вернуться назад
Г. Байсоголов
ВОСПОМИНАНИЯ
Пятнадцать лет своей работы и жизни Григорий Давидович отдал борьбе против переоблучений атомщиков, спасая многих от тяжелых последствий радиации. В последующие тридцать лет уже в Обнинске (Институт радиационной медицины) мудрый врач эту же радиацию направил на успешное лечение ранее не излечимых заболеваний.
По просьбе сотрудников Григорий Давидович написал воспоминания о своей работе в нашем городе. Редакция в течение двух месяцев готовила публикацию. К сожалению, мы не успели опубликовать их при жизни автора.
Меня, молодого специалиста, работавшего после окончания института в э/госпитале, а затем с октября 1945 года в гемотерапевтической клинике Центрального института гематологии и переливания крови под руководством замечательного клинициста, большого ученого и прекрасного человека М.С. Дульцина, в феврале 1950 внезапно вызвали в МЗ СССР, дали заполнить какую-то очень подробную анкету, а в апреле вновь вызвали (оказалось, в 3-е Главное медицинское управление при МЗ СССР) и предложили поехать на Урал (не уточняя куда) заведующим клинической лабораторией. В связи с тем, что я не являлся лаборантом, а интернистом с определенным гематологическим уклоном, а также учитывая, что в течение года должен был закончить исследования по кандидатской диссертации, я на всех уровнях (отдел кадров, зам. начальника, начальник Управления) отказывался от подобного предложения. Однако, когда меня принял зам. министра А.И. Бурназян, встретивший словами "Вы нам очень нужны" (до этого я никому особенно не был нужен), и обещал, что на новом месте смогу окончить исследования по диссертационной работе, необходимую литературу мне будут получать в библиотеке по его абонементу, никаких препятствий к общению со своим научным руководителем у меня не будет, как и со своими родителями, у которых я единственный сын, к тому же на месте имеются специалисты, которые мне могут помочь: профессор Александров, доцент Богданова, а заведовать буду не лабораторией, отчего я категорически отказывался, а терапевтическим отделением, на что я дал согласие. К сожалению, за исключением должности, остальные обещания так и не были реализованы как по условиям весьма ответственной работы, так и вследствие отсутствия в медсанотделе вивария. В течение 3-х лет я не виделся со своими родителями, проживавшими в Тбилиси. Впервые в 1953г. мы встретились с мамой в Ялте, куда я приехал по путевке в санаторий, а мама - повидать меня.
В те годы выезд из Челябинска-40, куда я был направлен, на "большую землю" был весьма ограничен. Не выпускали даже в отпуск, выплачивая за это 150% отпускных.
Занимая должность заведующего терапевтическим отделением, являвшимся, по сути, первым в мире отделением лучевой патологии, обслуживающим работников предприятия по наработке оружейного плутония и урана, давала мне возможность довольно часто бывать в Москве, на конференциях и совещаниях по радиационной патологии. Надо сказать, что в 50-е годы в нашей стране исследования, проводившиеся по данной проблеме как в клинике, так и в эксперименте, шли довольно широким фронтом. Интерес к ним, начиная с 60-х годов, постепенно угасал, что и привело к ситуации, возникшей после Чернобыльской аварии, - той массовой радиофобии и необдуманным, малоэффективным и весьма дорогостоящим решениям. Значительную в этом отношении роль сыграли и средства массовой информации. В чем только не обвиняли специалистов-радиобиологов, клиницистов-радиологов, гигиенистов, подписавших в те годы так называемую 35-бэрную концепцию, которая могла быть весьма полезной. Правительство оказалось не на высоте, прислушиваясь к мнению не профессионалов, а дилетантов, многие из которых на этом сделали карьеру.
Бывая в те годы (1950-54 гг.) в командировках, учитывая необходимость по возращении сообщать письменно в режимный отдел комбината о всех своих встречах (такой уж был порядок), я старался уменьшить их с людьми, не имеющими отношения к атомной проблеме, во избежание возможных для них неприятностей, что привело в дальнейшем к тому, что я растерял многих приятелей и знакомых.
Поездка на новое место работы была сопряжена с определенными трудностями. Нам дали лишь адрес какой-то конторы в г. Челябинске, расположенной на ул. Торговой. Все вещи надо было брать с собой; к счастью, их было мало. В конторе на Торговой нас приняли. Приобрели билеты до Кыштыма (о котором я ранее ничего не знал) на поезд Челябинск - Свердловск. В Кыштым прибыли затемно; какие-то люди помогли сесть в старенький автобус, который и отвез куда-то в лес, в котором за забором находилось несколько старых корпусов. Как выяснилось в дальнейшем, эти корпуса были раньше домом отдыха "Дальняя Дача" (существовала и "Ближняя Дача", прямо как у И. В. Сталина).
"Дальняя Дача" встретила нас не очень привет-пиво. В приемном (административном) корпусе отобрали паспорта, выдали простыни, одеяла с наволочками и повели в другой (спальный) корпус. Меня с женой поместили в комнату, где спал человек преклонного возраста, у потолка горела электрическая лампочка без абажура, а на стенах были надписи, которые нас не могли вдохновить. На них указывалось, кто, когда и сколько месяцев здесь "пригорал". Были случаи, когда "пригорали" до года. В период нашего пребывания на "Дальней Даче" там была семья, двое детей которой ходили в кыштымскую школу. Успокаивало лишь то, что все находящиеся на "Дальней Даче" регулярно получали зарплату.
Мы были молоды и, несмотря на все невзгоды и неизвестное будущее, довольно быстро заснули. Проснувшись утром, пришли в восхищение от солнечного дня, замечательных сосен и большого пруда, который мы приняли за озеро. Умывшись в пруду, мы отправились в административный корпус посмотреть, там пи оставленные вещи, узнать о возможностях питания и дальнейшей своей судьбе. Первые, кого мы там увидели, были два молодых человека, которые что-то обсуждали, причем один из них говорил больше руками. У обоих брюки были с заплатами, что позволило мне "поставить диагноз" о принадлежности их к медикам, что и подтвердилось. Один из них был кандидат медицинских наук Г.И. Маркман, другой (жестикулировавший) - В.Н. Дощенко, успевший за короткий срок пребывания на "Дальней Даче" хорошо познакомиться с окрестностями и даже припрятать лодку в кустах.
По-видимому, потребность в медиках в самом городе (Челябинск-40/Челябинск-65/ Озерск) была существенной, и поэтому нас довольно быстро по сравнению с другими специалистами направили в город.
Молодой город, особенно очень красивое озеро Иртяш произвели на нас большое впечатление. Поселили нас в доме № 44 по проспекту Сталина (Ленина), который считали общежитием медиков. В дальнейшем это общежитие было преобразовано в обычный коммунальный дом, квартиры в котором в большинстве случаев получили те, кто там проживал.
Довольно быстро мы познакомились со всеми жителями этого дома. Надо сказать, что в те годы жизнь в Челябинске-40, городе, находившемся за колючей проволокой, была как при коммунизме: двери в квартиры оставались открытыми, белье сохло во дворе и по ночам, о кражах не было слышно, несмотря на то, что среди жителей города были бывшие заключенные, оставшиеся в городе после их освобождения. И вот, при столь идиллической картине, в одно действительно прекрасное утро Г.И. Маркман не обнаруживает свой костюм. Поиски костюма у жителей дома, которые подозревались в розыгрыше, не дали результата. Старенький костюм был украден. На работу он пошел, кажется, в брюках В.Н. Петушкова (главный хирург МСО № 71). Мы быстро сообразили, собрали деньги и купили новый, довольно приличный костюм, а вскоре (через 7-10 дней) был задержан и вор в костюме Г.И. Маркмана, но уже перелицованном.
В МСО № 71, которым руководил в то время Н.Н. Хвостов, встретили меня хорошо. Отделение на 25 коек (11-я терапия), которым мне пришлось руководить, было расположено на 1-м этаже основного корпуса 1-го больнично-поликлинического объединения, имело отдельный вход, и на его же территории была создана Ф.М. Ляссом, командированным из Института биофизики МЗ СССР, биофизическая лаборатория. В дальнейшем в ней работали Т.Н. Рысина, В.И. Петрушкин и др. В шта-тах отделения, кроме заведующего, было 3 врача (В.И. Маслюк, Р.Н. Креславская, Л.С. Кузьмина) - все хорошо подготовленные терапевты. Остальные специалисты при необходимости привлекались в качестве консультантов, кроме гематологов, которых не было в штатах МСО № 71. Вообще в 3-м Главном медуправлении существовало, на мой взгляд, неправильное представление, что гематологами являются врачи-лаборанты. Поэтому пришлось обучать врачей даже методу стернальной пункции.
Кроме того, к отделению весьма тяготели специалисты-невропатологи: Г.Я. Лукачер и зав. неврологическим отделением МСО № 71 А.К. Гуськова, которая вскоре, несмотря на потерю в зарплате, оставила заведование и перешла на работу во 11-е тер. отделение.
В отделение помещались работники основного производства комбината "Маяк" с различными терапевтическими заболеваниями и в первую очередь - с изменениями в морфологическом составе периферической крови, повреждением кожи, обусловленным лучевым воздействием, а также лица, участвовавшие в аварийных или ремонтных работах в случае существенного переоблучения. Следует иметь в виду, что в те годы ПДД составляла 30 бэр/год.Вопросы госпитализации, перевода на работу без вредности и другие лечебно-профилактические мероприятия обычно решались на заседаниях лечебно-контрольной комиссии (ЛКК), заседавшей еженедельно. Председателем ЛКК являлся зав. II тер. отделением, а обязательными ее членами - заведующие врачебными здравпунктами, имевшимися на каждом основном объекте комбината. Тем самым устанавливалась тесная связь между отделением и здравпунктами. Совершенно естественно, что в острых случаях вопросы госпитализации решались значительно проще.
Следует иметь в виду, что за первые четыре года через стационар прошло 36 человек со значительным переоблучением. В ряде случаев была установлена острая лучевая болезнь. Трое из них умерли. У других этот диагноз не был поставлен в связи с отсутствием у них характерной клинической картины. Во всех последних случаях доза облучения была ниже 100 бэр.
Из числа больных острой лучевой болезнью особенно запомнились четверо: трое были работниками, один - заключенный.
1) Больной К. в результате аварии 15 марта 1953г. подвергся значительному гамма-нейтронному облучению. При этом нижние конечности, особенно голени, пострадали в значительно большей степени в связи с попаданием на них радиоактивных веществ.
2) Болезнь и смерть больных И. и Б., по сути, спасли остальных работников завода, на котором они трудились. Это был чрезвычайно засекреченный объект, вступивший в строй в 1952 году, на котором, со слов А.И. Бурназяна, были "санаторные условия работы", и поэтому рекомендовали даже переводить туда лиц, облучившихся в значительной дозе.
И. обратился 10.01.1953 по поводу носового кровотечения в приемное отделение больницы, куда был вызван я. В анализе крови больного не были обнаружены лейкоциты и резко уменьшено количество тромбоцитов. От больного узнали, что и у его сменщика Б. также было носовое кровотечение. Оба они были 10.01.53 госпитализированы. Заболевание быстро прогрессировало, и пациенты умерли от массивных кровоизлияний в мозжечок - один на 4-й, другой на 6-й день от момента госпитализации.
Болезнь этих начальников смены показала, что на данном заводе условия труда далеки от "санаторных", и сделала необходимым в короткие сроки провести осмотр всех работников этого объекта. Многие сотрудники были переведены на работу в "чистые условия". Был принят и ряд профилактических мер, позволивших уменьшить лучевую нагрузку на персонал, а рабочий день сокращен до 4-х часов. Надо сказать, что руководство завода и комбината, а также Главка Минсредмаша было весьма встревожено создавшейся ситуацией и всячески шло навстречу предложениям медиков как клиницистов , так и гигиенистов. Все дни пребывания больных И.и Б. в стационаре на комбинате находился начальник Главка А.Д.Зверев, который вместе с руководством комбината старался нам помочь. Вся эта история закончилась решением о строительстве нового завода, в проектировании которого были учтены все ранее допущенные ошибки.
В то же время руководство Института биофизики вело себя иначе. Вскоре после смерти этих больных к нам приехали с инспекционной целью А.С. Архипов (директор института) и проф. Н.А. Куршаков (зав. клиникой института). Они ознакомились с историями болезни больных. Архипов (гигиенист по специальности) пытался инкриминировать недостаточную активность в оживлении пациентов, когда произошла остановка сердца. По его мнению, необходимо было добиться восстановления сердечной деятельности путем использования электрических разрядов (электростимуляции), и это у больных с массивными кровоизлияниями в мозжечок и полным отсутствием лейкоцитов и тромбоцитов!! К счастью, Н.А. Куршаков занял принципиальную позицию - не нашел в наших действиях никакого криминала.
Надо помнить, что все это происходило в начале 1953г, еще до смерти Сталина, когда в тюрьмах находились ведущие медики страны и уже разворачивалась кампания по выявлению "врагов народа" среди медицинских работников, в том числе и в нашем закрытом городе. Еще осенью 1952 г. из МСО№ 71 были отчислены В.И. Маслюк - ученица академика В.Н. Виноградова (был арестован) и канд. мед. наук Г.И. Маркман. Очевидно, были и другие, но я их не помню.
3) Больной К. был заключенным, который пострадал при прокладке траншеи, где была "загрязнена" почва у одного из зданий объекта "Б" (радиохимический завод), что было мало кому известно. Поэтому врачи санитарного отдела лагеря заподозрили возможность влияния лучевого фактора лишь после появления симптомов, характерных для III периода ОЛБ. Был вызван на консультацию В.Н. Дощенко, установивший диагноз ОЛБ. Возможно, с поздним началом лечения и связан исход заболевания.
Уже эти первые случаи ОЛБ позволили нам описать клиническую картину ОЛБ, охарактеризовать нарушения кроветворения и их патогенез, сформулировать основные методы лечения. Кроме того, было показано, что изменения, возникающие после однократного краткосрочного облучения в дозе меньше 1ГР существенно не сказываются на общем состоянии пострадавшего. Материалы этих исследований легли в основу моей кандидатской диссертации ("Клиническая картина острой лучевой болезни и состояние кроветворения при ней"), защищенной в 1954г. Предзащитный период проходил не очень гладко, т.к. оппонент М.С. Лаптева-Попова не представила заранее, как это полагается, отзыва. В личной же беседе, проходящей в течение нескольких дней, ею был сделан ряд замечаний. Мои пояснения использовались на следующий день для новых возражений. По-видимому, Маргарита Сергеевна пыталась защитить выдвигавшуюся ею теорию возникновения мегалобластического кроветворения после облучения. Мои мытарства закончились после того, как я предложил Маргарите Сергеевне высказать все замечания на защите. Официальный отзыв был благоприятный, и защита прошла спокойно.
В последующие годы происходило лишь уточнение отдельных сторон патогенеза, значения неравномерности облучения в клинической картине и исходах ОЛБ и совершенствование методов ее лечения, а также описание клиники более тяжелобольных (кишечная, токсемическая и церебральные формы ОЛБ), наблюдавшейся у 4 человек при самопроизвольной цепной реакции (СЦР), развившейся в результате грубейшего нарушения ими условий эксперимента.
Следует иметь в виду, что к 1954г. описание клиники и патогенеза, возникающих изменений при ОЛБ и методов ее лечения если и были известны, то основывались лишь на данных о последствиях у жителей Хиросимы и Нагасаки, городов, на которые были сброшены атомные бомбы, а также на экспериментальных исследованиях, что нельзя было полностью переносить на ситуацию, имевшую место на комбинате. К тому же МСО не получал иностранную литературу, а "сборники", составлявшиеся из переводных работ, подготовленные 3-им Управлением, почему-то хранились в 1 отделе и не выдавались на дом. Только вмешательство А.И. Бурназяна, посетившего в очередной раз Челябинск-40, сделало их более доступными. Лишь в 1954г. появилась переводная монография Л. Гемпельмана, Г. Лиско и Д. Гофмана "Острый лучевой синдром", в которой приводились материалы наблюдения и лечения 9 больных, пострадавших в Лос-Аламосской лаборатории при двух СЦР. В двух случаях заболевание закончилось летально.
В этот же период в отделении постоянно находились больные, у которых была диагносцирована хроническая лучевая болезнь (ХЛБ). Дозы облучения, полученные этими работниками, были нам известны, во всех случаях они превышали существовавшую ПДД. Они весьма варьировали, как и состояние здоровья пациентов и в первую очередь морфологический состав периферической крови. В связи с этим нами была предпринята попытка сопоставить выявленные изменения в состоянии здоровья больных с дозой облучения, что было в определенной мере успешным и легло в основу монографии (1954). Было дано описание клиники ХЛБ, наблюдающиеся при этом изменения в различных органах и системах и основные методы её лечения. С целью профилактики ХЛБ рекомендовалось уменьшить существующую ПДД в 2 раза, как не имеющую достаточного запаса прочности; разрешить использовать переводы в "чистые условия" не только в соответствии с клиникой, но и дозе облучения.
В апреле 1953 нас с А.К. Гуськовой вызвал в Москву А.И. Бурназян с нашими материалами по лучевой болезни, о которых он знал. Выяснилось, что на научно-техническом совете Минсредмаша назначен отчет по деятельности Института биофизики МЗ СССР и нам было предложено выступить со своими материалами. Наш доклад получил положительную оценку и в какой-то мере смягчил сгущавшуюся на совете атмосферу. Я второй раз в жизни был свидетелем, когда в присутствии подчиненных ругают их начальника. Зам. председателя Совета министров СССР В.А. Малышев отчитывал стоявшего навытяжку (по стойке смирно) зам. министра здравоохранения А.И. Бурназяна за недостаточную помощь Институту биофизики МЗ СССР. Это очень неприятная картина. Первый раз тот же А.И. Бурназян в нашем присутствии отчитывал нач. МСО № 71 Н.Н. Хвостова.
К сожалению, как мне удалось убедиться, этот стиль общения начальника с подчиненными является довольно распространенным и вряд ли способствует улучшению работы.
На следующий день нас принял А.И. Бурназян. Разговор начался на повышенных тонах, в котором я не уступил А.И. Бурназяну. В дальнейшем он протекал весьма конструктивно и даже с чаем и пирожными. Я объяснил, что на базе МСО № 71, учитывая уникальность клинических наблюдений, целесообразно создание научного подразделения для их обобщения и проведения соответствующих научных исследований. А.И. Бурназян довольно быстро с этим согласился и обещал в ближайшее время решить этот вопрос. Уже через неделю (06.05.53) после нашего разговора был подписан приказ об организации филиала клиники Института биофизики, заведующим которого назначался я. Лишь в июле были получены штаты филиала. Первыми научными сотрудниками, которые были зачислены в штаты филиала, стали А.К. Гуськова, В.Н. Дощенко, Е.А. Еманова, В.И. Кирюшкин, Т.Н. Рысина. В то же время штаты отделения не пересматривались, и, таким образом, будучи сотрудниками НИИ, мы выполняли также и обязанности работников отделения.
Основным направлением наших исследований в первые годы работы филиала была оценка состояния здоровья работников радиохимического завода и сравнительно отдаленных последствий облучения. К 1954 году нам было уже ясно, что на данном заводе основным фактором, влияющим на состояние здоровья персонала, является внешнее гамма-излучение, дозы которого в подавляющем большинстве случаев существенно превышали ПДД, которые и так были достаточно большими. В то же время количество радиоактивного стронция, инкорпорации которого в те годы придавалось гигиенистами, да и вообще в системе 3-го Управления, основное значение, если и играют какую-то роль, то значительно меньшую. Так, в организме работников этого завода, умерших от различных причин, бета-активные изотопы если и обнаруживались, то в подавляющем большинстве случаев не превышали ПДК.
С 1953 по 1958 год у 11 работников радиохимического завода была диагностирована острая лейкемия, что при пересчете на 100.000 человеколет почти на порядок превышала величину заболеваемости по стране. При сопоставлении заболеваемости с дозой излучения мною было показано, что уровень её существенно больше спонтанного лишь при дозе, превышающей 2 ГР. По своей клинической картине острые лейкемии ничем не отличались от аналогичного заболевания у людей, не имевших контакта с ионизирующей радиацией. Отличие, возможно, было лишь в том, что лейкемическому процессу, индуцированному излучением, в большинстве случаев предшествует выраженное угнетение кроветворения. Полученные данные обосновывали представление о возможности перехода от гипо- к гиперпластическому процессу, что в дальнейшем было подтверждено другими исследователями.
К сожалению, наши материалы по этому вопросу были опубликованы лишь в закрытой печати: в 1959 году в моей докторской диссертации, затем в 1961 году в "Бюллетене радиационной медицины" и монографии "Клиническая картина хронической лучевой болезни в различные периоды ее течения". Поэтому проведенные уникальные исследования не стали достоянием широкого круга специалистов, как и то, что через 2-3 года после прекращения работы в условиях облучения в дозах, существенно превышающих ПДД, имеет место достаточная полнота компенсации кроветворения.
В 1954г. нам с А.К. Гуськовой было предложено представить доклад о 2-х случаях ОЛБ на Международную конференцию, которая должна была состояться в 1955г. в Женеве. Доклад был подготовлен, но ни мне, ни Ангелине Константиновне не было предложено поехать туда. Доклад же зачитывал М.П. Домшлак. В дальнейшем в "Огоньке" появилась статья Д.Ф. Храбровицкого "Лучевой удар", изобиловавшая подробностями, которых на самом деле не было, да и журналист не встречался с авторами, т.е. с нами. Вспоминается и то, что поручено было редактировать наш доклад Н.А. Краевскому. Он считал, что я ошибаюсь, говоря, что в III периоде ОЛБ, при резком уменьшении лейкоцитов, в костном мозге большинство клеток составляют лимфоциты. По мнению Николая Александровича, "этого не может быть", т.к. лимфоциты являются наиболее радиочувствительными клетками. У животных в тяжелых случаях ОЛБ они полностью отсутствуют в периферической крови. В представленном виде он не соглашался рекомендовать наш доклад к направлению в Женеву. Пришлось пойти на компромисс: не называть эти клетки лимфоцитами, а дать их описание, о чем я до настоящего времени жалею.
В 1955 году радиобиологическая лаборатория ЦЗЛ комбината "Маяк" была передана в ведение 3-го Управления и объединена с нашим филиалом. В связи с этим была создана комиссия в составе сотрудников Главка и Института биофизики МЗ СССР. Во главе комиссии была И.И. Белоусова. Созданное новое учреждение получило наименование Филиала №1 Института биофизики МЗ СССР. Стал вопрос о руководителе. Я предлагал В.К. Лемберга, он - меня. Комиссия решила, что т.к. я являюсь кандидатом наук, то и должен возглавить это учреждение, а В.К. Лемберг был назначен моим заместителем. Несколько позже, при расформировании лаборатории "Б" (Сунгуль), часть радиобиологов (Ю.И. Москалев, В.Н. Стрельцова, Л.А. Булдаков, С.А. Рогачева и др.) были также направлены на работу к нам. Таким образом, наш филиал стал, по сути небольшим НИИ, в котором имелись клинический (рук. Г.Д. Байсоголов), экспериментальный (В.К. Лемберг), а вскоре и гигиенический (П.Ф. Воронин) отделы.
Существование в одном сравнительно небольшом учреждении клинического и экспериментального отделов позволило поставить хронический опыт на собаках, по возможности приближённый к условиям, существовавшим на заводе. Собаки подвергались тщательному наблюдению и обследованию, в том числе и некоторыми клиницистами. К сожалению, ввиду отсутствия аппаратов для ингаляционной затравки животных, Рu239 вводился внутривенно. Однако несмотря на все недостатки, этот опыт бы; весьма полезен для понимания патогенеза развивающихся изменений. Было достаточно убедительно показано, что клиническая картина, характерная для хронической лучевой болезни, ведущим синдромом которой является "гематологический", типична для случаев с тотальным, сравнительно равномерным облучением. Когда же имеет место поступление в организм различных радионуклидов, патологию определяет их тропность к тем или иным тканям или органам и доза излучения, аккумулированная ими.
Это было подтверждено и в клинике, когда А.А. Мишачевым был впервые рентгенологически диагносцирован пневмосклероз у работника плутониевого завода. В связи с этим в клинике пришлось существенно перепрофилировать направление исследований в пользу внедрения и совершенствования методов исследования внешнего дыхания. Существенный вклад в эту тематику внесли И.Л. Кисловская, В.Н. Дощенко, В.И. Кирюшкин, Н.Д. Окладникова, Л.А. Плотникова, З.Б. Токарская.
Таким образом, начиная с 1959 года клиника в большей мере занималась "плутониевой" тематикой, что позволило к конце февраля 1965 года представить обобщающий отчет по теме, заключение в которое было написано мною. В 1969 году это заключение в виде статьи было опубликовано в "Бюллетене радиационной медицины" (БРМ), выходившем под грифом "секретно". Только в 1995 году удалось опубликовать его в открытой печати (Бюллетень "Радиация и риск", №5, 1995г.) вместе с другими статьями (21) сотрудников Филиала по плутониевой патологии.
Нам представлялось, что в комплексном лечении плутониевого пневмосклероза существенное значение должно придаваться санаторно-курортному. Идеальным для этого можно было считать побережье Крыма. Однако сроки пребывания в санатории, ограниченные 24 днями, вряд ли можно было считать достаточными. В связи с этим мы поставили вопрос перед ЦК профсоюза Минсредмаша о возможности увеличения до 48 дней бесплатного пребывания больных плутониевым пневмосклерозом в санаториях Южного берега Крыма. Этот вопрос довольно оперативно был решен положительно, и в санаторий "Горный " выделялись специальные путевки для таких больных. Вообще и руководство профсоюза, и само Министерство среднего машиностроения, на мой взгляд, делали все возможное для оздоровления своих сотрудников. Было построено несколько прекрасных санаториев, выделялись бесплатные путевки, и даже во многих случаях оплачивался проезд. И в нашем случае для лечения больных пневмосклерозом был построен специальный спальный корпус в санатории "Горный ".
Ко времени моего отъезда из Чепябин-ска-40 (Озерска) у работников плутониевого завода, работавших с 1948 года, не было еще диагностировано опухолей легкого. В то же время они в те годы трудились в наиболее неблагоприятных условиях: средние концентрации ?-активных аэрозолей в воздухе отдельных рабочих помещений в сотни и тысячи раз превышали допустимые нормы. Это происходило в то время, когда еще не было эффективных средств индивидуальной защиты. Наиболее ранней реакцией со стороны легких явились фиброзные изменения. Лишь в 1968-1969 г.г. стали появляться опухоли легких. Таким образом, латентный период для их развития, даже при значительном ингаляционном поступлении в организм Рu 239, составлял не менее 15-20 лет. Это необходимо иметь в виду при решении вопроса о лучевой этиологии рака легкого.
Как уже говорилось, в 1959 году мною была защищена докторская диссертация на тему "Клиническая картина хронической лучевой болезни в различные периоды ее течения". Я говорю об этом лишь потому, что эта работа вызвала большой интерес. О нем можно было судить по количеству вопросов, которые были мне заданы. Технический секретарь Совета, в котором проходила защита, говорила мне, что был поставлен рекорд - 52 вопроса. В то время это считалось "повышенным интересом к работе". В настоящее же время защиты проходят, как правило, с 1-2 вопросами, а иногда и без них, и это считается нормой. Если же вопросов больше и они острые, это воспринимается чаще всего как недоброжелательное отношение то ли к руководителю, то ли к самому диссертанту. Вот так за 40 лет изменились взгляды на одно и то же явление.
При направлении в 1950 г. в Челябинск-40 мне было обещано, что это на 2-3 года, поэтому в 1953 году я обратился к Бурназяну с тем, что уже прошло 3 года и пора переводить меня в Москву. Однако Аветик Игнатьевич хитро улыбнулся и сказал, что о переводе можно будет говорить только в случае защиты кандидатской диссертации. После соответствующей защиты в 1954 году я вновь обратился с тем же вопросом к зам. министра, но вновь мне было сказано: "Защити докторскую, тогда переведу".
Свое обещание Аветик Игнатьевич сдержал. В 1960 году меня перевели на работу в Институт биофизики МЗ СССР на должность заведующего диспансерным отделением. К сожалению, в клинике меня встретили недоброжелательно. Коек и больных у меня не было. Было обещано, что, когда осенью 1960 года клиника переедет в новое здание, мне выделят койки. В этот период я выезжал в Томск-7, Красноярск-26, Новосибирск и договорился с работниками медсанчастей о совместной научной работе. Однако, когда клиника переехала в новое помещение на базе 6-ой клинической больницы, я по-прежнему остался без дела. Такое бездеятельное существование мне не казалось разумным, и наилучшим вариантом мне представлялся возврат на свое прежнее место работы, о чем я сказал директору Института биофизики, академику АМН СССР А.В. Лебединскому. Андрей Владимирович не одобрил моего решения, уверял, что все в клинике скоро изменится и тогда у меня будет интересная работа. Однако я не послушался его и возвратился в Челябинск-40, где меня хорошо встретили. В то же время А.В. Лебединский оказался прав. Вскоре произошли существенные изменения в клинике: был освобожден от занимаемой должности профессор П.М. Киреев, ушел на должность консультанта Н.А. Куршаков, были и другие перестановки, однако это происходило уже без меня.
Находясь в Москве, я считал своим долгом помогать Филиалу № 1. К сожалению, условия работы там были не идеальными. Сотрудники клиники работали на базе лечебных учреждений МСО № 71, а экспериментального - на базе ЦЗЛ комбината. Мне удалось уговорить П.А. Соколова, в то время зам.начальника 3-го мед. управления, поехать со мной в Челябинск и посмотреть, в каких условиях там работают экспериментаторы филиала. Эта поездка оказалась судьбоносной. Петр Алексеевич проникся идеей строительства вивария и лабораторного корпуса. Он предложил В.К. Лембергу и мне подобрать проекты "двух маленьких корпусов".
В проектной организации (не помню названия), находившейся на первых этажах здания (бывшей школы), в котором находилось 3-е мед. управление, оказались в наличии проекты корпусов планировавшегося ранее строительства в Гатчине здания Ленинградской радиологической базы. В свя-зи с тем, что не нашлось средств на финансирование этого строительства, оно не было начато. Нас покорил проект вивария, а также понравились 2 корпуса: один - лабораторный, довольно большой, другой - административно-лабораторный. Нам удалось уговорить Петра Алексеевича строить не "два маленьких корпуса", а три, довольно вместительных. Однако вопрос о подобном строительстве не мог быть решен только зам. начальника Главка, а необходимо было и согласие самого начальника, т.е. А.И. Бурназяна.
И вот мы втроем в кабинете Аветика Игнатьевича. Петр Алексеевич докладывает, что он ознакомился с условиями работы Филиала № 1 и считает необходимым начать строительство 3-х корпусов: вивария, лабораторного и административно-лабораторного. Проекты этих корпусов имеются, а со строителями можно будет договориться. В ответ мы услышали, что имеющаяся у Фи-лиала как клиническая, так и экспериментальная базы вполне удовлетворительны, и вообще нечего заниматься ерундой, и ни о каком строительстве Филиала не следует и думать.
Казалось, что наш проект похоронен... Однако мы увидели, каким бывает, казалось бы, вечно тихий и невозмутимый П.А. Соколов. Он сказал, что если Аветик Игнатьевич считает, что он занимается ерундой, то он больше не будет решать вопросов о строительстве, а также снимает с себя обязанности распорядителя кредитов Главка. Что он детально ознакомился с положением дел в Филиале и считает предлагаемое строительство необходимым.
В ответ Аветик Игнатьевич изменил тон и сказал: "Хорошо, делайте, что считаете нужным". Так был решен вопрос расширения экспериментальной базы, а позднее и клинической. Думаю, что в Филиале мало кто знал, да и сейчас знает о роли П.А. Соколова в том, каким стал Филиал № 1 Института биофизики МЗ СССР, а в настоящее время Южно-Уральский институт биофизики.
В 1965 году, при отъезде из Челябинска-40, меня беспокоило положение с клиническим корпусом, строительство которого еще не начиналось. Поэтому, прощаясь с Н.А. Семеновым, я просил его при необходимости помочь руководству Филиала в этом вопросе. Николай Анатольевич сказал мне: "Не беспокойтесь, все будет сделано". Так и было.
Заканчивая воспоминания о периоде работы в Челябинске-40 (Озерске), считаю необходимым сказать, что, учитывая крайне неблагоприятные условия труда в первые годы работы комбината, чрезвычайную секретность, наши знания к моменту его пуска о клинических эффектах действия ионизирующей радиации, следует считать, что медицинская служба справилась со своими обязанностями. Этому способствовали не только хорошая подготовка медицинского персонала, но и его большая ответственность - чувство долга в выполнении чрезвычайно важного для страны задания. Отдавая дань организаторам медицинской службы, не умаляя заслуг руководства комбината "Маяк" и служб техники безопасности в деле улучшения условий труда, следует в первую очередь отметить заведующих, врачей и лаборантов здравпунктов, таких, как Т.Л. Абатурова, В.Н. Дымченко, Я.И. Колотинский, В.К. Попов, О.Н. Мироненко, И.А. Смагин, А.И. Шуваева, А.Я. Заботина, С.А. Давыдова, Л.В. Мороз, Л.В. Богатое и многие другие.
Существенную роль сыграла и деятельность специализированного стационара, который из сугубо медицинского довольно быстро превратился в научный центр заводского здравоохранения.
В штаты этого подразделения входили такие высококвалифицированные сотрудники, как А.К. Гуськова, В.Н. Дощенко, В.И. Кирюшкин, Е.А. Еманова, А.С. Чиж, B.C. Крауз, Т.В. Олипер, Н.Д. Окладникова, З.Б. Токарская, И.Л. Кисловская, Т.Н. Рысина, Л.А. Плотникова и другие. Все они стали кандидатами, а многие и докторами наук, в ряде случаев профессорами, а А.К. Гуськова - членом-корр. РАМН. Следует при этом иметь в виду, что в те годы перечисленные выше сотрудники были молодыми людьми, окончившими в лучшем случае ординатуру, и самым "пожилым" был я, приехавший в Челябинск-40 в 29 лет. Возможно, именно возраст, дружеские отношения, большая работоспособность, увлеченность новой, важной для страны проблемой и сыграли благоприятную роль в нашей работе.
Очень трудно писать о своем высоком начальстве, особенно о человеке, с которым встречаешься редко, притом только по роду своей деятельности. В то же время А.И. Бурназян являлся, безусловно, неординарной личностью, и, как мне кажется, любые свидетельства могут в какой-то мере приблизить к пониманию его.
Мои встречи с Аветиком Игнатьевичем Бурназяном всегда были обусловлены необходимостью решать какие-то важные служебные вопросы. Обычно он, как любой чиновник, не был расположен заниматься каким-то новым вопросом. Я постепенно выработал определенную методику разговора с ним. Необходимо было сперва заинтересовать его чем-то, не требующим какого-либо его участия, и только затем переходить непосредственно к вопросу, по поводу которого ты пришел. Все решения А.И. Бурназян, как мне это казалось первоначально, принимал из соображений целесообразности, как и подобает государственному деятелю. Однако уже позже я убедился, что некоторые принимались из коньюнктурных соображений, что роняло его в моих глазах. Однако в более зрелые годы я понял, что при существовавшей системе, а может быть, и при любой другой, чтоб сохранить себя и быть полезным стране, необходимо придерживаться именно такой тактики.
Интересным является и тот факт, что за время работы в МЗ СССР А.И. Бурназян с приходом нового министра терял свою должность и назначался начальником 3-го Главного медицинского управления при МЗ СССР, а П.А. Соколов соответственно переводился на должность заместителя. Однако вскоре (обычно через 5-7 мес.) Аветик Игнатьевич вновь назначался зам.министра. Очевидно, к этому времени становилось ясно, что из имеющихся кадров МЗ никто так не был знаком с проблемой атомной промышленности, а позже и космонавтики, как А.И. Бурназян.
Он неоднократно приезжал в Челябинск-40 (Озёрск), и каждый его приезд был полезен. Запомнился курьезный случай при посещении им Метлино в 1951 году, когда там находилась наша медицинская бригада, обследовавшая жителей этого села. Обходя вместе с нами это село, Аветик Игнатьевич увидел козла, который его заинтересовал. Он попросил нас поймать козла, что и было сделано В.И. Петрушкиным. Затем последовал вопрос: "Что вы видите у козла?". Первой сообразила (как и всегда) А.К. Гуськова: "У козла понос". - "Вот-вот! - сказал Бурназян. - Это следствие радиации". И для еще большей убедительности стал дергать козла за шерсть, думая, что обнаружится и эпиляция. Однако ничего не произошло, да и понос был под большим сомнением.
Интересно, что спустя много лет, когда участие в ликвидации аварий дало определенные преимущества, поиски приказа об этой экспедиции и ее составе увенчались успехом (т.к. приказ был под грифом "С"). Как оказалось, руководителем ее была гл.терапевт МСО №71 Вера Николаевна, а в период поездки в Метлино считалось, что я. В то же время Вера Николаевна всего 1 раз приезжала в Метлино и была смущена, когда узнала, что все члены бригады пьют воду из реки Теча (т.к. другой воды там не было). "А я пью только кипяченую", - сказала В.Н. - "Но в ней ведь концентрация радиоактивных изотопов больше", - последовал ответ.
Заканчивая свои воспоминания, считаю своим долгом ответить на вопрос, который часто задают: почему, проработав довольно успешно 15 лет в Челябинске-40, защитив кандидатскую (1954г.), затем и докторскую (1959г.) диссертации, став профессором (1962г.), лауреатом Ленинской премии (1963г.), кавалером трех орденов (1951 г, 1954г, 1962г.), начав строительство экспериментального, а затем и клинического отделов, создав коллектив единомышленников, я все же уехал на должность зам.директора по научной работе НИИ медицинской радиологии АМН СССР в г. Обнинске. Города, который не лучше Озерска. Города, в котором меня мало кто знал, когда в Челябинске-40 почти все руководство города и комбината состояло из знакомых, а чаще из пациентов.
Тут было две причины. Первая (и основная), о чем уже говорилось ране я считал, что к 1965 г. уже все основные закономерности развития лучевого заболевания (как острого, так и хронического) при тотальном и локальном облучении, а также отдаленные его последствия были понятны, сформулирована классификация лучевой болезни при различном излучении и инкорпорации радиоактивных изотопов. Поэтому дальнейшая работа, заключавшаяся в уточнении отдельных сторон патогенеза, возникающих изменений, существования и величины пороговых доз для развития опухо-лей различной локализации и латентного периода их возникновения, мне казалась (возможно, и ошибочно) не столь интересной. Это направление исследований весьма успешно выполняется в ФИБе под руководством Н.А. Кошурниковой.
Вторая причина - понимание, что это работа вхолостую, когда выполненные работы становятся известными слишком ограниченному контингенту специалистов и, как показали результаты Чернобыльской аварии, не могли сыграть решающей роли в принимаемых решениях. Становится обидно, когда в XXI веке встречаются работы, результаты которых были известны 40, а иногда и 50 лет тому назад. Когда они преподносятся как последнее слово по проблеме.
Эти две причины сыграли определяющую роль в принимавшемся мною решении. Должен добавить, что, несмотря на значительные трудности, которые меня ждали на новом месте работы, я ни о чем не жалею. Мне удалось создать клинику, гуманные традиции которой сохраняются до настоящего времени, а также уникальное отделение, которое в короткие сроки, несмотря на конкуренцию столичных учреждений, зарекомендовало себя с самой хорошей стороны, стало известным в стране и с 1971г., согласно приказу министра здравоохранения СССР Б.В. Петровского, было методическим центром по диагностике и лечению лимфогранулематоза в нашей стране.
Источник: Байсоголов, Г. Воспоминания / Г. Байсоголов // Камертон. - 2003. - № 37, 38, 39.