Ленинграде.

       Годы семидесятые.

       Первые два-три года были апогеем моей творческой активности - до 15-17 научных докладов и статей в год. А потом - крутенный вираж в личной жизни: уход из семьи, развод, тяжкое одиночество и возвращение на круги своя...

       Этой душевной боли предшествовали боли физические. На субботнике ломали кирпичную стенку. Я понадеялся на глазомер и остался вблизи. На горных лыжах не раз пролетал на скорости вблизи стволов сосен. На этот раз пронесло кирпич, но не мимо: удар в плечо, назад о косяк, и левая лопатка - на четыре части! Адская боль, лежу на каменном полу, а два подчиненных мне врача стоят в ожидании "Скорой помощи". Хуже не придумаешь: стонать и кричать нельзя! Бессонные ночи с инквизиторской шиной "самолет", отводящей руку в сторону. А когда Природа лопатку склеила, начались те самые душевные бессонницы. Никогда раньше, слыша от больных или читая в книгах, не представлял, что они нестерпимее физических. Вернулся к жене, и начался потрясающе добрый, очаровательный год, не слабее любого медового месяца... Пророческими оказались стихи, написанные давно, когда я искал настоящего друга и мечтал...

              И, помня прошлые невзгоды,
              Я буду счастлив с ней всегда!
              Как путник после непогоды
              В сиянье солнечного дня!

       Но этот волшебный год прошел, как все проходит в жизни. Что делать? Или повторять крутой вираж или, пардон, конспиративный дрейф от одной Прекрасной Дамы к другой, если уж сердце так любвеобильно до глубокой старости?! Однолюбы скажут: "Куда проще быть железно верным одной-единственной и всегда ездить на курорты со своим самоваром".

       Сейчас для меня такой жгучий вопрос позади. Наступила спокойная, мудрая, скромная старость... А еще говорят: "Старость - не радость". Кому как.

       Крутой вираж вызвал неприятное волнение не только в отделе, но и во всем ФИБе. Очередной конкурс на звание старшего научного сотрудника чуть меня не прокатил. Мне оставалось только подать заявление об отставке от должности зав. клиникой, которое В.К. Лемберг подписал. Директор института биофизики Л.А. Ильин посчитал это решение ошибочным и вызвал двух конфликтующих в Москву. Состоялась неприятная беседа, я настаивал на отставке, мотивируя нездоровьем и работой над докторской. И тогда Л. А. Ильин заключил: "Если возникает конфликт между старшим и младшим начальником, я решаю конфликт в пользу старшего."

       Небольшая печаль по снижению престижа и зарплаты компенсировалась через несколько лет успешной апробацией докторской диссертации. Положительно работу оценили все три рецензента и особенно зам.по науке Л.А. Булдаков. Однако с подачей диссертации на защиту я не спешил и уехал в Приэльбрусье, в прекрасный альплагерь "Джайлык".

       Здорово катался на горных лыжах, в соревнованиях по слалому был в первой десятке. Лежишь, бывало, после катания на скамеечке, горное солнце печет, как в Крыму, а откроешь глаза - кругом и вплотную ослепительные снега... Не обошлось и без приключения: на крутом склоне попал в лавину, но не струсил и уцелел. Правда, потом долго искал фотоаппарат, сорванный с шеи. Помог ремешок, который выглядывал из толщи снега.

       На следующую весну вновь потянуло в ущелье Адерсу. Поехал в мае, без лыж. Зато какая музыка десятков ручейков на морене, проливной дождь в лесу при безоблачном небе (вчера всю ночь шел снег), отличная молодежь. Через год в любимом Кисловодске подкреплял здоровье. И не столько нарзанными ваннами, сколько горными тропами.

       Навестил в г. Ставрополе Галину Николаевну Зырянову, ветерана завода 25. Сына, которого мы с Г.Д. Байсоголовым спасли, она назвала Виктором.

       Произошло переселение в новое здание клиники. В Ленинграде родился Димыч - второй внук.

       Годы восьмидесятые.

       Начались они с рождения третьего внука, коренного озерчанина, полного тезки - Дощенко Виктора Николаевича.

       Это помогло не огорчиться, что достиг пенсионного возраста, хотя тогда работающим пенсия не платилась. Радовала близкая независимость от начальства.

       Догадываясь об этом, заведующая клиникой по "уважительным" причинам даже не присутствовала, когда коллектив достаточно дружно отмечал мое шестидесятилетие. Как старейший врач клиники и юбиляр, я выступил с подробным сообщением. Мне хотелось начать новую, на мой взгляд, полезную традицию. Чтобы вокруг юбиляра было поменьше слащавых похвал, гипербол и лести, а чтобы вначале юбиляр отчитался перед коллективом о том, как и что он мыслит как врач, как гражданин, как человек. Что он самого главного увидел и сделал в прошлом и как он видит будущее?

       В своем сообщении я выделил основные стороны жизни - познание, труд, любовь, воспитание, культуру, науку, спорт, природу. Дружными аплодисментами коллектив поддержал меня, но эта поддержка была кратковременной, и моя идея пока не вошла в жизнь, несмотря на то, что меня похвалили и В.К. Лемберг, и такой высокий гость, как П.И. Трякин, поздравив от дирекции химкомбината.

       И снова потянуло в горы, в Домбай. Отличное катание на широченных, двухкилометровых трассах горы Мусса-Ачитара (3012 м), дружба с соседом, молодым летчиком.

       Он впервые встал на горные лыжи. Но парень спортивный, удалось научить его азам за 3-4 дня. Дорабатывал в "лягушатнике" (пологий склон для начинающих) сам. А когда вышел на большую трассу, пару дней мне было волнительно.

       Уехал раньше меня и потом прислал письмо на 15-20 страницах! Двадцать дней жизни в прекрасной гостинице "Домбай" с приличным питанием стоили 100 рублей! Отличная возможность (даже для студентов) отдыхать и развиваться. Превосходная была жизнь даже для низкооплачиваемых категорий. Никакие дельцы-депутаты меня в этом не разубедят.

       Однако все эти и другие дела и заботы заглушили пожар 4-го блока Чернобыльской АЭС. Удивляло, что отправка фибовцев в Чернобыль все задерживалась. Наконец, 7 мая 1986 печального года в Киев вылетели Окладникова Н.Д., Сумина М.В., Павлова М.Н., Мигунова Н.И. и я. В городе была обычная обстановка, вкусные деруны в симпатичном кафе. И разговоры веселые, каждый занят своими делами. И лишь изредка слышишь о том, что наиболее некомпетентные и трусливые в первые дни сотнями толпились у авиакасс. Вечером уже были на основной базе, которая разместилась в шикарном п/л "Сказочный" вблизи Чернобыля.

       Спали по 12-16 человек в маленьких комнатах, койка к койке вплотную. А все дневное время на ногах. Ребята молодые, толковые, энергичные, без паники. Мне поручили организовать медпункт с лабораторией. Мы осматривали более 300-400 шоферов и других ликвидаторов. Было несколько вызовов в штаб Силаева.

       Запомнился такой эпизод: взволнованный руководитель из Минуглепрома буквально умоляет помочь, рассчитывая на врача. Шоферы вышли из километровой колонны тяжелых машин, везущих трубы к 4-му блоку. За один рейс у них на дозиметрах ("карандашах") уже по 3-5 бэр. А все знают норму - 5 бэр в год! Шоферы взволнованы, они не солдаты, и им не скомандуешь: "Марш по машинам!" Успокаивать их доводами из своего опыта и долго, и непросто, так как тогда еще наши клинические данные были секретны...

       Буквально интуитивно сообразил. Помог опыт лекционной работы. Громко говорю, почти кричу: "Кому делали рентген желудка?" К счастью, такой нашелся. "Знаешь, какую дозу получил на брюхо за один раз? Пятьдесят бэр!" И все видят: жив - здоров. Люди уже пошли к машинам, но раздались голоса: "У многих дозиметры врут!" И тут, на высоте успеха, я сделал ошибку: "Возьмите мой." Десятки рук потянулись ко мне... Пришлось страх спускать на тормозах. "Не волнуйтесь, еду в штаб, гарантирую, что за сутки у всех проверят дозиметры".

       Сажусь в автомобиль, руководитель не знает, как меня благодарить. Подбегает, видимо, самый пугливый. "Дайте, доктор, Ваш дозиметр!" Конечно, сразу меняюсь с ним. В данной ситуации я сыграл на том, что локальное облучение в десятки раз слабее тотального. Иными словами, я, говоря о 50 бэрах, не обманывал.

       Вскоре "карандаши" были заменены дозиметрами другой конструкции, при которой дозу облучения знало только руководство. В плане снятия излишнего страха это правильно, особенно при честном начальстве.

       Мне здорово помогали успокаивать людей опыт радиационного профпатолога и то, что я знал дозиметрию у четырех человек, приехавших к нам из г. Припяти. Дом их был близко к АЭС, а полученные дозы небольшие. Со второго дня я перестал носить лепесток, считая такую меру излишней. После тяжелого дня работы силы черпал в ходьбе вне лагеря - по лесу, к речке Припять.

       Возможно, этого не надо было делать, но я ставил эксперимент на себе. И результаты подтвердили мою правоту. Набрал не более 5-8 бэр. Проверка на СИЧе по возвращении показала небольшое превышение в щитовидной железе по йоду-131. А по другим радионуклидам чуть выше допустимого. В отличие от других я сохранил свою одежду, сразу положив ее в герметический мешок по прибытии в лагерь.

       Запомнился пожилой, скромный, застенчивый бульдозерист, машина которого создавала большой радиационный фон. Глаза у него были красные от потоков бета частиц. По моему настоянию ему дали два дня отдыха и обещали новый ("чистый") бульдозер. Но такого не оказалось. И он продолжал работать на старом бульдозере, правда, основательно отмытом. Анализы крови у труженика были в норме.

       Помогло то, что я давал ему повышенные дозы стабильного йода. Толковый врач МСЧ г. Припяти сразу, в первые часы аварии, требовал от начальства города проведение йодной профилактики, но начальство трусило раскрывать ситуацию и профилактику не начинало! Доктор извлек из запасов "Гражданской обороны" до 10 тысяч таблеток и сам организовал их раздачу, прежде всего детям. Он знал, что у детей щитовидная железа более жадно захватывает радиоизотоп йод-131. Мы убедились, что у тех, кто получил таблетки стабильного йода, специальный прибор улавливал меньше импульсов от железы.

       Если оценить все то, что я видел, надо, к сожалению, отметить много ошибок, излишних выселений, слабую организацию работ при явном избытке приехавших ликвидаторов. Однако излишние волнения и страхи были редкостью. Например, подходит руководитель группы КГБ и показывает список его работников с дозами. Дозы у каждого порядка 15-20 бэр. Удалось его успокоить, что это пустяк, тем более, что эта группа, закончив работу, возвращалась в Москву. "Можете спокойно уезжать, никаких лекарств не надо. Ничего плохого не будет". У зам. главного инженера диагностировал лучевой ожог стоп, к счастью, первой степени. В других случаях ожог не подтвердил. Взволнованная доктор привела мощного десантника, который с вертолета спускал на тросе дозиметр прямо над блоком.

       Действительно, кисть была красновата. Смотрю другую руку - цвет схожий, хотя трос держал только правой. Во-первых, дозы в 300 бэр, как я выяснил, он получить не мог. А во-вторых, он на учениях ладонью разбивал кирпичи. И все стало ясно.

       Закончу тем, что нам помогал юмор. Пожалуй, не меньше, чем приезжавшие актеры. Итак, едем в лагерь после работы в медпункте. В автомобиле все окна плотно закрыты. Жара... Ждем, когда дозиметрист проверит колеса и капот машины и разрешит выехать. Говорю сидящей сзади москвичке: "Нина Анатольевна, опустите чуть стекло, а то мы отдадим концы!" "А кому ваши чернобыльские концы нужны?!" - сходу пошутила она.

       Ходила такая присказка:

              "Если хочешь быть отцом,
              Защити яйцо свинцом!"

       Мы разъясняли, что радиация не влияет на потенцию, а снижение детородной функции изредка нами отмечено лишь при суммарных дозах выше 400-600 бэр! Парни нам верили и успокаивались.

       В этом десятилетии основные проблемы профилактики, диагностики и лечения всех форм лучевой болезни, возникших на комбинате в пятидесятые годы, были решены. Новых интересных проблем, на мой взгляд, не возникало, и я все чаще подумывал о сладкой Свободе, тем более, что прессинг начальства и растущий в науке бюрократизм здорово тяготил. Закономерно таяло число дней до заслуженного отдыха. И это больше радовало, чем печалило. Хотя врачебное дело, коллектив, своих и наших пациентов я очень любил.

       В 1983г. широко было отмечено 30-летие ФИБа. Еще бы... Выполнено 2373 научных и научно-практических исследований. Опубликовано 958 статей, 7 монографий, защищено 7 докторских и 60 кандидатских диссертаций. Внедрено на комбинате 170 рекомендаций по улучшению условий труда.

       Годы девяностые.

       В апреле 1990 г., ровно через 40 лет работы в Озерске, коллектив клиники и сотрудники других отделов торжественно отпустили меня на свободное творчество, т.е. на заслуженный отдых. Однако все понимали, что, пока я в здравом уме, с радиационной медициной не расстанусь.

       Но коль скоро подал заявление об отставке и оно подписано - такое событие одновременно с сорокалетием работы надо хорошо отметить. Было, как всегда в таких случаях, много теплых и даже жарких слов, подарков, цветов. Через месяц начальство попросило меня поработать в ЭКГ- кабинете. С удовольствием месяц поработал. Месяц отдохнул - приглашение повторилось. Я тогда не вникал, с чем это связано: случайность это или что-то другое? Теперь ответить на этот вопрос трудно. Но бог с ними, с этими эпизодами.

       Куда важнее то, что за первый год свободного творчества написал брошюру "Правда о радиации". Это вопреки той неправде, которой почти все СМИ изо дня в день пугали людей, портя им нервы. Первая тысяча брошюр, изданная в нашей типографии, называлась полнее - "Вся правда о радиации". Через несколько месяцев, сократив название, но увеличив тираж (5 тыс. экз.), компетентные люди издали брошюру в Челябинске. И хотя за свои труды я не получил ни копейки, радость была большая: был уверен, что многих спас от излишних страхов. Брошюра была положительно оценена и в Москве, и в Ленинграде. Одновременно удалось кусочек правды пробить и в "Челябинском рабочем". А 25, 26, 27 и 28 декабря 1990 г. в этой же газете Михаил Савич Фонотов пробил публикацию на целых полосах - мою с ним переписку. На мой взгляд, М.С. Фонотов - наиболее порядочный и честный журналист.

       Жаль, что пока он единственный из практически всех СМИ области, который понимает и поддерживает ядерную энергетику. Однако сенсации наша публикация не произвела! Вовсю разрасталась радиофобия, давил страх за себя и особенно за детей и внуков. А с другой стороны, интересовали льготы. Людям нужна была не реальная истина, а политизированная, социально выгодная "Правда". Не было и, как показала жизнь, не будет огромного потока тяжелых лучевых больных, инвалидов, уродов от радиации, а была иллюзия такой картины, выгодная политиканам, псевдозеленым, точнее "зеленым сорнякам" на ниве "науки и прогресса" (типа Мироновой).

       Соотношение людей дальновидных и обманутых тогда было 5:1. Сказанное могу подтвердить фактом. В кинозале нашего профилактория читаю лекцию "О здоровом образе жизни". Народу много. Слушают с интересом. Все шло хорошо до вопросов о радиации. Часть слушателей не понимала, а часть и понять не хотела простых общепринятых истин о том, что радиация - естественный вид энергии, что все определяется не радиацией как таковой, а дозой. Есть дозы безразличные для организма, есть мало вредные. И только дозы, превышающие Международные нормы в десятки и сотни раз, являются действительно вредными. Как я деликатно ни пытался это разъяснять, не помогало.

       Возник "эффект толпы". Чем больше убеждаю, тем сильнее возражение. За 35 лет моей лекционной работы такое увидел впервые, хотя приходилось читать и на пищеблоках, и даже заключенным. Не выдержал, дал невротическую реакцию: "Все, я так больше не могу, лекция окончена!" Слушатели расходятся, ушло и трое самых ярых крикунов. А человек 15 (специально сосчитал) окружили меня, просили извинения и успокаивали. Вот и считайте. Аналогичная реакция публики была и на мою большую лекцию на городском радио. А вот в Ленинградском институте радиационной гигиены (ЛИРГ), в переполненном зале, больше часа внимательно слушали хозяева и приглашенные. Больше получаса зал одобрительно воспринимал мои ответы на острые вопросы. И минут 20 звучали положительные оценки представленного уникального материала. Убедительно звучала похвала проф. П.В. Рамзаева, члена Национальной комиссии радиационной защиты (НКРЗ). Этот научный "бенефис" воодушевил меня на завершение написания монографии "Профилактика и диагностика лучевых заболеваний".

       В этом же удачливом 1992 году пировал на шикарной свадьбе старшего внука. Огромный банкетный зал ресторана гостиницы "Пулковская" с зеркальной стеной, сотней гостей, оркестром, обилием цветов и, о ужас, морем водки!

       Интереснее было с младшим внуком. Через год показал ему 12 музеев родного города! Многое внуку нравилось, но особенно Казанский собор! Уж не за сходство ли с собором св. Петра в Риме?

       А далее редкостная ситуация. Практически вся семья в движении на все четыре стороны света! Утро 6 сентября чудесное, а может быть, и пророческое? В небо поднимает внука Витю ТУ-154 - летит домой на восток. Строго на запад плывет теплоход в Стокгольм, на нем младшая любимая дочура Леночка. На юг (чуть юго-восток) бежит "Жигуленок" - в Челябинский аэропорт. Родители едут встречать сына. А я и Таня, проводив Витю, автобусом и "Метро" едем через весь родной город строго на север, к северной окраине северной столицы.

       И в этом же году впервые, на старости лет, начал петь в хоре. В 1995 г. вышла из печати монография.

       А в июне 1996 г. - смертельный гром среди ясного неба! Леночка была сбита мчащимися "Жигулями". Невероятный, жестокий, античеловеческий, несчастный случай! Через трое суток, не приходя в сознание, Леночка скончалась!..

       Всю оставшуюся жизнь родители, особенно любящее сердце матери, будут переживать потерю Леночки.

       Много думал и передумывал... Если бы всего на несколько секунд позже она переходила улицу?!

       За две недели до трагедии я был в Ленинграде, общался с детьми и внуками. Вот бы мне задержаться, обнять Леночку и не отпускать от себя...

       Как всегда, Леночка с мужем провожали меня. У выхода на посадку на меня вдруг навалилась печаль, еле сдерживал слезы...

       Неужели это предчувствие Судьбы? Я не склонен к мистике. Скорее перестройка, нездоровье и понимание того, что мои приезды в С.- Петербург будут реже. Вот так земля родного города уже была в 1942 году обагрена кровью отца, а теперь - кровью любимой дочери!

       Мне стало ближе и остро понятнее горе тысяч родителей, дети которых погибли в идиотских горячих точках и в еще более идиотской дедовщине.

       А жизнь не останавливается, движется по спирали то вверх, то вниз, но, увы, все чаще и чаще подтверждая правоту горьких слов гениального А. Эйнштейна:

       "К какому плохому виду животных принадлежит человек!" Исключая, наверное, честных, совестливых простых тружеников. Выручала классическая музыка, поэзия, Природа. Выручало то, что до сих пор школьные педагоги помнят Леночку, хранят ее сочинения. Утешает убежденность в том, что, пока мы живы и помним о Леночке, она жива. По крайней мере, в мире духовном, который куда краше и сильнее мира плотского!

       Три года посчастливилось мне поработать на Дальней Даче в спортивном лагере. Завязалась теплая дружба с малышами из Карабашского детдома. Я проводил с ними игры, прогулки, мы здорово пели колыбельную из к/ф "Цирк". Шестилетняя Оля, завидя меня в коридоре, вихрем бежит, прыгает на грудь и, обхватив ручонками шею, восклицает: "Мой папа, папа мой! ". Удержать слез сочувствия и особого восторга в эти минуты невозможно!

Взаимная любовь
              Густые волосы, глаза веселые,
              Она бежит стремительно ко мне
              Восторги яркие, такие новые
              Дарит судьба мне с ней наедине!

              Меня так крепко Оля обнимает,
              Старательно со мной поет.
              "Мой папа, папа мой!" - малышка восклицает.
              Мне боль сочувствия и пламя радости несет...

              Ее сестренка Вика чуть постарше
              И сочиняет сказки, полные чудес.
              Мы всей шестеркой, как на марше,
              Шагаем за малиной в лес.

              Шалит певунья Катя с маленькой Наташей,
              Волчком вертится Ваня-цыганок.
              Сливает воедино радость нашу
              Любви чистейшей яркий огонек.

              Меня за руку крепко держит Аня.
              Как выразительны ее глаза...
              Я б никогда не расставался с вами,
              Мои прекрасные, любимые друзья.
                                          (1.10.95 В. Дощенко)

       Послесловие

              "Не знаю, как бы я любил
              Весь этот мир, бегущий мимо,
              Когда б ни убыль прежних сил,
              Не счет годов необратимых".

       А.Твардовский

       Быстро пролетели пять десятилетий в г. Озерске, когда оглядываешься на пройденный путь... А когда в молодые годы смотрел вперед, казалось, и конца им не будет... Ни поступлению пациентов в стационар, ни выписки почти всех с выздоровлением или улучшением. Ни трудных поисков точного диагноза и лучших методов лечения. Не будет конца изучению клиники лучевой болезни с растущим убеждением, что она вполне излечима. Не будет конца и семейным радостям, и тем благословенным нитям, которыми связан с родственными душами. Не будет конца мелькающим цифрам спидометра и дорогам по лесам Урала, тропам по вечным снегам Кавказа и звукам любимой музыки, чарующим словам и мыслям поэзии и волшебным краскам живописи!... Казалось, не будет конца Любви и Дружбе.

       Не будет конца силам, влекущим шагать на десятки километров, стремительно катить по крутым снежным склонам или писать звонкие дуги на сверкающем льду и т.д. и т.п.

       Выходит, все былое исчезло? В чем тогда смысл бытия или, говоря проще, секрет Жизни? Выше уже звучали печальные мысли, вызванные гибелью Леночки... Много правды в горьком возгласе А. Эйнштейна. Но в нем не вся правда! Где же тогда истина? Пессимист скажет: "Её нет!" А оптимист-бодрячок: "Нам она до лампочки. Живи, как живешь, пьянствуй, как пьянствует большинство". В этом есть и поддержка А. Блока: "Я знаю: истина в вине!" А какой в такой безумно-бездумной жизни смысл, когда все пройдет, "как с белых яблонь дым?!" Прав С. Есенин, но еще более прав Козьма Прутков: "Старость (облегчаю слово "Смерть") для того в конце жизни и устроена, чтобы успеть к ней приготовиться!" А те, кто живёт не задумываясь, будут в полной растерянности перед божьим судом. А правильнее - перед своей пустотелой совестью! И в этой связи рождается собственный (пока еще не общепризнанный... надеюсь...) афоризм: "Смысл человеческой жизни - в превосходстве над своими инстинктами". Про себя полезно уточнить - звериными. А уж если по науке, то совсем точно: досконально изученными инстинктами животных и человека. Вот они - агрессивный, пищевой, сексуальный, накопительский. Если хорошо подумать, то станет ясно: все тяготы жизни, исключая случайные ошибки, целиком вызываются ими, когда они вырываются из-под контроля доброго разума.

       На эту тему еще 2308 лет назад здорово сказал С. Эпикур: "Человек может приятно жить лишь тогда, когда живет разумно, умеренно, мужественно и справедливо".

       Как жаль, что к этой счастье образующей мысли люди так медленно приобщаются. Более двух тысяч лет оказалось явно недостаточно.

       Чем же, кроме соблюдения совета С. Эпикура и упомянутого сожаления, я, человек не первой старости, сейчас живу?

       Конечно, воспоминаниями. Ибо "мы все заключены в темницу мгновения, из которой дорога только одна - в прошлое". Часто вспоминаю кадры из детства. Знаменитые двадцатые годы, возрождение страны после трех (одна за другой) войн. Деревянный Мавзолей Ленина и оглушительный звон трамваев. А в родном городе деревянные шашки на Невском. Модные извозчики с бесшумным и бездымным бегом их красивых коней и колясок. Беседы с отцом на берегу моря по вечерам близ Керчи. Он рассказывал о том, как далеко от нас Луна, а она у самого горизонта, большая и красная, казалась такою близкою... Подставь лесенку и доберешься до нее!!! Фантазия ребенка... Однако через сорок лет, 29 июля 1969 года, человек прошагал по Луне! Так стремительно развивается сейчас наука и техника с явным, увы, увяданием совести!

       Часто вспоминается прекрасная советская трудовая школа, в которой так интересно и радостно было учиться. Как мы помогали отстающим, дружно работали на воскресниках и весело отдыхали. Практически все мальчики класса в майские праздники на велосипедах добирались до Пулковских высот, здорово катались на коньках и т.д.

       Незабываемо впечатление от плавания с отцом по Волге и Черному морю, путешествию по Военно-Грузинской дороге, знакомству с историческими реликвиями Севастополя.

       А боевые студенческие годы в блокаду Ленинграда, все бомбежки, проведенные на крышах, и Дорога Жизни, закрывающая водой колеса грузовиков...

       Вершина любви к медицине в клинической ординатуре, где произошла чудесная встреча с первой Любовью после восемнадцати лет разлуки... А далее все то, с чего началась первая глава. Изложена, по существу, от точки до точки вся жизнь.

       Каковы же итоги такого долгого, временами очень трудного, но всегда интересного, любопытного пути?

       Основной итог - это осознание и осуществление великой истины: "Весь секрет жизни состоит в том, чтобы вовремя приготовить хорошие воспоминания!"

       В поисках этого хорошего трижды создавал семью... Воспитывал троих детей и трех внуков, правда, с разным повременным вкладом.

       Есть и вице-внучка и даже вице-правнучка! Со школьных лет верен медицине. Счастлив, что полвека одновременно с лечением больных служил Науке. Участвовал в создании радиационной медицины в нашем городе и в спасении переоблученных в смертельной дозе многих заводчан.

       Вырос от младшего научного сотрудника до заведующего клиническим отделом ФИБа-1. Был научным руководителем пяти кандидатов мед.наук.

       Посадил у здания клиники три елочки. Сейчас они выше этого здания. Вот со строительством дома не получилось, ограничился строительством двух гаражей. Кажется, всё - то хорошее, что успел.

       В итоге проверенный на практике вывод: радиация приносит здоровью человека значительно меньше вреда, чем все другие виды энергии (химическая, механическая, биологическая и др.). Не говоря уже о таких мощных врагах здоровья, как вредные привычки, стрессы и плохие социальные условия.

       Огорчает, что на недавно прошедшей конференции по взрыву в сентябре 1957г. проговаривались давно известные, многократно публиковавшиеся факты, а самого главного не было сказано. Как ведется контроль за остальными "банками"? А их около 20-ти. И каждая из них при современной безответственности может в принципе повторить события 1957г. Удивляет, что о "банках" все СМИ поразительно молчат.

       Любые текущие тревоги преодолеваю пением в двух хорах. Вот где истинная радость, источник духовных сил и целительных эмоций

       Многие оценивают мой возраст на 10 лет меньше реального. А на вопрос, в чем секрет, несмотря на блокаду, клещевой энцефалит да еще с десяток туристских травм, отвечаю просто:

       Люблю жизнь и молодых женщин, не расстаюсь с оптимизмом, веду всегда здоровый образ жизни, никогда не переедал, не пил водку, не дышал табачным дымом. Жалею, что физзарядку и холодное обливание стал строго выполнять только последние 10-15 лет".

       Если в этой концовке читатель ощутит назидательные нотки, так это голос врача-популяризатора.

Моя веселая старость
              Хорошо стариком быть беспечным,
              Никуда не спешить, не бежать...
              Оставаясь веселым, конечно,
              Жизнь свою, не спеша, доживать...

              Не волнуют ни деньги, ни тряпки,
              (Нет и зависти к богачам),
              И ни ножки, ни глазки, ни шляпки
              В прошлом так волновавших нас дам!

              К рулевой не тянусь я баранке,
              Равнодушен к пустой суете,
              Разве только что финские санки
              Поволнуют слегка по весне.

              И иллюзий о Боге не надо,
              И о космосе бредней глупцов,
              И эстрадных зверей клоунады,
              И брехни депутатов-дельцов!

              По прошедшим годам не вздыхаю,
              Я природу сильнее люблю
              И все больше ее ощущаю,
              Ее вечные звуки ловлю!

              Ее яркие, чистые краски,
              Ее атомов весь хоровод.
              Ей одной я могу без опаски,
              Что имею, отдать наперед.

              И другого мне Мира не надо:
              Мир природы - единственный мой.
              В нем печали мои и награды,
              В нем и чудо Рожденья,
              В нем и Смерти Покой.

Источник: Дощенко, В. Н. Озерск – моя вторая родина / В. Дощенко // Камертон. - 2003. -№ 3-8.