Данный текст является первой частью стенограммы выступления А.П. АЛЕКСАНДРОВА перед сотрудниками центрального аппарата Министерства среднего машиностроения СССР, посвященного 10-летию со дня смерти академика И.В. Курчатова, состоявшегося 12 февраля 1970 г.

       Я охотно согласился, когда мне предложили выступить здесь, в коллективе нашего министерства. Дело в том, что я считаю своей прямой обязанностью не забывать и другим не давать забывать о тех многих работах, которые были проведены Игорем Васильевичем, той работе, которая завершилась созданием нашей мощной атомной промышленности, атомной техники.

       Товарищи, я был знаком с Игорем Васильевичем начиная с 1929 года. В1929 году я работал в Киеве, в Киевском Рентгеновском институте. Поскольку этот институт занимался и вопросами физики диэлектриков, Игорь Васильевич заинтересовался нашим институтом.

       Как-то к нам приехали Николай Николаевич Семенов и Игорь Васильевич, работавшие в Ленинграде в институте А.Ф. Иоффе. Они посмотрели, что мы делаем, несколько дней провели в наших лабораториях. Они сообщили своему директору, академику А.Ф. Иоффе, что вот в Киеве существует такая группа, которая занимается физикой диэлектриков (а это был основной вопрос, которым тогда занимался А.Ф. Иоффе и весь его институт).

       В 1930 году осенью в Одессе состоялся Всероссийский съезд физиков, и вся наша киевская компания поехала тоже на этот съезд. Там мы доложили Иоффе результаты наших работ, и он пригласил всю нашу группу переехать к нему в Ленинградский физико-технический институт.

       Этой же осенью сначала Наследов со мной, а потом Тучкевич и Шаравский переехали из Киева в Ленинградский физико-технический институт. Там мы начали работать в том же направлении - по физике диэлектриков, в котором работала большая часть коллектива института.

       Надо сказать, что коллектив института производил тогда необычайное впечатление. Старые профессора Политехнического института относились иронически к институту Иоффе и называли его "детским садом". И действительно, это был институт, состоявший только из совершенно зеленой молодежи, возраст научных сотрудников был, вероятно, такой; от 19-20 лет до 27-28 лет. Кроме того, была группа уже старых ученых, но эта старость тоже была довольно относительна. Когда я туда приехал, то Игорь Васильевич был заведующим лаборатории, вел работы по получению диэлектриков с возможно более высокой прочностью на пробой. Это было ответвление работ по усовершенствованию электрической изоляции, которые велись у A. Ф. Иоффе.

       Я тоже стал работать в этом же направлении. Это совпадало примерно и с тем, что я делал в Киеве. Наследов тоже занялся этими работами, У нас образовался такой довольно тесный коллектив из нескольких лабораторий: это лаборатория И.B. Курчатова, она была самой крупной в то время и с наибольшим опытом; потом была лаборатория П.П. Кобеко, это был очень крупный физико-химик, но тогда просто "мальчишка" и никакой крупный физикo-xимик; моя лаборатория, которая состояла из 3-х человек, потом стала увеличиваться.

       Тогда Игорь Васильевич был таким молодым, довольно отчаянным по характеру физиком, с очень живым воображением, очень живыми глазами, был очень озорным и в то же время очень серьезно работавшим человеком.

       В то время редко кто из института уходил раньше 11-12 часов ночи. В институте практически жили. Так как в это время кормежка в Ленинграде была не ахти какая хорошая, то мы постоянно прямо в лабораториях варили кашу, чай и таким образом поддерживали свое существование целый день.

       Вот в этот период, к концу 1930 года, у Игоря Васильевича произошел существенный поворот в его тематике. Дело в том, что оказалось, что идея тонкослойной изоляции, которую разрабатывал А.Ф. Иоффе, не подтвердилась и создалось такое положение, когда институту надо было существенно изменить свою тематику и всех тех, кто занимался тонкослойной изоляцией, переключить на что-то другое.

       Игорь Васильевич тогда с громадным рвением начал работы по системе зашиты высоковольтных линий. Речь шла о полупроводниковых защитных устройствах, основанных на карбиде, свойствах карбида кремния. Однако это ни в какой степени не устраивало его. Он считал, что это случайная и недолговременная работа, и поэтому все время очень энергично вел поиск в других разнообразных направлениях, желая найти более глубокое направление работ...

       Надо сказать, что в то время физиков было не так много, и в физике было сколько угодно нетронутых мест. Он довольно скоро остановился на так называемых сегнетоэлектриках. Дело в том, что, просто рассматривая справочники тогда, можно было обратить внимание на то, что сегнетова соль обладает удивительно интересными электрическими свойствами. В разных справочниках для нее была указана диэлектрическая постоянная в пределах и примерно от 20 до 10 тыс. Раз уже в справочниках получаются такие разногласия в свойствах какого-то вещества, причем огромные разногласия, то ясно было, что тут что-то такое есть, какая-то задача, которую надо решить.

       Игорь Васильевич взялся расшифровать такое своеобразное поведение сегнетовой соли. И это время он работал со своим братом Борисом Васильевичем Курчатовым, П.П. Кобеко также включился в эти работы. Сначала был выполнен довольно-таки небольшой цикл исследований по собственно сегнетовой соли; были синтезированы сходные по химической структуре соединения. В конце концов выяснилось, что здесь Игорь Васильевич напал на очень интересную задачу, а именно: оказалось, что это целый; новый класс веществ, которые в отношении к электрическому полю ведут себя как ферромагнетики... Исследования эти сразу захватили Игоря Васильевича и весь этот коллектив. Было выполнено большое количество исследований; в течение двух лет эта задача была расшифрована, идо сих пор эти вещества так и называются, с легкой руки Игоря Васильевича, сегнетоэлектриками.

       Они получили многочисленные применения. Оказалось, что все они обладают выдающимися пьезоэлектрическими свойствами, т.е. если их сжимать, то на них возникает разность потенциалов (одно время сегнетоэлектрики применялись в звуковых адаптерах для снятия звука с пластинки).

       Потом на этой же основе сегнетоэлектриков были построены первые гидроакустические системы, и современная гидроакустика подводных лодок тоже использует, главным образом, сегнетоэлектрические материалы для приема и генерации звуковых колебаний в воде.

       Таким образом, это оказалось и серьезным направлением. Примерно 2-2,5 года все были увлечены сегнетоэлектриками. Игорь Васильевич к этому времени старался найти себе другую область исследования, потому что все-таки было видно, что сегнетоэлектрики, несмотря на такой большой интерес к ним, в принципиальном отношении скоро будут исчерпаны, и дальше фронт работ по ним приобретет, главным образом, технический интерес.

       Игоря Васильевича же интересовали более глубокие физические исследования...

       И вот тогда Игорь Васильевич начал строить у себя в лаборатории первую высоковольтную установку. Он хотел построить импульсную установку типа Кокрофтовской...

       Это было урожайное для физики время. Начали появляться публикации относительно открытия нейтрона. Это были первые публикации. Чувствовалось, что произойдет какое-то большое смешение интересов в физике. Игорь Васильевич начал интересоваться новой областью физики.

       Тогда, собственно, еще ядерная физика не сформировалась как какая-то отдельная отрасль физики. Однако в этом направлении уже начали производить все более и более серьезные исследования.

       В это время в Радиевом институте, директором которого тогда был Хлопин, и в нашем институте начались первые телодвижения в сторону ядерной физики. Мы тогда почему-то находились в Министерстве тяжелого машиностроения, а наш институт постепенно проходил через все "машиностроения" и, в частности, даже в Министерстве резиновой промышленности.

       Институт Иоффе был совершенно необыкновенным учреждением, и сейчас я вспоминаю работу в этом институте, как счастливые годы моей жизни. Вся наша молодая компания, все мы находились друг с другом в самых хороших отношениях. Тогда совершенно не было такого стиля, который иногда бывает в институтах - одна лаборатория отгораживается от другой, сделанное держится больше при себе. Наоборот, у нас тогда, как только что-то где-то происходило, это немедленно знал весь институт. Все бежали смотреть какое-то новое явление, которое кто-то там открывал, сразу начинались самые горячие дебаты, которые иногда кончались тем, что новое явление тут же издыхало, не успев родиться. Иногда, наоборот, возникали тут же какие-то новые рассуждения, несколько человек примыкало к этой новой работе, и мы старались побыстрее ее развить...

       У нас в Физико-техническом институте тогда был замечательный научный семинар. Раз в неделю обязательно проходил семинар, обязательно все сотрудники докладывали на этом семинаре, и если человек долго не выступал на этом семинаре, то это кончалось тем, что его выставляли из института. Среди участников этого семинара были крупнейшие физики: Иоффе, Чернышов, старший Скобельцын, Фредерике, Добронравов, это ведь были очень крупные ученые, из которых каждый создал что-нибудь очень важное в тогдашней физике. На семинаре всегда велось обсуждение работ по существу, причем, когда докладывали теоретики, а мы, молодежь, не очень-то разбирались в теоретических тонкостях, всегда после доклада выступал Иоффе и резюмировал: "Вот теперь я вам переведу на "русский язык" - и самым доходчивым образом пояснял основные идеи, которые были в докладе, и определял, вокруг чего надо вести дискуссию, что надо принимать как доказанное или недоказанное.

       Так, очень строго и критично, Иоффе относился к любой работе, которая докладывалась в институте, наша это была работа или эта работа была выполнена за рубежом. Это было безразлично. Во всяком случае, такой критический подход ко всем работам был очень ясно выражен, и это приучало нас к тому, чтобы не сразу хвалиться, когда получен какой-то результат, а сначала очень тщательно, очень внимательно обдумать его, доказательность тех экспериментов, которые поставлены, и т. д.

       К этому времени, это уже почти 1934 год, во всем мире начали усиленно развиваться работы по атомной и ядерной физике. И вот тогда, несмотря на то, что ядерная физика считалась занятием для удовольствия ученых, а не для практики, это собственно прямо говорили тогда Вавилов и Рождественский, который был директором оптического института, у нас в институте группа Игоря Васильевича и группа Алиханова все же начали заниматься ядерной физикой. Это вызывало довольно серьезное недовольство. На целом ряде всякого рода собраний нас довольно сильно за это дело поносили. Надо сказать, что Абрам Федорович был тверд, и вскоре образовалось такое положение: институт наряду с развитием новых работ по ядерной физике стал заниматься другими работами, которые, как было видно, должны были скоро принести практические плоды.

       В институте было три главных направления работ.

       Первое - это была ядерная физика (ядерная физика и атомная, тогда не было этого разделения), этим занимался Игорь Васильевич, Алиханов в своей лаборатории, Лукерский тоже в своей лаборатории, в его лаборатории был Арцимович, надлежащими вопросами занимался Неменов со своей лабораторией (масс-спектрометрия и так далее), в этом направлении работал еще ряд сотрудников. Это было самое крупное направление.

       Второе направление, которое вел сам Абрам Федорович Иоффе, - это была полупроводниковая физика. Дело в том, что Иоффе уже после первых работ, которые касались особенных свойств полупроводников с запорным слоем (это были работы, опубликованные в свое время по исследованиям, которые были выполнены в Германии), сразу понял, что полупроводники могут иметь огромное будущее, и несколько лабораторий Наследова, самого Абрама Федоровича переключились на это направление.

       Наконец, образовалось третье направление - это физика полимеров, их электрические и механические свойства. Этим направлением занимались Кобеко Павел Павлович, я и моя лаборатория, Жуков (теперь академик Жуков) и другие.

       Кроме трех выкристаллизовавшихся направлений, существовало направление Давиденкова Николая Николаевича, который занимался механическими свойствами металлов и механизмом их разрушения. В такого рода четырех основных направлениях, собственно, и развивался институт.

       Кроме того, к этому времени уже выделились в отдельные направления следующие направления: отдельно у нас шло направление Чернышева, который занимался высоковольтными линиями электропередач, высоковольтной энергетикой с использованием линии электропередач для линий связи; там велись в то время первые работы по телевидению, уже предполагалось, что в этом направлении может идти дело.

       Уже выделилось направление Н.И. Семенова, потому что цепные реакции в химии пошли тогда, идеи цепных реакций очень хорошо были встречены, и он тоже уже: закладывал основы Института химической физики.

       Все это были внешние названия, они мало определяли суть дела, потому что тогда был единый институт, и стиль работы был такой. Например, оборвалась нитка в электрометре. Там обычно микронные нити, надо было их натягивать, это довольно тонкая ручная работа, а как мы это делали? Конечно, никаких тогда не было особенных мастерских. Было в Физико-техническом институте штук 6 станков и столько же рабочих, остальное надо было делать самим. Для такой вещи, как подвеска нитки, сейчас мы просто задали бы такую работу какому-то другому институту, они взяли бы несколько десятков тысяч рублей за разработку технологии и, в конце концов, года через три нам дали бы эту нитку. Тогда же мы начинали со всеми говорить: как нитку натянуть, где натянуть, где можно достать волостон - это проволока специальная, она платиновая с серебряным покрытием. Серебро можно растворить, тогда останется волостоновая нить в микрон или 1,5 микрона толщины. Сейчас же бежали к Шурке Шальникову. Он считался таким магом-чародеем, делал волостон, который нельзя было купить, а он делал. Потом брали этого волостона и бежали к Кобеке, вместе с ним натягивали нитку - натянули хорошо, можно дальше действовать. Мы тогда из-за границы ничего не получали, лишь очень немногое количество оборудования. Тогда был такой запрет - нельзя было ввозить материалы из-за границы, а можно было только целый прибор... Салтыков в Германии накупил целую кучу этой волостоновой нитки, всяких калиброванных проволок, которых у нас невозможно было достать, их просто не было в стране. Все это он впаял в какой-то красивый ящик в любом порядке и послал как прибор в Физико-технический институт, он его назвал "болванометр". Так мы и получили вот этот самый "болванометр", он нас обеспечил калиброванными проволоками, высокоомными сопротивлениями на довольно-таки длительное время.

       Отсюда видно, как тогда было все сложно, но постепенно определились вышеназванные три направления работ, и мы уже каждый развивал свое направление. Игорь Васильевич тогда очень хорошо блокировался с Радиевым институтом, и вместе с ребятами из Радиевого института он начал работать над первым циклотроном Советского Союза. Это было к 1937 году, когда у нас в институте уже работали ускорительные трубки. В Харькове была построена ускорительная трубка, и в Политехническом институте был построен генератор Кокрофт-Волтона, уже начались более или менее серийные работы по ядерной физике.

       В это время в нашей лаборатории, лаборатории Кобеко занимались полимерами. У нас появились кое-какие выходные работы. На основе нашего синтетического натрийдивинилового каучука разработали методы получения морозостойких резин. Это было тогда очень нужной работой, потому что из-за рубежа мы получали очень ограниченное количество натурального каучука, а синтетические каучуки разламывались на морозе, это вело к тому, что нельзя было применять такой каучук в авиации. У нас отработка каучука хорошо пошла, и это, в известной степени, послужило причиной того, что Физико-технический институт оказался в Министерстве резиновой промышленности...

Источник: Такой молодой и отчаянный: воспоминания о И. В. Курчатове / материал предоставлен В. Пичугиным // Атом-пресса. – 2005. - № 38 (сентябрь). – С. 6.