"Он прожил счастливую жизнь" - писал в книге об Игоре Васильевиче Курчатове в 1983 году один из его соратников. Через десять лет, вручая свой труд автору этих заметок, он сделал такую дарственную надпись: "Проникшемуся трагедией Курчатова".
Так что же соответствует истине, счастливая жизнь или трагедия?
Игорю Васильевичу в этом году исполнилось бы 90 лет. Отпущено же ему было только 57. Первый трижды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, лауреат четырех Сталинских премий и прочее и прочее - славы, наград и почестей на его долю выпало немало. Но в последние годы из-под наслоения официальных былей и небылиц о нем начинает проглядывать трагедийность судьбы этой исполинской фигуры.
Вспоминается торжественное заседание в Институте атомной энергии, посвященное 80-летию Курчатова. За столом президиума сидели, сверкая золотом звезд Героев, создатели ядерного оружия. Среди них академики А.П. Александров, Я.Б. Зельдович, Ю.Б. Харитон, министр Е П. Славский... То был "парад звезд" советской атомной индустрии. И президиум и зал бесспорно могли гордиться величием свершенных дел, но вместе с тем это событие уже было на переходе в иную эпоху.
На заседании уже отсутствовал один из членов славной когорты, будущий пророк нового века, новой морали. Тоже трижды Герой, он осмелился назвать зло злом и порок пороком, за что был заклеймен и подвергнут остракизму. Ссыльный Нобелевский лауреат А.Д. Сахаров раньше многих своих коллег осознал, что прежний путь ведет к пропасти.
Но при чем тут И.В. Курчатов? - спросит читатель. А при том, что волею судеб он оказался одним из главных "архитекторов" Вавилонской башни советской атомной промышленности, в фундаменте которой лежала бездушная мораль сталинизма. Жить по этой морали - тяжелый крест, Игорь Васильевич нес его семнадцать лет.
В 1920-м году Курчатов поступил в Таврический университет с твердым намерением заниматься наукой. Поэтому Ленинградский физико-технический институт, научная школа академика А. Ф. Иоффе - вовсе не случайный этап его биографии. Под руководством Иоффе он сформировался в крупного ученого и в 31 год стал доктором физико-математических наук. Но вот такой факт. Перед войной более 20 молодых талантливых ученых Иоффе направил для стажировки в известные научные центры Европы и Америки. Курчатова среди них не было. Талантом не дотягивал? Вовсе нет. Как вспоминал Абрам Федорович, Курчатову все было некогда. Он что-то организовывал, строил, пускал, экспериментировал. И учитель не настаивал, так как видел, что этот одаренный молодой ученый рожден не только для чистой лабораторной науки. В нем проглядывалась новая разновидность ученого-организатора. Когда Сталину понадобилась кандидатура руководителя работ по созданию атомной бомбы, Иоффе предложил Курчатова. Тому не исполнилось еще и сорока, и он отнюдь не выглядел среди других фигур самым достойным. Но Иоффе был уверен в своем ученике: фантастическая работоспособность, коммуникабельность, чувство ответственности, глубокая эрудиция в области физики, развитая научная интуиция - всем этим Курчатов был наделен щедро.
Просторный кабинет в главном здании сверхсекретного ядерного центра. У стены от пола до потолка портрет Сталина в полный рост и в маршальской форме. В кабинете трое. Стране они пока неизвестны, хотя решают, по существу, судьбы миллионов. Спустя несколько лет, когда густая мгла секретности слегка рассеется, они приобретут "чины": Главный физик, Главный конструктор, Главный теоретик. Но без имен и фамилий. Какие же проблемы решают три Главных? В кабинете Главного физика они обсуждают задание Вождя. Задание эпохальное. Дело в том, что Великий Вождь открыл закономерность: каждая мировая война ослабляет позиции капитализма и укрепляет социализм. Капитализм исторически обречен. Так стоит ли оттягивать смертный час обреченного строя? Но готов ли СССР к третьей мировой? Почти. Атомная бомба есть, но необходим надежный и точный способ доставки ее по адресу.
Сегодня имена трех Главных известны всему миру: Курчатов, Королев, Келдыш. Три К, как их звали в кругу посвященных. На фотографии, сделанной позже, после завершения работ, они выглядят спокойными и даже веселыми, будто им неведомы душевные сомнения. Возможно, сомнения все-таки существовали, но вряд ли поначалу серьезные. Логика международных отношений тех лет была достаточно абсурдна. "Пусть погибнут миллионы, но оставшиеся будут жить при коммунизме". Или: "Лучше быть мертвым, чем красным". Отказ от участия в создании ядерно-ракетного оружия рассматривался как сугубо непатриотичное поведение и приравнивался к предательству. И у нас и у наших оппонентов.
"Абсолютное оружие" в СССР и за океаном создали почти одновременно. Курчатов в тяжелейшие военные и послевоенные годы столь целесообразно организовал научно-техническую работу, что от идеи до взрыва первой атомной бомбы прошло всего лишь около семи лет. А ведь проблем было множество: урановые рудники, атомные реакторы, заводы по выделению плутония, сложность конструкции самой бомбы... Несравненно более богатым США на решение этой задачи потребовалось только на год меньше. И тут, как говорится, ни убавить, ни добавить: роль Курчатова в создании атомного оружия велика, если угодно - это подвиг ученого и гражданина.
Прославленные три "К": академики С. П. Королев, И. В. Курчатов и М. В. Келдыш. 1959 год.
Его называли генералом, а он говорил о себе: я солдат. Масштаб и характер свалившейся на Курчатова работы были столь необычны, что выполнить ее интеллигентно, "в белых перчатках" вряд ли кому-либо удалось бы. Работа контролировалась Сталиным, а курировал ее Берия. С одной стороны, это обстоятельство облегчало дело, так как позволяло опираться на их власть. С другой стороны, угнетало, так как работать пришлось в атмосфере глубокой безнравственности, присущей этим политическим фигурам.
Сотни тысяч людей были поселены в закрытые зоны, в номерные города, обнесенные колючей проволокой. Жители их ограничивались или даже лишались права общения с родственниками, с коллегами, живущими вне зон. Они не могли поменять место работы и проживания. Теперь не секрет, что работа на рудниках, на реакторах и химических заводах вредила здоровью людей. Зачастую они об этом и не знали. Вожди, генералы торопили события, работа велась в бешеной спешке. Курчатов не щадил себя и вынужден был не щадить других. И дело было сделано. Первая советская атомная бомба в августе 1949 года была взорвана под Семипалатинском.
Кто-то из присутствующих на испытании рассказывал, что в тот момент, когда прогремел взрыв, и стало ясно - бомба получилась, у Курчатова на глазах появились слезы. Другие этот эпизод оспаривают - это-де на Игоря Васильевича не похоже. Конечно, чужая душа потемки, но психика какого человека способна справиться с той физической и моральной нагрузкой, какая досталась на долю Курчатова?
Миллиарды народных рублей были потрачены, в сущности, под кредит его имени. А вдруг вместо взрыва - хлопок мухобойки? Ведь это не исключалось. И что тогда? Правила игры в сталинском Кремле, как известно, деликатностью не отличались. Каждый выслуживался, "рыл" под других, соображая, по чьим костям сподручнее отступать в случае промашки.
Такая игра развернулась при выборе типа реактора - наработчика плутония. Обсуждались два варианта - графитовый и тяжеловодный. Курчатов считал, что надо сосредоточиться на графитовом, технически и экономически более оправданном. Известно было, что и американцы пошли по такому же пути. Эту коллизию Берия использовал для нагнетания страха среди ученых и разного калибра начальников. Уже составлялся список "козлов отпущения". Игорь Васильевич вынужден был поставить условие: или строится графитовый реактор, или он снимает с себя всякую ответственность. Вопрос обсуждался на Политбюро и в Правительстве.
Разведка, которая здорово помогла при работах над атомной бомбой, докладывала о новых идеях Эдварда Теллера по созданию сверхбомбы - водородной. Атомная по сравнению с ней выглядела бы почти новогодней хлопушкой. У генералов загорелись глаза, а перед учеными встала тяжелая нравственная дилемма - участвовать или не участвовать в этом безумии. Увы, большинство ученых в США и в СССР, принимавших участие в работах над атомной бомбой, оправданных страхом перед германским атомным оружием, лишило себя свободы выбора. ВПК их сделал соучастниками своего профессионального честолюбия.
Из крупных ученых, кажется, только Оппенгеймер, "отец" американской атомной бомбы, нашел в себе мужество вырваться из железных объятий военных и политиков. Он отказался работать над водородной бомбой, и с ним жестоко разделались, подвергнув унизительному судилищу.
Мучал ли Курчатова "комплекс Оппенгеймера"? В этот период - едва ли. Коммунистическая идеология культивировала, и не безуспешно, в сознании граждан страны ортодоксальную классовую непримиримость, ненависть к враждебному капиталистическому окружению. Курчатов, за спиной которого в кабинете стоял гигантский портрет Сталина, был дисциплинированным коммунистом.
Осуждать советских ученых не поворачивается язык еще и потому, что было известно - американские специалисты над водородной бомбой работают. У них были свои соображения. Эдвард Теллер, этот крупнейший физик нашего столетия, нашел себе оправдание в том, что считал советский коммунизм таким же агрессивным и опасным, как и германский фашизм. Хотя, видит Бог, провести границу между честолюбием ученого и позицией гражданина очень трудно - не каждому удается подавить соблазн прославиться великим творением. Курчатов сделал выбор, да и не только он. И водородная бомба появилась в СССР даже раньше, чем в США. Но, видимо, червь сомнения точил душу. Коллеги отметили, что после испытания мощной водородной бомбы на Новой Земле в поведении Курчатова появилась тревога. Потрясенный силой взрыва и масштабом разрушений, он сказал ближайшему коллеге: "Это оружие никогда не должно быть применено". В своем соглашательстве с политиками и военными ученый подошел к тому рубежу, преодоление которого означало бы потерю самоуважения. Пришел срок определиться, как жить дальше. Но что сделать, как изменить ситуацию?
Если в начале работы здоровье сгорало от чувства ответственности, то теперь оно тает от чувства тревоги. Один за другим следуют два инсульта. Врачи до предела ограничили в любимой работе.
Не запрещали только думать. Когда болезнь отступает, Игорь Васильевич пытается наверстать упущенное.
А замыслов множество. Но все чаще приходят мысли о смысле и ценностях жизни. Из близких людей только брат да жена. Приглашая к себе молодых сотрудников, "Борода" (как его называли коллеги) просит приходить с детьми.
Устал от жизни за высоким кирпичным забором, от невозможности сходить в гости, погулять по городу, как это делают обычные люди. Вне Института все перемещения только в машине. Круглые сутки рядом телохранитель. Все это, надо полагать, угнетало его, человека общительного, компанейского. Курчатов, словно пытаясь уравновесить свой вклад в создание сверхбомб, никогда не выпускал из поля зрения мирное использование атомной энергии. Был неплохой задел. Уже работала первая атомная электростанция в Обнинске, строились большие АЭС и атомный ледокол. Но заветная мечта, которой он отдал последние силы, мирный термояд, не очень радовала. Оказалось, что сделать термоядерную бомбу проще, чем термоядерную электростанцию. А хотелось бы остаться в людской памяти не атомным бомбоделом, а учеником Прометея.
Уже не покидает чувство гнетущей тревоги за жизнь соотечественников, за судьбу Земли - увы, власть над ядерным оружием не у самых мудрых. Игорь Васильевич пытается изменить ход событий. На съезде партии, на сессиях Верховного Совета настойчиво повторяет мысль о необходимости полного запрещения термоядерного оружия, прекращения его испытаний. Но власть имущие оставались глухи к его голосу.
С коллегами не о многом поговоришь - в доме, в кабинете разговоры наверняка прослушиваются. На природе? Рядом неотступно маячит охранник, подполковник КГБ. Он "бдит" ночью у двери спальни, сидит рядом за обеденным столом, сопровождает даже на правительственном приеме. Стало тянуть к музыке. Нравились "Колокола" Рахманинова. Музыка заглушала в душе апокалипсический гул атомных взрывов, уносила в мир, где добро побеждает зло без насилия и крови. Потом ближе стал Моцарт, особенно "Реквием", напоминающий о бренности земной жизни. Последний раз слушал его за два дня до кончины. Растроганный, зашел после концерта к директору консерватории. Сказал, что хотел бы, чтобы звуки "Реквиема" провожали его в последний путь. Эта просьба была исполнена.
Источник: Ларин, И. Период полураспада подвига / И. Ларин // Наука и жизнь. - 1993. - № 8. - С. 56-59.