|
А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я вернуться назад
В. Черников
 Николай Яковлевич Ермолаев Из личного дела: Сведения о работе: Награды и почетные звания: орден Трудового Красного знамени, орден "Знак почёта", медаль "За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина". Почётный гражданин города. В.И. Подольский: "В 1958 году проходила отчётно-выборная профсоюзная конференция комбината. Событие значительное, готовясь к нему, мы в горкоме партии особое внимание уделили подбору кандидатуры на пост председателя. Перебрали многих, в конце концов остановили свой выбор на одном товарище с 20-го завода. Как нам представлялось, мужик подходящий. Однако на собрании партийной группы, когда мы изложили своё мнение о председателе коммунистам, вышел конфуз: как раз 20-й завод вместе со своим директором нашу кандидатуру не поддержал. "Не хотим этого, - сказали заводчане, - хотим Ермолаева". В принципе можно обсудить и другой вариант, но кто такой Ермолаев? Откуда он взялся? Не демагог ли какой-нибудь? Горком партии никакой информации о нём не имел. Фигура для нас оказалась совершенно неожиданная. Но делать нечего, вписали его фамилию в избирательные бюллетени, и он прошёл. Директору завода за нарушение дисциплины мы объявили взыскание (когда горком партии рекомендует, коммунисты должны поддерживать). Хотя, по существу, завод оказался прав: из Ермолаева получился очень дельный профсоюзный работник". Вот так вышел на арену городской общественно-политической жизни Николай Яковлевич Ермолаев. Вернее - не вышел, а ворвался. Был известным лишь на заводе инженером и вдруг стал председателем профсоюзного комитета крупнейшего в городе предприятия, а через 10 лет - и председателем горисполкома. Карьера подстать семёновской, только на другом поприще. С тех пор имя Ермолаева было в городе одним из самых популярных. Люди охотно голосовали за него на всех выборах. С одной стороны, писать о такой личности легко: о нём каждый хоть что-нибудь да знает, с другой - сложно, поскольку с годами, особенно после ухода из жизни, Ермолаев из реального человека постепенно стал превращаться в легенду, в некий идеал, который счастливо объединял в себе едва ли не все до единой добродетели, какие только может иметь начальник: и честный, и скромный, и заботливый, и справедливый - образец во всех отношениях. С кем ни заговоришь, реакция неизменно восторженная: "О, Николай Яковлевич! Вот это, действительно, был мэр! Настоящий хозяин города. При нём всюду поддерживался порядок. А как относился к людям! Хоть бы одному отказал в просьбе. Наверное, таких, как он, у нас больше не будет!" Подобных монологов я выслушал десятки. Если их выстроить в последовательное повествование, получится не очерк о земном, а значит, не лишённом каких-то слабостей руководителе, а нечто наподобие жития святого. Хотя в принципе всё верно, ничего оспорить нельзя: и справедливым Ермолаев действительно был, и управлял городом великолепно. Но в том-то особенность многих легенд и состоит, что они рождаются не на пустом месте.  Семья Ермолаевых: отец Яков Васильевич, мать Федора Александровна, Николай и брат Виктор Так кто же такой был Ермолаев? Откуда он взялся и как сумел завоевать столь широкую популярность в народе? Почему о нём до сих пор вспоминают как о лучшем мэре города за всю его историю? Как ни странно это прозвучит, но город получил Ермолаева во многом благодаря тому, что, попав вместе с Никифоровым на металлургический передел, он быстро подорвал своё здоровье: буквально за несколько лет получил и профессиональный дерматит, и хроническую лучевую болезнь, и плутониевый пневмосклероз - полный набор всех "проф", какие только знали врачи. "Теперь я могe вскрывать любые сейфы, - шутил Ермолаев, - и ни один сыщик по отпечаткам пальцев меня не найдёт, потому что у меня никаких отпечатков нет". И в самом деле - характерный тонкий рисунок на пальцах и ладонях Ермолаева отсутствовал полностью. Он был уничтожен постоянными альфа-ожогами и отмыванием (вернее - отскребанием) радиоактивного загрязнения с рук о цементные стены санпропускников. Пока руки не отмоешь, из цеха не выпускали. А про сейф он упомянул не зря. Его как самого здорового в смене поставили охранять первый слиток плутония. Так около сейфа и заночевал. Н.А. Кошурникова: "Я как-то спросила его: "А вы хоть понимали, насколько опасно ваше производство?" Он уверял меня, что понимали, а на самом деле полного понимания не было. Они частенько не соблюдали даже тех (далеко не совершенных) правил безопасности, которые были установлены. "А как прикажете себя вести, - не соглашался он со мной, - если на твоей установке находится академик Бочвар? Вот он стоит рядом с тобой и ничего не боится, хотя в возрасте, а я, молодой и здоровый, должен чего-то бояться". - "Но Бочвар-то заходил к вам, может, раза два-три в неделю, и то ненадолго, а вы там постоянно". Но мои доводы не имели успеха". В 1954 году (в возрасте 27 лет) Ермолаева признали инвалидом второй группы и вывели с основного производства. Казалось, не успев начаться, продвижение в качестве инженера уже оборвалось, потому что обычный удел "выведенных" - прозябать на складах и занимать малозначительные должности во вспомогательных подразделениях. Но Ермолаева даже за столь короткий срок успели приметить. Он обратил на себя внимание не только как подававший надежды металлург, а и как прирождённый общественный лидер. Активный, принципиальный, рассудительный, он умел находить разумные выходы даже из очень сложных ситуаций. В гуще коллективной работы он чувствовал себя как рыба в воде. Потому-то, несмотря на возражения горкома партии, его и избрали председателем профсоюзного комитета. Что ещё, помимо отмеченного, рассмотрели в Ермолаеве? Ведь, чтобы стать легендой, только общительности, активности и принципиальности явно недостаточно. Начну "с качества, может быть, не самого главного, но очень яркого - с его феноменальной памяти на людей. Идя по городу, Николай Яковлевич здоровался и обменивался рукопожатиями едва ли не на каждом шагу. "Здравствуйте, Зинаида Кузьминична, рад вас видеть. Ну, как вы съездили на курорт?" "Здравствуйте, Василий Иванович. Как чувствует себя ваша супруга Валентина Григорьевна? Выписалась из больницы или ещё лечится?" Знал по именам и отчествам тысячи людей - едва ли не весь город. И имя-отчество назовёт, и обязательно вспомнит какие-то подробности из семейной жизни. И ничего при этом не перепутает. Памятью обладал уникальной. Впрочем, ставить на первое место память, скорее всего, будет неправильно. Не память здесь главное, а сам стиль ермолаевского общения с людьми, его этика, его мораль. Как чаще всего разговаривает начальник, если он звонит своему подчинённому домой, а трубку берёт не сам подчинённый, а кто-нибудь из членов семьи? "Алло, это Петров у аппарата. Михал Григорича надо". И всё, как говорится, ни здравствуйте, ни прощай. А вот как в таких случаях разговаривал Ермолаев, рассказывает Нина Ивановна Шуваева, работавшая долгое время заведующей отделом культуры горисполкома. "Когда случился пожар в кинотеатре "Родина" (теперь на его месте театр кукол), я находилась у родителей. Сидим, беседуем, раздаётся звонок. К телефону подошёл папа. "Алло, здравствуйте, Иван Петрович, - слышит он в трубке, - это вас беспокоит председатель горисполкома Ермолаев. У нас тут неприятность случилась, и мне надо срочно поговорить с вашей дочерью. Не у вас ли она?" - А откуда он знает, как меня зовут? - стал выяснять отец после того, как я съездила на место происшествия. - Не знаю, - говорю. - Может, ты ему про меня рассказывала? - Не помню такого. Скорее всего, сам узнал. - Неужто? И только ради одного телефонного звонка? Вот это да. Вот это человек! На отца это произвело сильное впечатление". Как мне рассказали, знать по именам и отчествам жён, мужей и родителей своих сотрудников было у Ермолаева твёрдым правилом, независимо от того, встречался он с ними или нет, и будто бы специально для этих целей у него существовал отдельный блокнот. Так что дело не в памяти - дело, скорее в принципах, в том своде моральных, этических и прочих правил, которые Ермолаев сам себе сформулировал, а память - это только инструмент, средство, с помощью которого он претворял свои этические установки в жизнь. Подведёт память - вытащит записную книжку, только и всего, но всё равно обратится как положено. В этом суть. К сожалению, узнать ермолаевский морально-этический и деловой кодекс в полном объёме нам теперь не суждено, но в том, что он существовал, у меня нет никаких сомнений, и одно из основных его положений, скорее всего, выглядело так: "Будь внимательным к людям, каждому при встрече окажи должное уважение". "Не знаю, как там внутри, - особо отмечает внимательность Ермолаева Н.И. Шуваева, - но внешне он всегда держался безукоризненно и нам внушал: "Уважайте людей"". Это первый закон, который Ермолаев себе прописал и которому неуклонно следовал. А вот второй. Н.А. Кошурникова: "С самого начала, как только я была избрана заместителем председателя комиссии по социальному страхованию, Николай Яковлевич пригласил меня к себе и сказал: "Нина Александровна, в городе есть люди, которые сами за себя просить никогда не пойдут, хотя это очень достойные люди и к тому же - очень нездоровые. О них должны позаботиться мы. Я вам сейчас продиктую их фамилии (список небольшой, всего человек 10-12), и вы в начале года каждому из них позвоните и спросите, когда они собираются в отпуск и где собираются отдохнуть. В каком конкретно санатории? Обращаю внимание: позвонить должен не кто-то другой, а лично вы - человек, распределяющий путёвки. А я потом поеду в Москву и всем привезу именно то, что нужно". Должна сказать, меня такой подход просто поразил: не люди обивали пороги профсоюзного комитета, а профсоюзный комитет предлагал путёвки по собственной инициативе. Мы к такому не привыкли. "Откуда же вы о них узнали, - спрашиваю я Николая Яковлевича, - если они сами никуда не обращаются?" - "А на то мы в профсоюзе и работаем", - ответил он. Это была одна из самых замечательных его черт - не ждать, когда терпящий бедствие человек придёт с заявлением, а самому находить нуждающихся в помощи и должным образом эту помощь предлагать. Однажды, когда Ермолаев уже работал в исполкоме, я была у них в гостях. Наступил вечер, и они с Людмилой Анатольевной решили меня проводить. У подъезда я стала прощаться. - Что же вы не приглашаете нас зайти к себе? - спрашивает он. - Да мама уже спит. - Ну и что? Пусть себе спит: Мы посидим в другой комнате. - Да нет у нас другой комнаты, мы в одной живём. - А кто ваши соседи? - Две молодые семьи. - Почему вы ни разу мне об этом не сказали? - сразу пoмрачнел он. - А какое вы к этому имеете отношение? В ФИБе я подала заявление на улучшение, подойдёт очередь - возможно, что-нибудь выделят. - Да вам 100 лет ничего не улучшат. На этом и расстались, но он о разговоре не забыл и через некоторое время при очередной встрече спрашивает: "А вы в однокомнатную квартиру, не согласитесь с мамой перейти. Двухкомнатная сейчас не получается, а вот однокомнатная сейчас есть, и хорошая" - Да, конечно, Hиколай Яковлевич, согласимся с радостью. Только это будет неудобно. - А это уж моя забота. Точно так же поступил Николай Яковлевич, когда узнал проблемах врача-терапевта Магдалины Николаевны Павловой, которая жила в одной комнате с больным отцом, да к тому же в квартире без ванной. Приходилось мыть его на полу, из тазика, потому что в баню отец ходить не мог. И таких случаев мне рассказали десятки. Помочь людям, оказавшимся в тяжёлом положении, он считал своим долгом, и не смотрел при этом, есть от них слёзное прошение или нет. Только всегда сильно огорчался, если узнавал о бедах достойного, но скромного человека чересчур поздно. "Что же вы мне раньше об этом не сказали?" -искренне сокрушался он. Однако из всего услышанного меня больше всего поразили не квартиры, не путёвки, а маленький эпизод, рассказанным Владиславом Яковлевичем Калачёвым, который работал в пору художественным руководителем Дворца культуры и заканчивал отделение режиссуры в Высшей профсоюзной школе. "В один из последних дней ноября 1968 года я пришёл к Николаю Яковлевичу в горком профсоюза с отчётом о преддипломной практике. Он сразу внимательнейшим образом изучил мою работу, сделав некоторые замечания, подписал и, поднявшись из-за стола, пожелал мне успешной защиты диплома. Я направился к выходу и вдруг уже у двери кабинета слышу: "Ты, что же, собираешься ехать в Ленинград вот в этих летних туфельках?" Я от неожиданности развёл руками - (других-то, мол, нет), а он уже поднял телефонную трубку, но ещё продолжает со мной разговор: "Спустись сейчас в кассу, получи деньги и купи себе тёплую обувь". В кассе моему появлению не удивились, выдали без лишних формальностей 45 рублей, и я в тот же день купил себе добротные утеплённые ботинки. Сколько носил их - всегда с благодарностью вспоминал Николая Яковлевича". То есть прослеживается определённая линия, чёткий принцип, суть которого Ермолаев, возможно, сформулировал для себя в следующих словах: "Помогай не только тем, кто просит, а и тем, кто просить стесняется. Сам находи нуждающихся. Народ любит власть заботливую". Но это вовсе не означает, что Ермолаев являл собою какое-то подобие доброго Деда Мороза, у которого всегда находился огромный мешок с дарами. Нет. Он чаще бывал жёстким и властным, чем ласковым и добрым. Властность - пожалуй, определяющая черта его характера, и она проявлялась особенно ощутимо, когда он оставался один на один со своим аппаратом. Чисто по службе Ермолаев никаких снисхождений не допускал. И представленной работой редко когда оставался доволен. Угодить ему было не так-то просто. Н.А. Кошурникова: "Как мне казалось, официальные документы я пишу неплохо. И содержание есть, и язык вполне приемлемый. Но мне никогда не удавалось написать так, чтобы с первого раза понравилось Ермолаеву. Как ни старайся, он тут же начнёт всё переделывать. Но я-то, ладно, подумаешь там - общественница из ФИБа, но он так же безжалостно редактировал своего заместителя Владимира Андреевича Азова, очень хорошего, кстати говоря, работника. Иногда мне Азова даже жалко становилось: трудится-трудится бедняга, а Николай Яковлевич раз-раз - и всё перечеркает. Во всём горкоме профсоюзов я знала лишь одного человека, текст которого Ермолаев ни разу не посмел поправить, - это Терновский, а всех остальных гонял нещадно. Иногда из-за такой его требовательности даже руки опускались, пропадало желание работать". B.C. Иванов: "Вскоре после того, как меня избрали председателем горспортсовета, я пришёл к Ермолаеву с квартальным планом работы. План был довольно обширный, мы над ним немало потрудились, но Николай Яковлевич, практически не читая (только глазами пробежал по разделам), перевернул его текстом вниз и со словами: "А теперь давай писать вместе" - всё перекроил по-своему. От того, что принёс я, не осталось камня на камне. - Теперь понял, как это надо писать? - Понял. - Вот и хорошо. Начинай выполнять, а я обязательно проверю, как идут дела. И в самом деле проверил, и не раз." - А почему он ваш план даже читать не стал? - спрашиваю я Владимира Сергеевича. - Николай Яковлевич посчитал его непригодным в принципе, не говоря уже о деталях.  Он был заядлым спортсменом Став во главе горкома профсоюзов, Ермолаев счёл "непригодным в принципе" и многое другое. Прежде всего, ему не нравилась раздробленность профсоюзного руководства, когда в каждой, даже в самой малочисленной, конторе сидел свой, абсолютно суверенный председатель. "Это не дело, - определил он, - за деньгами никакого контроля". И создал объединённый профсоюзный комитет городских организаций. Первым его председателем стала Н.И. Шуваева. Далее, из этих же соображений, он настоял на создании горспортсовета, куда вошли все шесть, ранее совершенно независимых друг от друга, спортивных обществ, включая воинские части и ДСШ. Единым стало всё: и базы, и финансы, и педагогический коллектив. Кроме того, Ермолаев произвёл большие изменения в кадровом составе профсоюзного актива. Актив он обновил едва ли не полностью. "Фактически, - считает Нина Александровна Кошурникова, - Николай Яковлевич перестроил по-иному всю профсоюзную работу, начиная от структур и кончая подбором председателей". Что это дало? Был ли какой-то практический результат от его преобразований? B.C. Иванов: "Создание единой спортивной организации намного улучшило нашу работу. По количеству мастеров спорта мы вышли на уровень 100-тысячного ЧТЗ. Они ежегодно готовили по 60 спортсменов высокого класса и мы. Но у них 100 тысяч человек в трудоспособном возрасте, а у нас - 70 тысяч вместе с пенсионерами и детьми. Так что наши показатели были намного выше, и мы в ту пору являлись образцом для всего министерства". Столь же деятельным и требовательным оставался Ермолаев и в исполкоме. "К его оперативкам, - вспоминают Л.И. Козлова и Н.И. Шуваева, - готовились тщательнее, чем к государственным экзаменам, старались не забыть ни одной мелочи и каждое указание выполнить к сроку. Уж если он сказал, то умри, но сделай. Очень жёстко спрашивал. К нему в кабинет войдёшь передом, а как выйдешь - ещё неизвестно. Приходилось крутиться ой-е-ой!" Вместе с тем он никогда не забывал отметить хорошую работу. "Марья Петровна! - выбрав удобный момент, подойдёт он, бывало, к добросовестной и безотказной активистке-общественнице. - А почему вы на курорт ни разу не съездили?" - "Да я здорова, Николай Яковлевич, мне курорт не нужен". - "Ну, в дом отдыха поезжайте", - предлагает он, и Марья Петровна впервые в жизни оказывается в Крыму. Отдохнула хорошо, ей понравилось, на следующий год, как член горкома, она снова вписала свою фамилию в заявку и была уверена, что путёвку ей выделят. Однако на сей раз, Ермолаев повёл себя иначе. "А каждый год, - сказал он, - нельзя". И вычеркнул Марью Петровну из списка. "Можно только раз в несколько лет". И это, действительно, соблюдалось. Он всех, в том числе горкомовских бухгалтеров, держал под строгим контролем. "Как вам не стыдно, - выговаривал он, если кто-то предпринимал попытку обойти установленные им ограничения. - Почему вы должны ездить на курорты чаще других? Только потому, что сидите на этом?" "Во власти народ ничего не ценит так высоко, как справедливость" - не знаю, читал Николай Яковлевич это наставление древних или нет, но он его если не знал, то чувствовал. "3а нерадивость спрашивай, но и за усердие вознаграждай. Не давай чиновникам пользоваться своим положением. Всюду устанавливай справедливость", - это, я так думаю, следующий параграф неписаного ермолаевского кодекса и в деле его реализации Николай Яковлевич проявлял особую строгость и дотошность. Лично вникал во все мелочи. Например, до него никому и в голову не приходило проверить, как распределяются путёвки на санаторно-курортное лечение, предназначенные для детей. Отдали вопрос на усмотрение медицинской комиссии при детской поликлинике и успокоились. Как видно, посчитали, что лучше и грамотнее медиков путёвки не распределит никто. На первый взгляд, логично, но, верный своему правилу, Ермолаев на всякий случай всё-таки решил проверить. Сначала взял списки детей, которым выделялись путёвки, потом взял списки врачей, которые работали в поликлинике, сравнил, и оказалось, что фамилии часто совпадают. Значит, на курорты, в основном ездят дети врачей. Они, правда, тоже имеют заболевания, медицинские заключения приложены, тем не менее, их процент в общей массе чрезмерно велик. "Всё, - сразу принимает решение Ермолаев, - отныне будем распределять путёвки сами". Способ, который избрал Николай Яковлевич, чтобы проверить честность распределения путёвок, я бы назвал фирменным ермолаевским: не напрямую затребовал нужные сведения, как это у нас часто бывает ("прошу в недельный срок представить цифровые данные о количестве путёвок, выделенных детям сотрудников поликлиники"), а с использованием скрытого, не вызывающего никаких подозрений маневра, - через обычные списки. Почему? "А потому, что, если спрашивать в лоб, - считал Ермолаев, - правдивую информацию получишь далеко не всегда: кто же тебе со всей откровенностью выложит, что в прошедшем квартале мы "поприжали" специально для своих дочек и сынишек 9 путёвок?!" Да и неудобно это - постоянно учинять пристрастные проверки: не все ловкачи и хапуги, поэтому Николай Яковлевич предпочитал действовать обходными, хорошо замаскированными, но от этого не менее эффективными путями. А.А. Коновалов: "Однажды он пригласил меня съездить в пионерский лагерь - посмотреть, как детей кормят, и какие с ними проводят мероприятия. Я поехал и не пожалел: это был урок очень умного и очень необычного подхода к делу. В привычном понимании слова он ничего не проверял Просто обошёл весь лагерь. Но мимоходом то заглянет в столовские бачки для отходов, быстро отметит в своей памяти, что именно ребятишки не стали есть, то так же мимоходом задаст детям несколько точных, типично ермолаевских вопросов ("Почему это вы сосиски съели, а перловку почти всю оставили?"), то поинтересуется у вожатых, почему не состоялся поход на Сугомак (это он успел выяснить из разговора с пионерами). Всё вроде бы мимоходом, всё как-то незаметно, но потом, когда встретились с директором и с зав. производством, разговор состоялся конкретный: невкусно готовите то-то и то-то, неинтересно организовывали то-то и то-то. Не согласны? Давайте заглянем в бачки с отходами". Конечно, получать достоверную картину по косвенным данным - это целое искусство. Нужен исключительно цепкий глаз и гибкий, аналитический ум. Но Ермолаев владел этим искусством виртуозно. "Уж ему, - как сказала Л.И. Козлова, - лапши на уши не навешаешь. В своей епархии он знал всех". Особенно ярко эта его способность всё знать проявилась на посту председателя горисполкома. Н.И. Шуваева: "Идёт оперативка. Ермолаев обращается к Ровному: - Вы на Матросова перекопали дорогу. Это для чего? И когда думаете закончить? - В соответствии с планом подготовки к зиме, - начинает Ровный, - нами проводится комплекс мероприятий... - Всё ясно, - прерывает его Николай Яковлевич, - не знаете. Выясните и до 12 мне доложите. Дорогу надо заделать как можно быстрее: там большое движение. - Нина Ивановна, - обращается он уже ко мне, - сколько лампочек горит на ночной лыжне в парке? - На прошлой неделе горели все, - отвечаю я. - А сегодня? Я мнусь, потому что на лыжне с тех пор не была. - Всего 10, - отвечает за меня он. - Остальные ребятишки перебили. Займитесь. И ещё: в конце аллеи кто-то вывалил полмашины мусора. Надо убрать. И так по каждому отделу. Мы не знаем, а он знает: и где лампочки не горят, и где дорогу перекопали. Каждую ямку на дороге мог назвать". Как он это - умудрялся? А очень просто: всего-навсего не ленился ходить по городу пешком. Способ не фирменный ермолаевский, он придуман давно, но Ермолаев довёл его до совершенства. Случаи, когда бы он утром приезжал в исполком на машине, можно по пальцам пересчитать. Только пешком, и каждое утро - по новому маршруту. И не столько по улицам, сколько по дворам и закоулкам. Сегодня, допустим, по одному из новых микрорайонов пройдёт, с тем чтобы и выполнение плана благоустройства проверить и заглянуть на строительные площадки - достаточно ли аккуратно ведутся работы? Пройдёт и тут же звонит в ГАИ: - Слушайте, тут какие-то разгильдяи железобетонную плиту на дороге бросили. Распорядитесь быстренько - пусть увезут. - Николай Яковлевич, но мы же не строители, мы же - гаишники. - Ничего, зато вы - самая оперативная служба в городе. Быстрее вас это не организует никто. Давайте уберите. На следующий день он уже по старому городу пойдёт. Тут основное внимание - дворам, магазинам, гаражам и школам. Если где увидит беспорядок - немедленно примет меры. А.С. Волков: "Бывало, заходит ко мне спозаранку и с порога - замечание: "Что у тебя под забором мусор лежит? Ребятишек что ли мало, некого вывести убрать?" - Да вот забыли мои помощники, - попытался оправдаться я. - Я им говорил, а они забыли. - Да бросьте вы на помощников ссылаться. Дал указания - потом выйди и посмотри сам. Только и всего". Возражать Ермолаеву было сложно, потому что все его претензии и указания являлись очень конкретными. Но не следует ли из приведённых примеров, что Ермолаев никому не доверял? Думаю, нет, не следует. Просто он хорошо знал русских людей и трезво оценивал и меру русской добросовестности, и меру русской честности и аккуратности, в силу чего постоянно придерживался старого народного правила: "Доверяй, но проверяй. Не будешь проверять - тебя начнут водить за нос". Ну а как он умел проверять, мы уже знаем. Ещё, по словам Нины Александровны Кошурниковой, Ермолаев обладал необыкновенным талантом вести разговор с людьми. "Люди выходили от него широко улыбающимися даже в тех случаях, когда абсолютно ничего не добились. Он не подписал их заявление, он им ровным счётом ничего не пообещал, а они покидают исполком в отличном настроении. В этом отношении мне запомнилась небольшая история с участием Ольги Ивановны Терновской. Она вместе со своими подругами решила сходить к Николаю Яковлевичу, чтобы защитить своего сослуживца, которому не давали квартиру. Сходили, поговорили, вывалились из кабинета едва ли не счастливые, и только по пути домой сообразили, что ничего конкретного на их ходатайство Николай Яковлевич не ответил. Даже обещаний никаких не дал. "Ну, Ермолаев! Ну, молодец! - восхищалась она, когда всё поняла. - Это ж надо ловко всех нас заговорить!" Чтобы не дать повода для верного развития мыслей, сразу оговорюсь: Ермолаев ни к одному обращению не относился равнодушно. Напротив: каждому старался помочь. Не случайно все 20 лет пребывания Николая Яковлевича на высших должностях народ шел к нему, что называется, толпами; мало кто оставался неудовлетворенным. Кому-то он помог решить жилищную проблему, кого-то защитил от спорного вывода с основного производства, для кого-то специально слетал в Москву, чтобы выбить дефицитную путевку. Ему не было спаса от просителей даже во время пребывания на курортах, куда его регулярно направляли для лечения пневмосклероза. Один обращается с жалобой, что номер нехороший делили - без балкона, другой сильно досаждает храпящий сосед. И Ермолаев ни от кого отмахивается, за каждого принимается хлопотать. Так все 48 дней по кабинетам и ходил. - Да отстаньте вы от человека, дайте ему нормально отдохнуть! - не выдержала однажды Кошурникова, оказавшаяся в Крыму одновременно с Николаем Яковлевичем. - Ну как отстаньте? - он же и возразил Кошурниковой. Ведь, если они пойдут сами, ими, им наверняка откажут. А мне отказать неудобно. Так что ладно. "Думаю, временами, - говорит Нина Александровна, - ему было трудно, потому что многие считали своим долгом перенести свои беды именно на него. Но он на эту сторону своей; жизни никогда не жаловался.! Даже сам находил себе все новые и новые заботы". Манеру Ермолаева вести прием жителей города я иначе, как образцовой, назвать не могу. Кто бы ни пришел, пусть даже годящийся ему в сыновья безвестный слесарь из ЖЭКа, Николай Яковлевич все равно поднимется из-за стола, встретит его посередине кабинета и в знак приветствия первым протянет руку. Поприветствовав, сначала посадит на стул гостя и только потом снова сядет сам. По окончании беседы он опять выйдет из-за стола и проводит посетителя до порога. Уже один этот ритуал действовал на людей неотразимо. Тем большее впечатление оставалось от самого разговора, вести который, как уже сказано, Ермолаев был несравненный мастер. Но одно дело - разговаривать, когда у тебя есть возможность удовлетворить просьбу, и совсем другое - когда у тебя такой возможности нет. Что и как сказать человеку в этом случае? Снова возвращаю вас к рассказу Кошурниковои, прерванному страницей выше: "Например, приходит ко мне женщина и просит путевку в Трускавец. У ее сынишки заболели почки. Я сразу отвечаю, что заявлений на Трускавец около 200, а путевка поступит всего одна. - Сами понимаете, что шансы получить её у вас невелики. Я не говорю, что они равны нулю, при каком-то раскладе путевка вполне может достаться и вам, но на всякий случай подумайте, пожалуйста: а нет ли каких-то других возможностей свозить сынишку на курорт? В частности, одна моя знакомая скооперировалась со своей подругой. Сначала она сама взяла двоих детей и, сняв комнату, в течение отпуска жила в Трускавце, а потом ее сменила подруга. Таким образом, дети находились на курорте два месяца. А там ведь только и надо, что воду из источников пить, больше ничего. Поэтому вполне можно полечиться и без путевки. Сказала я ей - она сразу в слезы. - Зачем вы с ней так разговаривали? - подошел ко мне после приема Николай Яковлевич. - "Не скажу, что шансы равны нулю, но..." - разве так можно?! - А как иначе в таких случаях отвечать? - не приняла я упрека. - Зачем же я буду ее обнадеживать, если путевка всего одна? А вдруг она эту путевку не получит? Что тогда? Останется вообще ни с чем. Ни по путевке не съездит, ни "дикарем". - Вот эта ваша правда... она никому не нужна,- заявил на это Ермолаев. - Как не нужна? По-вашему, несмотря ни на что, надо обещать? А если путевка, еще раз повторяю, ей не достанется, что она потом мне скажет? Она мне скажет, что я ей обещала. - Не надо обещать, но не надо и отказывать. Нельзя, чтобы люди уходили от нас со слезами". Под последними словами ("нельзя, чтобы люди уходили от нас со слезами"), я думаю, подпишется каждый. Прекрасный принцип. Но как конкретно нужно построить свою речь, чтобы и не пообещать и не отказать? "А вот в этом-то искусство Ермолаева и состояло", - отвечает на мой вопрос Нина Александровна. "Мы понимаем, - скажет он, - ваш ребенок, действительно, нуждается в лечении. Поездка на хороший курорт ему, без сомнения, поможет. Поэтому я кладу ваше заявление вот в эту папку, и можете быть уверены: оно без внимания не останется. Мы его непременно рассмотрим и при первой же возможности постараемся выполнить вашу просьбу". Конечно, точно так, как Николай Яковлевич, я сказать не могу, у него это получалось намного душевнее, но суть в этом: "Непременно рассмотрим и постараемся помочь". И женщина уходит довольная, хотя совершенно ясно, что никакая путевка ей не достанется. Я-то старалась людей без толку не обнадеживать, помогала им искать другие пути решения проблемы, а он говорил: "Да никому ваша правда не нужна". Тут мы с ним расходились". Сомневаюсь, что в этом споре большая часть читателей безоговорочно возьмет сторону Ермолаева. Тем не менее, он строго придерживался именно этого принципа: "Можешь помочь человеку делом - помоги, а не можешь - по крайней мере, не давай категорического отказа. Всегда ли горькая правда лучше малореальной надежды, еще неизвестно". Из этого следует, что Николай Яковлевич не так прост для понимания, как могло показаться в начале рассказа. Он прост только с виду, а по существу представляет собою немалую загадку. Чем больше я о нем узнавал, тем больше "белых пятен" обнаруживал. В некоторых вопросах его позиция, подобно живописному полотну, имеет как бы несколько планов. Первый из них, на который широкая публика обращает внимание ,прежде всего, - предельно ясный и гармоничный. Он не может вызывать никаких иных эмоций, кроме положительных. Второй - уже более сложный, он требует пояснения знающих людей. А третий, кроме автора да узкого круга специалистов, вряд ли кто рассмотрит вообще. Н.А. Кошурникова: "Николай Яковлевич очень заботился о том, чтобы мы, актив, постоянно учились. На какие только курсы он нас не посылал! И в Москву мы ездили, и в Челябинск, я дважды прошла подготовку в Высшей профсоюзной школе. Вернувшись из ВПШ, решила провести на Дальней Даче семинары. Один из основных вопросов - что такое профсоюзный бюджет и что такое социальное страхование. Особенно подробно рассказала о статьях расхода профсоюзных средств. Он послушал мою лекцию и говорит: - А зачем вы им все это объясняете? - Ну, как же, - отвечаю, - бюджет должен быть прозрачным. Каждый член профсоюза имеет право знать, на что конкретно расходуются его взносы. Иначе нам перестанут доверять. - Это все теория, а на практике это ни к чему. - Как ни к чему? Чем больше люди знают, тем лучше. С грамотными работать намного легче, а неграмотные - это толпа. - А я говорю, что всем абсолютно эти тонкости объяснять не надо. Достаточно того, что их знаете вы". Это еще одно подтверждение сложности и многоплановости ермолаевского взгляда на вещи, причем в вопросе весьма важном: как относиться к людям? С одной стороны, это возведенное в принцип уважение к человеку, с другой - "а зачем вы им это объясняете?". Для многих, скорее всего, окажутся неожиданными и следующие слова Николая Яковлевича, сказанные им, Кошурниковой: - Сейчас вокруг вас чуть не весь город крутится, и все: "Нина Александровна, Нина Александровна". Наверное, это приятно, но хочу предупредить: такое будет продолжаться только до тех пор, пока вы распределяете путевки, а как только вы от путевок уйдете, половина ваших нынешних приятелей с вами и здороваться перестанет. Многие заводят с вами дружбу из чисто корыстных соображений. - А почему вы про людей так плохо думаете? - Я не плохо думаю, я говорю то, что есть. Чтобы потом не расстраиваться, лучше всего иметь это в виду. А то вы немножечко в облаках витаете. То есть Ермолаев при всем уважении к людям смотрел на сущность человека без розовых очков. Он каждого оценивал исключительно трезво и прагматично, потому-то и засомневался в необходимости раскрывать все тонкости расходования профсоюзного бюджета. Что на этот счет было сказано в его кодексе, разгадать трудно. Моя версия такая: "Людей не идеализируй. Среди них встречаются всякие. В то же время своей неприязни ни к КОМУ не выказывай. ХОРОШИЙ отец не делит детей на любимых и нелюбимых, так же должен поступать и руководитель". Это что касается некоторых черт характера и нравственных истоков. А теперь вопросы очерка: в чем Ермолаев видел смысл своей деятельности? Для чего он жил и был ли он счастливым человеком?  Н. Я. Ермолаев со своим сыном Анатолием "Ермолаев жил для власти, - твердо, ни секунды не раздумывая, ответила мне Кошурникова. - Власть, карьеру он считал самым важным для мужчины. Порою звонит мне вечером домой: - Здравствуйте, Нина Александровна. - Здравствуйте. - Чем занимаетесь? - Да книжки читаю. А вы? - Борюсь за власть. - С кем? - Со вторым этажом. (Тогда на втором этаже располагался горком партии - В.Ч.). - А что вы с ним не поделили? - Да вот эту самую власть. С виду это вроде шутя говорилось, а фактически - достаточно серьезно. В его шутке была большая доля правды. Он действительно, очень высоко ценил власть. - А для чего она ему была нужна? - спрашиваю я. - Чтобы удовлетворить свое честолюбие или ради получения материальных благ? - Ни то ни другое. В материальном отношении они жили очень скромно. Его зарплаты едва хватало на самые умеренные текущие расходы. Признаться, я воспринял последние слова с некоторым недоверием: неужто председатель исполкома (по нынешнему - глава города) имел столь скудные доходы? Но разговариваю на эту Тему с сыном Николая Яковлевича Анатолием, и он рассказал буквально следующее: - Недавно я гулял с ребенком по городу и ради любопытства посчитал строения, расположенные на территории одного из коттеджей. Получилось 15 строений, в том числе баня, гаражи, амшаник, летняя кухня, амбары и так далее, и все добротное, капитальное. Вот это наглядный показатель того, что называется умением жить. А мы жить никогда не умели и всегда были едва ли не бедными. - Бедными?! - Да, бедными. Вспоминаю детство. Садимся впятером ужинать (бабушка, родители и нас с сестрой двое), а на столе всего-навсего селедка, а вокруг нее нарезанная ломтиками отварная картошка. И все. Никаких деликатесов, того, чем кормят детей сейчас, я в свои детские годы не видел. Еда у нас всегда была простая. В достатке мы уступали многим. Первый телевизор в нашем доме появился только в 1960 году, и служил он у нас чуть ли не 20 лет. -Неужто он так мало получал? - Оклад председателя исполкома тогда составлял 300 рублей, плюс уральские и немного премии, минус партийные взносы. Больше он ничего не имел. Я работал тогда в ЦЗЛ простым инженером, а получал почти столько же. "Людмила Анатольевна посмела обратиться насчет ремонта коттеджа, - продолжает тему Н.А. Кошурникова, - Только после смерти Николая Яковлевича. А при его жизни они никаких ремонтов не делали. И мебель у них стояла старая, привезенная еще из Татыша, где они жили первые годы работы на комбинате. Он очень много делал для других и крайне мало для себя. Абсолютно честный человек, рубля народного не прикарманил - это совершенно точно. И семью свою так же воспитывал: несмотря на свои возможности, хоть бы раз взял детскую путевку на курорт. Сам как профбольной он в Крым ездил, а детей если и брал, то селил в какой-нибудь конуре, снимаемой у частников. "Ну что же вы делаете? - говорила я ему. - У ребенка ангина, а вы его держите на хоздворе. Неужели трудно было взять еще одну путевку?" - "Нельзя", - отвечал он. И не отступал от своего принципа даже ради детей. В этом отношении Ермолаев и Семенов были совсем другие люди, не то, что пошли потом. Они дорожили чистотой своего имени и вели себя так, чтобы никто не мог ткнуть в них пальцем". - А для чего же все-таки ему нужна была власть? - возвращаю я разговор к его началу. - Власть ему нужна была для дела, для того, чтобы принести как можно больше пользы городу. "Я знаю, что делать. Я знаю, как делать. Я многое могу сделать лучше, чем это делается сейчас. Но для этого мне нужна власть, потому что без власти реализовать свои замыслы невозможно", - вот смысл его жизненной философии. Он ведь и ВПШ закончил только ради того, чтобы иметь диплом о высшем образовании. Отсутствие диплома могло послужить препятствием для его дальнейшего продвижения по службе. - Только ради диплома оканчивал? - Да, в смысле знаний ВПШ ему абсолютно ничего не дала, и он это прекрасно понимал, но коли для карьеры надо, заочно этот вуз все-таки окончил. Ему нравилось быть лидером, он любил управлять людьми и очень расстраивался, что его сын Толя не проявлял такого же интереса к вопросам карьеры. Но он делал карьеру не ради почестей, не ради личного материального благополучия, а потому, что чувствовал в себе силы и ясно видел: он сможет сделать лучше жизнь тысяч людей".  Н. Я. Ермолаев со своим заместителем Н.Е. Мельниковой Как показало время, Ермолаев свой потенциал не преувеличивал. Он действительно обладал уникальным сплавом деловых, интеллектуальных и нравственных качеств, что называется, руководитель от Бога. При нем атмосфера жизни города была совершенно иной. Сделанное им перечислить невозможно. Для начала он создал в исполкоме команду, равной которой по своему профессионализму наша исполнительная власть не знает до сих пор. Что ни начальник отдела, что ни заместитель, то личность. Начфин Степан Григорьевич Панков, по выражению Людмилы Ивановны Козловой, отличался "лошадиной работоспособностью и умением всегда "находить" деньги. Казалось бы, все: средства кончились дальше финансировать не и чего, но если Ермолаев скажет Панкову: "Надо найти", он обязательно найдет". Валентина Ивановна Лавриненко и Нина Емельяновна Мельникова - это воплощенная интеллигентность, женственное и вместе с тем - мужская практическая хватка и широкий государственный ум. Впоследствии Валентина Ивановна много лет отработала начальником отдел в министерстве. Директора предприятий до сих пор с тоской вспоминают также об Александре Алексеевиче Колмогорцеве - прекрасном человеке и умнейшем специалисте. Он был первым заместителем председателя исполкома не только по названию, а и по сути. С какой бы проблемой ни обращались нему хозяйственники, обязательно изыщет способ помочь. То же самое можно сказать и о начальнике планового отдела Людмиле Ивановне Козловой и начальнике отдела культур Нине Ивановне Шуваевой: экономических и "культурных" вопросов, которые бы о не могли решить, практически не существовало, не то, что сейчас: даже с пустяковой бумажкой надо обязательно пробиваться к главе города. Л.И. Козлова: "Всех начальников отделов Ермолаев наделил очень большими полномочиями, поэтому мы его по мелочам не дергали, ходили к нему только в особо важных случаях". Как ему такое удавалось? В чем состояли особенности ермолаевского стиля работы с аппаратом? Трудно ответить на эти вопросы кратко и вместе с тем достаточно полно, потому что суть ермолаевского стиля не в каких-то отдельных, мало кому известных секретах, а в системе, в которой все глубоко продумано и взаимосвязано. Попробую показать ее на нескольких конкретных примерах. Л.И. Козлова: "Иду я по проспекту Ленина, который как раз асфальтировали, навстречу мне - Николай Яковлевич. - Вы что же это проходите мимо и не обращаете никакого внимания на работу? Разве не видите, как они асфальт укладывают? - А зачем мне это? Я же не строитель. - Вы должны разбираться в таких делах лучше всякого строителя, потому что вы - горплан. Вот это я запомнила на всю жизнь: раз ты работаешь в исполкоме, значит, ты отвечаешь не только за свой конкретный отдел - ты отвечаешь за весь город. Сколько я потом всяких справочников перелистала, сколько изучила инженерной литературы!" Н.Е. Мельникова: - У него было правилом ежедневно обходить кабинеты работников исполкома. "Ну как дела?" - спросит. "О, да у вас сегодня большое мероприятие, - как бы невзначай бросает он взгляд на календарь. - А вот этот момент не забыли? Учли? Молодцы. Какие есть вопросы? Никаких. Ну, хорошо", - и побежал дальше. И так ежедневно, с каждым. - А вашими семейными делами он интересовался? - спрашиваю я Нину Емельяновну. - Да, он абсолютно у всех бывал дома. - А как он это делал? - Очень просто: зайдет, как он говорил, мимоходом - и всё. Недолго вроде и посидит, но подметить успеет многое. Н.А. Кошурникова: - А чего это вы в таком платье? - спрашивает он однажды свою сотрудницу. - А чем оно вам не нравится? - отвечает та. - По-моему, устарело. Надо другое. - Да не надо мне ничего, и это вполне подходящее. К тому же, как купить? В очередях стоять некогда, а так не продается. Скорее всего, сотрудница была совсем не против одеться понаряднее, но, в самом деле, как купить? Наступили времена страшного дефицита. Тогда Ермолаев (и нашел же на это время!) куда-то позвонил, с кем-то договорился, и женщине принесли модный в те годы кримпленовый костюм прямо на дом. Но обставили свою "акцию" так аккуратно и тактично (дескать, маловат, оказался одной нашей сотруднице, не согласитесь примерить?), что женщина ничего и не заподозрила. "О! - изобразил удивление Николай Яковлевич, когда она пришла на работу в этом костюме. - У вас обновка? И правильно. Одеваться надо соответствующе, потому что здесь вы представляете не только себя - вы представляете исполком". Н.И. Шуваева: - Помню, как гонял он нас во время строительства Театра кукол! Но не в традиционном понимании этих слов (шума и бестолковой суеты не было), он просто постоянно заставлял нас думать. "Подумайте, как лучше оформить фойе... Подумайте, какие будем делать сиденья... Подумайте, где закажем занавес... Не лучше ли сшить его в Большом театре... и т.д.". Сам бывал в театре чуть ли не ежедневно и нам ни минуты покоя не давал. Я была его ушами и глазами. - Случалось ли такое, что Ермолаев избавлялся от работников, которые его чем-то не устраивали? - этот вопрос я задавал и Козловой, и Мельниковой, и Шуваевой. - Мы такого не помним, - не сговариваясь, ответили все трое. - Настолько безупречные во всех отношениях люди подобрались? - Нельзя сказать, что безупречные. Например, некоторые товарищи имели пристрастие к спиртному. Двое таких у нас было. Но в то же время они являлись прекрасными специалистами. Что бы им исполком ни поручил, выполнят в наилучшем виде. Поэтому Николай Яковлевич вопрос об их увольнении не ставил. Он просто строго, чисто мужскими методами держал их в руках. И они в рабочее время ничего такого себе не позволяли. Если и "расслаблялись", то в выходные, уехав на рыбалку или на охоту. То есть здесь у Николая Яковлевича подход был не максималистский. Н.Е. Мельникова: "Перед каждым большим выступлением Николай Яковлевич вызывал меня к себе: "Вы о чем будете говорить? Какие вопросы намерены поднять?". Выслушает мой доклад полностью и тут же разобьет его в пух и прах. Но доводы приведет убедительные, возразить нечего, поэтому всю ночь сижу и переделываю. Но после правки он доклад уже не перечитывал". На мой взгляд, главное в системе Ермолаева - это его умение каждый предмет видеть со всех сторон. Никакой однобокости, во всем разумный баланс. С одной стороны, доверие, другой - постоянный контроль с одной стороны, трогательное внимание, с другой - высочайшая требовательность. "Вцепится, как бульдог, - помню, жаловался один из его начальников отделов, - и пока своего не добьется, не отстанет". Думаю, по отношению к людям у него было и такое правило: "Не выделяй ни в ком одни достоинства. В то же время не суди о человеке только по его недостаткам. Учитывай все. Наши недостатки - это продолжение наших достоинств". Потому-то он и сумел сформировать вокруг себя такую сильную команду. Второе, что сделал Ермолаев - поднял на невиданный для закрытых городов уровень, значение и авторитет исполкома. Н.И. Шуваева: "Советская власть в закрытых городах долгое время или отсутствовала совсем (первых депутатов избрали только в 1954 году), или имела очень ограниченные возможности на что-то реально влиять. Всеми городскими делами заправлял административный отдел комбината. Исполком никого не заслушивал, тем более не занимался разработкой перспективных вопросов развития города. Однако с приходом Ермолаева положение стало круто меняться. Мы стали вызывать с отчетами не только гороно и отдел социального обеспечения, а и монтажников, строителей и даже комбинат. Я как-то выступала на одном министерском совещании и, рассказывая о нашем опыте, употребила такую фразу: "На исполкоме мы регулярно заслушиваем руководство всех предприятий города". - "На исполкоме? - вдруг слышу я ироничное замечание. - Что за глупость. Да кто на наш исполком пойдет?" То есть в других закрытых городах на Советы по-прежнему почти не обращали внимания, а у нас Совет и исполком стали серьезным органом власти, и никому даже в голову не приходило проигнорировать наше обращение". Ермолаев, продолжу я мысль Нины Ивановны, был не из тех, кого устраивают синекурные должности, ему нужна была власть реальная, и он ее шаг за шагом отвоевывал. Так что фраза "борюсь за власть" не простая. За нее, действительно, приходилось бороться. И не только с горкомом партии, по ряду важных позиций возникали трения и с химкомбинатом, что в своих воспоминаниях, правда, в очень смягченной форме признает и Борис Васильевич Брохович. "Мы жили с Николаем Яковлевичем на одной улице, - пишет он. - Утром по пути на работу нередко с ним встречались. "Можно я вас провожу до работы?" - говорил он. Соглашаюсь, хотя уже знаю, что будет несколько вопросов (и не только), но и кое-какие хозяйственные просьбы, а иногда претензии по делам, не терпящим промедления. Это было немудрено, так как весь быт ЖКО, УРСа и других организаций замыкался на дирекции комбината и, конечно, были и недостатки в работе". Наверное, Ермолаев не раз обращался к Броховичу по поводу некоторых недостатков. Но если бы предметом его забот были только они... Смею утверждать, что Ермолаева в то время волновали не столько отдельные недостатки, сколько монопольное положение комбината в вопросах строительства. В подчинении комбината находился УКС, в единоличное распоряжение комбината поступали и все средства, выделяемые Москвой на строительство, в том числе на гражданское. А у кого деньги - тот и хозяин. Правильно ли это? Ермолаев полагал, что нет. По его мнению, когда заходил разговор о возведении не промышленных объектов, а жилья, школ, детских садов и Домов культуры, решающим должно быть слово городских властей. Именно они должны определять, что и как строить в городе, а не комбинат. И на этот счет у него были большие планы. О.А. Овакимян: "В душе Николай Яковлевич был строителем, созидателем и всегда очень радовался, если удавалось построить что-то красивое. При каждой нашей встрече (а я тогда работал прорабом на городских объектах) разговор шел только о качестве. "А как думаете сделать это? А что будет тут? А нельзя ли для отделки применить другие материалы?" И если возникала хоть какая-то возможность, он эти материалы доставал. Змеевик, белый, черный, розовый, серый мрамор, большие мозаичные панно, полированная, из ценных пород дерева столярка и многое другое, что мы тогда широко использовали при строительстве зданий общественного назначения (а строили их одно за другим: достаточно назвать библиотеку, гостиницу, кинотеатр "Октябрь", бассейн, Театр кукол, оздоровительную баню) - всё это в основном благодаря Николаю Яковлевичу. Если бы не он, там была бы обычная каменная штукатурка, цементные полы и фанерные двери. Но Николай Яковлевич сумел убедить и комбинат, и проектировщиков, и финансовые органы, что нужно применить улучшенную отделку". Н.И. Шуваева: "Я присутствовала на заседаниях исполкома и помню, какие там происходили баталии между Броховичем и Ермолаевым. - Из-за чего спорили? - Самое главное - застройка: выбор места, качество строительства. Борис Васильевич считал себя хозяином, потому что у него были деньги, а Николай Яковлевич твердо проводил свою линию, потому что он - председатель исполкома. Его интересовал город в целом, а не только химкомбинат". И всё новое он стремился построить красивым, просторным, комфортным, чтоб было надолго и не по типовым проектам. Типового однообразия он не переносил.  Н. Я. Ермолаев с супругой Людмилой Анатольевной Н.А. Кошурникова: "У него было очень развито чувство формы. По содержанию мы с ним многие вещи понимали одинаково, а вот что касается формы, я по сравнению с ним - абсолютный бездарь. Вот типичный разговор между нами: - Поезжайте на Дальнюю Дачу, - говорит он. - Там делают ремонт, надо, чтобы и мебель, и обои, и все остальное было подобрано как следует. - Николай Яковлевич, - сразу начинаю отказываться я,- но от моего визита туда толку никакого не будет, потому что для меня все стулья одинаковые. Я особой разницы между ними не вижу. Нет у меня к этому таланта. - Ну неужели вы не видите, что вот это некрасиво? - показывает он мне на какой-нибудь объект. Я и в самом деле не видела. А в нем эстетическое чутье, как видно, заложила природа, Он понимал красоту зданий, сразу обращал внимание на оригинальный интерьер. Он все хотел делать красиво и лично за этим следил. Помните, у нас на улицах в одно время появились розы? Это он придумал. Их, бывало, ночью поломают и даже с корнями повыдергивают, а он заставлял сажать снова: "Надо приучать людей к красоте". И ведь приучил! Розы и тюльпаны стали цвести на наших газонах каждое лето, пока городские власти сами не потеряли к ним интерес". Как конкретно решал Ермолаев и его команда строительные вопросы, покажу на примере школы №21. А.С. Волков:- Когда я стал заведующим ГОРОНО, наша материальная база сильно не соответствовала нашим потребностям. Мастерских нет (строили их по особому плану уже при Ермолаеве), спортзалов нет (построили потом, но не спортзалы, а клетушки какие-то), путёвых актовых залов тоже нет. Негде провести общешкольное мероприятие. Да и самих школ тоже не хватало. Учились в две смены. И вот Николай Яковлевич приглашает меня к себе и говорит: - Надо строить хорошую школу. - Что значит - хорошую? - А чтобы в ней были не только мастерские и спортзал, а и обсерватория, и плавательный бассейн. А актовых зала - даже два. Пусть у нас будет хоть одна школа, оснащенная всем необходимым. И тут же направляет меня в командировку в Жуковск. "Там только что построили большую школу чехи. Осмотрите ее внимательно, и все интересное возьмите на заметку". Вернулся из Жуковска - посылает в проектный институт, но не в наш, а в московский: "Узнайте, сколько будет стоить хороший проект!". Институт запросил 100 тысяч - сумму по тем временам огромную, тем не менее, следующая командировка - уже в министерство: пробивать финансирование. Выбить деньги - задача сложная, намного сложнее всех остальных, готовились к поездке тщательно. Перед самым отъездом в аэропорт мне прямо из цветочного хозяйства (Ермолаев так распорядился) доставляют огромный, в 100 штук, букет роз, и я, как только прилетел в Москву, сразу направляюсь с этим букетом на дом к замминистра Семенову. В 60-м году мы с Николаем Анатольевичем одновременно вступали в должности: он стал директором комбината, а я - заведующим ГОРОНО. Потом на сессиях и пленумах регулярно встречались, так что знакомы были достаточно хорошо. Захожу, протягиваю Маргарите Андреевне розы. Николай Анатольевич сразу все понял: "Ну, этот тоже приехал чего-нибудь просить". Однако в тот же день заказал на моё имя пропуск в министерство. Но, прежде чем пойти к Семёнову, я побывал у заместителя министра по капитальному строительству Короткова. По совету секретаря решил сначала заручиться его поддержкой. И он, надо отметить, отнесся к нашей идее с пониманием, даже разложил передо мной один из последних немецких проектов. "Вот посмотрите, какая у них структура: тут начальная школа, тут средняя, а тут старшая - по ступеням, но все под одной крышей. Интересно?" - "Интересно". - "Вот и нам пора так же делать. Я вас поддержу". Не знаю, как бы в дальнейшем развивались события, если бы не этот разговор с Коротковым, потому что Николай Анатольевич сразу встретил мои предложения в штыки: - 100 тысяч только за проект! С ума сошли. Вы бывали в Бурино? - Неоднократно. - Видели, какая там больница? - Видел. Саманная. - Вот. Ее бык рогами прошибить может. А вы в это время только на проект 100 тысяч просите. Может, сначала больницу построим? - Николай Анатольевич, у нас в России таких строений тысячи. Есть даже под соломенными крышами. Но надо же когда-то переходить и к хорошему строительству. Чтобы все было современно, удобно и надолго. Вот можно начать со школы. Пусть в городе будет хоть одна современная школа. Тогда он нажимает кнопку секретаря: "Пригласите ко мне Александра Васильевича" (Короткова то есть). Тот заходит: - Здравствуйте, Александр Сергеевич. - О, вы уже знакомы, - удивляется Семёнов. - Мы беседовали немного, - отвечает Коротков. - И я считаю, что заведующего ГОРОНО надо поддержать. Они там правильно мыслят, перспективно". Вот так действовал Ермолаев: сначала основательно изучал вопрос, посылал специалистов в другие города, разузнавал, как строят школы чехи и немцы, и только потом его инженеры садились за проектное задание. И от этого принципа (уж ежели строить, то строить, как следует) он не отступал никогда. - А почему он послал в министерство вас, а не поехал сам? - задаю я вопрос Александру Сергеевичу. - Ведь ему как председателю исполкома получить подпись того же Семенова, наверное, было бы намного проще. - Как раз наоборот: официальному лицу откажут быстрее ("решай свои проблемы сам, а у нас и без тебя забот хватает"). А мне так не скажут: я всего-навсего руководитель подразделения, я без чьей-то помощи обойтись не могу. Да и детали вопроса мне известны намного лучше. Ермолаеву к каждому разговору надо готовиться, изучать документы, а я каждую цифру наизусть знаю. Это, с его стороны, было очень грамотное и очень мудрое решение, хотя улаживать проблемы "наверху" он тоже умел прекрасно. Его там знали и уважали. Но он ездил в министерства только по наиболее важным, ключевым, вопросам, таким, как защита плана и бюджета, а по остальным направлял нас. Я к начальнику главка Гедройцу, который командовал в министерстве нашими городскими делами, ходил, как к себе домой. Да и к Звереву тоже. Ермолаев не только доверял нам решать вопросы самостоятельно, он нас заставлял это делать: "Выгнали за дверь - лезьте в окно, выставили через окно - ищите другие пути, но своего мы непременно должны добиться". Вот потому-то, заметим мы, его чиновники и были такие смелые. Сейчас, смотришь, вопрос выеденного яйца не стоит, но его не может решить даже заместитель главы города, а тогда безо всякого труда решал простой начальник отдела. Н.Е. Мельникова: "Помню, сколько раз мы ездили к Звереву, чтобы получить добро на новый Театр кукол. - А зачем вам надо обязательно строить что-то новое? - не соглашался Александр Дмитриевич. - У вас же есть отличный кинотеатр "Родина", вот в нем и располагайтесь. - Да от этой "Родины" одни колонны остались. Сгорела она. - Что значит от "Родины одни колонны остались"? Вы немножечко следите за своей речью. Короче, цеплялись за каждое слово, но нам все-таки удалось доказать своё. И за всем этим постоянно ощущалась настойчивая рука Ермолаева. Он не любил отступать от намеченного. Если что-то не получалось, сильно переживал, поэтому каждой поездке в Москву предшествовала большая подготовительная работа, особенно когда ехали с планом и бюджетом. "Если надо начинать врать - говорил он Людмиле Ивановне Козловой, - вы меня толкайте в бок". Шутка, конечно, но не совсем, потому что изворачиваться и хитрить, и в самом деле, приходилось. Например, плавательный бассейн, чтоб его включили в титул с строительства, пришлось назвать оздоровительной ванной, потом как ванну длиной в 25 метров строить разрешалось, а такой, же длины бассейны - нет. О том, чтобы сделать город как можно лучше, Николай Яковлевич, похоже, думал денно и нощно. Возвратившись из одной поездки, показывает фотографии: - Посмотрите, какие у них на улицах красивые скамейки и урны. И нам надо такие же сделать.  Н. Я. Ермолаев среди членов городского партийного, профсоюзного и комсомольского активов Приезжает из другой - привозит вырезки из газеты: - Почитайте, как у них работает служба быта: бельё не только стирают и гладят, а еще и красиво упаковывают и доставляют домой. Давайте будем внедрять". "В душе он, действительно, был созидателем. Не случайно именно при нем был разработан и принят первый генеральный план развития города, а также получила мощное развитие служба быта". Л.И. Козлова: "Сколько средств и нервов мы на нее потратили, сколько создали отличных ателье, парикмахерских и мастерских - не счесть! Ежегодно открывали новые предприятия. Правда, потом они поразорялись и захирели, но в те годы в наши бытовые салоны было приятно зайти". Но больше всего в силе и масштабности ермолаевского мышления меня убедили не столько его строительные и бытовые проекты, сколько производственно-экономические. Мы-то только недавно, лишь после того, как "начал клевать жареный петух", осознали шаткость и ненадежность своего благополучия, поскольку оно целиком зависит от благополучия "Маяка". Живет "Маяк" - живет и город. Трудно стало "Маяку" - сразу оказывается на голодном пайке и город. А Ермолаев это понял еще тогда, во времена привилегированного положения атомных городов. Л.И. Козлова: "О том, что город не может устойчиво существовать на базе одного предприятия, Николай Яковлевич говорил неоднократно. Не только говорил, а и настаивал: - Надо открывать новые направления, надо обязательно создавать гражданские производства. Мы на эту тему написали множество писем, для них на комбинате даже специальную папку завели, но дальше папки письма не пошли". По сути дела, еще в 70-х годах Николай Яковлевич говорил о необходимости конверсии. Город еще и слова-то этого не знал, а он уже ставил вопрос в практическую плоскость. Вот как далеко он смотрел. Казалось бы, при таком внимании к перспективным вопросам у него совершенно не должно оставаться времени на так называемую мелочевку. Но разговариваю с Шуваевой - она рассказывает, что Николай Яковлевич регулярно посещал театр, а также ДК и библиотеку (и не только директорские кабинеты посетит, а обязательно заглянет в отделы, поговорит с людьми). Встретились с бывшим председателем горспортсовета Ивановым - он утверждает, что Ермолаев обязательно приходил на все крупные соревнования, а Александр Сергеевич Волков вспоминает, что председатель исполкома часто бывал в гороно на совещаниях директоров, причем приглашения, как правило, не ждал, а сам звонил: - Вы когда собираете своих? - В четверг. - Могу я к вам подъехать? - Да ради бога! Приедет, скажет: "Просто посижу". Но потом обязательно выступит, обязательно подскажет нам что-то дельное. В.И. Подольский: "Идет он по совхозу Кулуево, видит: местные парни играют в хоккей. Остановился, посмотрел и сразу обратил внимание на одного очень ловкого, верткого, как вьюн, парнишку. Один всю команду обыгрывал. - Ты кто такой? - Ахудзянов. - Хочешь к нам в город переехать? Будешь играть за сборную города. - А как батя? Пошли к отцу. Он, как оказалось, работал бухгалтером. - Слушайте, ради сына вашего Володьки я готов перевезти в город всю вашу семью. У него просто талант хоккеиста. Поедете? И перевез. Дал им двухкомнатную квартиру, работой обеспечил, и этот Ахудзянов много лет играл в сборной города центральным нападающим. Он был кумиром наших мальчишек". То есть и в этих делах у Ермолаева поддерживалось строгое равновесие, или, как было о сказано раньше, разумный баланс; уделяя постоянное внимание перспективным вопросам, он всегда находил время и для текущих. За две недели на прием к нему никто не записывался, это вернейший признак высокой организации работы. И еще один принцип из неписаного делового и морально-этического кодекса Ермолаева: "Каждый дельный и честный человек должен состоять в партии".  Н. Я. Ермолаев среди участников закладки памятника первостроителям города Н.А. Кошурникова: "Николай Яковлевич не знал, что я не член КПСС, а когда узнал, страшно удивился: - А почему? Мне и в голову не приходило, что вы можете быть не коммунисткой. - Как же вы подбираете себе кадры, коли, не знаете таких вещей? А я вот диссидентка. - Нет, вы не диссидентка. По образу мыслей и по действиям вы вполне достойны быть в партии. Вам надо вступать. - Нет, не буду. - Это почему же? - А потому, что для меня дороже свободы в жизни ничего нет. - А у тебя свободу никто не отнимает. - Как не отнимает? Если ты коммунист, ты уже человек несвободный. Тебе могут приказать. А я такого не хочу. - Вот оно что, - прищурил глаз Николай Яковлевич, но своего мнения на этот счет не изменил. Он считал, что и я, и он должны непременно быть в партии и ста вить на первое место не личную свободу, а интересы дела. - Он был интеллигент? - Нет. Интеллигентом я Николая Яковлевича назвать не могу. Он был государственный человек, но не интеллигент. Он умел подать пальто, он никогда не сядет, если вы стоите, но иногда мог сказать такое, что истинно интеллигентный мужчина ни за что не скажет. Разумеется, Ермолаев в этом не виноват, он из хорошей трудовой семьи, он честный и порядочный, но соответствующего воспитания и образования ему получить не удалось. Николай Яковлевич это понимал и постоянно за собой следил, особенно за речью. Нельзя сказать, что он говорил неграмотно. Нет, он говорил хорошо, но некоторые слова, в частности вот эти пресловутые: "средства", "ложит", "квартал" - мог произнести с ошибками. Чтобы такого не случилось, он, прежде чем выступить с докладом публично, шел с ним ко мне: "Ну-ка, я почитаю, а вы послушайте, всели тут грамотно". Я отдельные места поправляла, и он на это нисколько не обижался, даже, наоборот, решительно вычеркивал неудобные фразы. "Лучше убрать, - говорил он, - а то я забудусь и опять скажу неправильно". Выглядеть неграмотным ему не хотелось, и он всегда прислушивался к моим поправкам. Думаю, это очень хорошее качество: не отметать замечания с начальническим пренебрежением, а постоянно учиться. Ермолаев учился до конца жизни. - Обращает на себя внимание, - говорю я Нине Александровне, - что те люди (Семенов, Терновский, Никифоров, Ермолаев) очень рано сформулировали для себя все жизненные вопросы и в нравственном плане, и в служебном. Сейчас, смотришь: мужчине под 50, а он еще в элементарных ситуациях путается, а они имели четкую систему взглядов и все понимали с ранних лет. "Думаю, тут имеет большое значение, - как обычно, просто и убедительно стала отвечать Нина Александровна, - что это военное поколение. Мы вынуждены были рано становиться взрослыми и рано приходить к пониманию многих вещей. Это первое. Второе. Сюда отбирали лучших выпускников вузов и техникумов. По химии тут была сборная Союза. Сливки студенческой молодежи. Но даже на фоне того поколения Семенов, Терновский и Ермолаев ("А также Никифоров", - добавляю я от себя. - В.Ч.) заметно выделялись. Помимо всего прочего, они были очень умными людьми. Я считаю, что Николай Яковлевич не достиг потолка. По-настоящему, ему место в правительстве, и очень хороший правитель получился бы: честный, деловой и не вор. Ему, кстати, предлагали должность начальника отдела в Совете министров, но он отказался". А теперь о явно пропартийной позиции Ермолаева. Как нам к этому относиться? Не компрометирует ли партия его имя? Думаю, что для начала надо выйти из-под влияния антикоммунистической истерии (независимо от того, приемлете ли вы коммунистическую идею или нет) и перестать все, без разбора, валить в одну кучу. Ведь в партии состояли не только демагоги и политические приспособленцы, но и маршал Жуков, и академик Королёв. Что же нам теперь - вычеркивать их имена из отечественной истории. Крайности во всем вредны, в особенности - в вопросах политики. Поэтому надо не ярлыки навешивать, а попробовать разобраться. Вот что говорит на этот счет сын Николая Яковлевича, Анатолий: "Наверное, я огорчил отца, не вступив в партию, хотя я не вступил только потому, что не считал себя достойным. Мое представление о том, каким должен быть коммунист, было сформировано прежде всего на примере отца: коммунист должен быть таким, как он. Я таким стать не мог, эта планка для меня слишком высока, поэтому не вступил".  Н. Я. Ермолаев Видите, какой моральный авторитет имел коммунист Ермолаев? Глядя на него, другие считали себя недостойными партийного билета. И все потому, что он пошел в партию не за личными благами, а только затем, чтобы взять на свои плечи дополнительную ответственность за каждый свой поступок. С коммуниста за все особый спрос - так считал он. Следовательно, не осуждать Ермолаева надо, а понять и, возможно, посочувствовать, потому что суровая партийная дисциплина и жесткое партийное требование: "Прежде думай о Родине, а потом о себе", которое Николай Яковлевич неукоснительно выполнял, на мой взгляд, существенно деформировали его жизнь. В чем конкретно это выражалось? Например, в отношении к семье... В отличие от Семёнова, семья не стала для него тем живительным оазисом, где он мог бы снять физическое и духовное напряжение и куда ему всегда было бы приятно возвращаться. И он не испытывал в семье полного душевного комфорта, и семья не получала от него достаточного мужского внимания. "Он всегда считал главным работу, - говорит Анатолий. - И всегда был где-то там". "К тому же, - как отмечает Кошурникова, - они во многом расходились со своей женой, Людмилой Анатольевной. Он весь обращен к людям, у него каждый день встречи, мероприятия, вечера, заседания. А она, будучи по натуре человеком замкнутым, больше любила уединение и книги, от его бесконечных встреч и вечеров она быстро уставала. Он жил заботами города и его жителей, его любили, на улицах он отвечал на приветствия на каждом шагу, а она была из числа тех, кто предпочитает жить для себя, для души. Его популярность Людмилу Анатольевну раздражала. Он ее уважал, ценил ее ум и образованность, но они были люди разные, и дома Ермолаев становился совсем не таким, каким его привыкли видеть на людях. Он становился более закрытым, строгим и даже деспотичным. Его слово в семье обсуждению не подлежало. Следовало делать только так, как говорил он". А.Н. Ермолаев: "Как он нас воспитывал? Он приходил домой часов в 8 вечера, а то и позже. Когда особенно воспитывать? Тем более, что после ужина он продолжал работать с документами. Я не могу сказать, что мы много времени проводили вместе". Типичная жизнь большого и честного советского начальника. Он целиком отдает себя делу, а на семью у него времени почти не остается. Н.Е. Мельникова: "Он, когда к нам приходил, любил посидеть вот в этом кресле. - До чего же удобно, - скажет. - У меня такого нет. - Так купите. - Да некогда этим заниматься, - и тут же переведет разговор на другую тему. Тогда я пошла и сама договорилась насчет гарнитура для их квартиры. Сам он для дома практически ничего не делал. Но и этот гарнитур они смогли купить уже после его смерти". - Он жил исключительно заботами города, который, безусловно, любил, он жил работой. Наверное, в его адрес не раз звучали слова похвал. Как он к ним относился? - спрашиваю я Н.А. Кошурникову. - Выступив с речью или с отчетом на конференции, он потом обязательно подойдет и спросит: "Ну, как я там? Ничего такого не допустил?" И оставался явно доволен, если я давала положительный отзыв. После 50-ти Ермолаев стал заговаривать о смерти все чаще и чаще. - Кто следующий? Может, я? - спрашивал он каждый раз, получая известие о кончине очередного своего сослуживца. И предчувствия его не обманывали, хотя от природы Ермолаев был очень здоровым и мощным парнем, настолько здоровым, что в деревне его называли трактором. "Мне все соседи завидовали, - плакала на похоронах мать. - Что тебе, дескать, у тебя вон какой трактор! Сегодня приехал - завтра уже все вспахано. И такого мужичину все равно угробили"... К несчастью, вызванный плутонием рак легкого сразу приобрел такие формы, что операция не дала практически никакого результата. С каждым днем ему становилось все хуже и хуже. В июне, надев пальто, Николай Яковлевич в последний раз обошел город (решил посмотреть, что он оставляет после себя), а 27 августа его не стало... Умирал Ермолаев тяжело, но мужественно. А.Н. Ермолаев: "У нас никогда не было такого, чтобы отец раскрыл объятия: "О, сыночек, дорогой!" - и начал лобызаться. Он всегда вел себя сдержанно, в том числе и на больничной кровати. Ни разу ни на что не пожаловался. Я до самого конца даже не знал, чем он болеет. Мне об этом не говорили. В самый последний день и то он не сказал о своем самочувствии ни слова. Только поговорил с внучкой Катей, пожелал ей счастливого начала школьной жизни (она собиралась в первый класс) - и всё. Я бы так не смог. Столь достойно встретить смерть, дано не каждому". Н.А. Кошурникова: "Таких похорон я на своем веку не помню. Казалось, проститься с Николаем Яковлевичем вышел весь город. Люди рыдали и готовы были нести гроб на руках до самого кладбища. Многие восприняли его смерть как потерю самого близкого человека". Почему город так любил Ермолаева? Почему предания о нем до сих пор хранятся в народной памяти? "10 лет прошло после его смерти, 15 лет прошло, - очень точно подметил Д.А. Овакимян, - а люди всё говорили: "Вот Ермолаев так не сделал бы. А вот Николай Яковлевич таких случаях поступал по-другому". Почему? Ведь у нас в России власть не пользуется почетом испокон веков. Вот признания, взятые мною из прессы: "Нигде нет так много подлости, негодяйств, мерзости и грязи, как в нашей власти".  Таких похорон город не знал "У нас в России (и в этом все едины) совершенно безнравственная власть". А вот сцена, которая разыгралась в одной из телепередач: ведущий программы обратился к присутствующим в студии участникам с вопросом: "Считаете ли вы политику российской власти нравственной?" В студии воцарилась гнетущая тишина. Тогда ведущий вновь повторил: "Поднимите руку те, кто так считает". Опять никакой реакции. Тогда ему не оставалось ничего другого, как продолжить: "Поднимите руку, кто считает политику российской власти безнравственной?" Руки подняли все, независимо от политических убеждений, симпатий и антипатий. Выходит, по вопросу о безнравственности нашей власти в народе сложилось единодушное мнение. Почему же совсем иное отношение к Ермолаеву? A потому, прежде всего, что Николай Яковлевич сумел соединить власть с нравственностью. Он сделал ее заботливой, справедливой, честной, очищенной не только от демагогии, лжи, цинизма и двойных стандартов, а даже от мелких послаблений в сторону власть имущих. По отношению к себе он был строже, чем по отношению к остальным. "Не думай, что власть предоставляет тебе большую свободу, чем другим. Наоборот. За каждым твоим поступком - особый догляд, и за каждый - особый спрос. Не забывай об этом ни на минуту", - не сомневаюсь, что что-то подобное в ермолаевском кодексе было. Л.И. Козлова: "По масштабу мышления и по своим личным качествам Николай Яковлевич был просто подарком городу. После него таких людей у нас больше не было". Н.Е. Мельникова: "Это был человек государственный. Он ясно видел перспективу развития города на много лет вперед. Я работала с ним с большим интересом, работала взахлеб". Н.А. Кошурникова: "Как среди партийных лидеров я считаю лучшим Н.П. Мардасова, так среди глав исполнительной власти безоговорочно ставлю на первое место Ермолаева. После Николая Яковлевича списки достойных, но скромных больше не составлял никто. О них забыли". Источник: Черников В. Кодекс Ермолаева // КамерТон. - 2002. - 4, 11, 18, 25 января, 1 февраля. |