В январе вот уже много лет российские ученые отмечают день рождения трижды Героя Социалистического Труда лауреата Ленинской и Государственных премий академика Игоря Васильевича КУРЧАТОВА. Еще живы соратники И.В. Курчатова, бережно хранящие память о выдающемся физике-атомщике.
О его гениальной деятельности написано много. И все же нам кажется, что публикуемые сегодня заметки о выдающемся ученом раскрывают некоторые малоизвестные страницы его жизни.
"Талантливый исследователь природы, безграничный патриот, отдавший Родине всего себя!.. Его неизменная доброта и дружеский юмор в жизненных переделках многим облегчили жизнь".
То, о чем я буду говорить, не претендует на полноту, на всесторонний охват деятельности Игоря Васильевича. Это своего рода мозаика, составленная из мыслей самого Курчатова, из записей людей, близко общавшихся с ним, из моих воспоминаний и порой - из легенд, сложившихся о Курчатове и его делах.
В нашем "Курчатовском институте" порой вспоминают о "курчатовском стиле работы". Эти слова вызывают приятные переживания у старших по возрасту сотрудников, имевших общение с ним, независимо от профессии и занимаемой должности. Его стиль работы был природным даром и, безусловно, сильно помог быстрому решению "урановой проблемы". Его стиль в совокупности неповторим так же, как не может быть повторен и воспроизведен любой яркий человек. Но, все же, полезно вспомнить о Курчатове, о его отдельных поступках. Они поучительны.
Курчатов был крупным физиком с широким кругозором, увлеченным наукой, познанием природы, и одновременно он был прекрасным организатором, обладал талантом зажечь других и увлечь за собой. В основу своих действий он брал результаты фундаментальной науки и, только надежно обосновав решение, приступал к сооружению дорогих и ответственных систем. Развивая прикладные направления, доводил их до промышленного применения, причем не уходил в сторону, как делают другие ученые, на некоем этапе заявляя, что "физика решена, а теперь остаются только инженерные разработки". Создавая атомные реакторы и отвечая за создание бомб, он знал их до мельчайших деталей, участвовал в принятии главных технических решений, от которых зависел успех или неудача. Он собственноручно, сев за пульт управления, пустил первый физический реактор Ф-1, здесь на территории нашего института, первый реактор "А" для производства плутония, первую в мире АЭС. Руководя испытанием первой бомбы, он твердо знал, что конструкция ее соответствует достоверным знаниям физики атомного ядра, что все ее составные части надежно испытаны и безотказны, а вероятность несрабатывания определяется не дефектами в работе участников, а законами природы, не подчиненными воле человека.
К решению атомной проблемы Курчатов относился с величайшей ответственностью, ясно понимая ее огромное значение для народов нашей страны и всего человечества. Он ясно видел бедствия народа в разоренной войной стране и при огромном размахе работ был предельно бережлив в расходовании государственных средств. В сложном переплетении очень многих идей, предложений, человеческих характеров и мотивов действия он сумел провести работу без конфликтов, могущих оторвать силы от основного дела и затормозить его. Он учил нас: "Делайте в своей работе, в жизни только самое главное, иначе второстепенное, хотя и нужное, легко заполнит все ваше время, возьмет все силы, и до главного не дойдете". И так работал сам.
Уважение к человеческому достоинству каждого было неизменным в его общении с окружающими. А разрывы с людьми, недостойно ведущими себя или не способными к работе, не сопровождались оскорблениями.
22-летним Курчатов пришел в 1925 году в Ленинградский Физтех. Курчатов пришелся по душе коллективу своей молодостью, энтузиазмом, своей работоспособностью, стремлением и желанием жить общими интересами.
Уже в первой работе проявилась одна из типичных черт Игоря Васильевича - подмечать противоречия и аномалии и выяснять их прямыми экспериментами. Это его свойство привело к открытию сегнетоэлектриков. Через 8 лет, в 1933 году, он посвятил сегнетоэлектричеству большую монографию. В 1935 году он, уже 32-летний доктор наук, профессор, заведует кафедрой физики в педагогическом институте. В эту пору он читал "Ядерную физику" студентам 4-го курса. Один из его учеников в пединституте написал: "В человеке все должно быть прекрасно. Таким был Курчатов: высокий, молодой, с быстрой легкой походкой, энергичный, всегда занятый, всегда с приветливой улыбкой. Он никогда не повышал голоса, никогда никого не разносил, но не терпел лжи, пустозвонства. Вокруг него не могло быть интриг и склок. Его обаяние облагораживало всех".
Игорь Васильевич вырос в Ленинградском Физтехе и превратился в предвоенные годы в выдающегося экспериментатора. Подобно Резерфорду он никогда не обращался к изощренному математическому аппарату и ограничивался простыми, почти арифметическими выкладками. Однако главным в его творчестве был необычайно сильный логический анализ всех возможностей и блестящая физическая интуиция. В лаборатории он все делал с удовольствием: бегал с облученными препаратами, чтобы успеть донести радиоактивность до счетчика, измерял, считал щелчки с секундомером в руках.
Игорь Васильевич держался не как наставник - он вообще никогда не навязывал ни себя, ни своих мнений. Все в лаборатории строилось на полном равноправии. Просто его ум был самым сильным, и другие это всегда ощущали. Он был в лаборатории не "главой", а "главной головой", будь то эксперимент или нейтронный семинар, возникший по его инициативе в 1936 году. Курчатов был человек очень веселый, земной, любил все воспринимать через некий гротескный фильтр. Очень любил шутку и не обижался, когда ему доставалось, и сам умел пошутить. Нейтронный семинар стал совершенно замечательным делом для нашей науки. Он был школой нейтронной физики. Он стал местом, где были созданы кадры - в первую очередь экспериментаторов, но частично и теоретиков - тех, кто во главе с Курчатовым "вытянул на своих плечах" всю физическую научную часть советского атомного проекта. Игорю Васильевичу была присуща сильно выраженная не погоня за публикациями, за приоритетом, за авторством. Он был крайне взыскателен к себе - ставил свою фамилию только под теми работами, в которых играл не только главную роль как генератор физических идей и контрольных экспериментов - это он еще не считал авторством, но только под теми, где и сам активно работал руками, делал приборы, монтировал, проводил измерения, обрабатывал их. Поэтому истинное количество работ Курчатова много больше того, что входит в официальный список его научных трудов. Поэтому, может быть, во внешнем научном мире и в среде Академии наук его знали меньше, чем других сотрудников Физтеха, и, несмотря на то, что Физтех его выдвинул в членкоры еще в 1934 году за работы по сегнетоэлектрикам, а в 1938 году в академики за работы по атомному ядру, он не был избран ни в первый, ни во второй раз и только в 1943 году при совершенно других обстоятельствах был наконец избран в академики.
Когда начинался атомный проект, некоторые коллеги отнеслись с недоверием и ревностью к тому, что во главе такого дела оказался Курчатов. Ему тогда было всего 40 лет. Играло свою роль также и соперничество между московской и ленинградской физическими школами. Были и сложные личные ситуации, но их Игорь Васильевич тактично преодолел.
1942 год. Война. Курчатов то в Казани, куда эвакуирован из Ленинграда Физтех, то в Мурманске, где обеспечивает защиту кораблей от мин по методу А. П. Александрова, в том числе караванов-транспортов и конвоя, везущих ленд-лиз. Опыт работы на Черноморском флоте, где ни один из размагниченных кораблей не подорвался на мине, уже создал ему авторитет.
Сообщения разведки и письмо Флерова к Сталину сделали свое дело, и к осени 1942 года Сталин обратил внимание на "проблему урановой бомбы". Согласно легенде, которую, возможно, подтвердим или опровергнем, когда удастся попасть в архив Совета Министров СССР, Сталин в конце 1942 года собрал академиков Иоффе, Вернадского, Капицу и Хлопина и задал им вопрос, реальна ли урановая бомба. Они подтвердили. Иоффе назвал Курчатова как лучшего кандидата на руководство "урановой проблемой". Сталин якобы вызвал Курчатова к себе и объявил ему о предстоящем назначении. "Дайте обдумать. Это очень ответственно",- ответил Курчатов. "Обдумайте. Даю три дня",- сказал Сталин. Игорь Васильевич помчался в Казань советоваться с А. П. Александровым. Анатолий Петрович его благословил взяться за эту тяжелейшую работу. Последовали: постановление ГОКО, возложившие на Игоря Васильевича руководство проблемой; распоряжение № 121 по АН СССР от 12 апреля 1943 года о создании Лаборатории № 2, будущего Института атомной энергии; распоряжение № 122 по АН СССР: "Назначить профессора Курчатова начальником Лаборатории № 2".
Курчатов берется за дело. Сталин, в ту пору (война!) председатель Совнаркома СССР, поручает Молотову (своему первому заму) обеспечить развитие работ Курчатова. Курчатова порой срочно вызывают в Кремль к Молотову.
Из США разведка доставляет обширную информацию.
В большом доме КГБ на Лубянской площади и в Кремле Курчатову выделено по кабинету, где он многие часы подряд читает доставленные сообщения.
Из письма Курчатова к Берии от 29 сентября 1944 года: "Я занимался... изучением новых, весьма обширных (3000с. текста) материалов, касающихся проблемы урана... невиданная по масштабу в истории мировой науки концентрация научных и инженерно-технических сил... у нас же... положение дел остается совершенно неудовлетворительным". У Курчатова еще профессиональная романтика: смотрите, он пишет: "Зная Вашу исключительно большую занятость, я все же... решился побеспокоить Вас и просить Вас дать указание о такой организации работ, которая бы соответствовала возможностям и значению нашего Великого Государства в Мировой культуре". Еще Курчатов говорит о Мировой культуре. В дальнейшем Игорь Васильевич не будет просить извинения и просьбы станут совсем прозаическими.
Началась гонка в работе. Курчатов ставит впереди всего науку. Развивает теорию уранового котла. Возбуждает развитие теории бомбы. Организует расчеты. Собирает экспериментаторов. Возглавляет опыты. Строит (во время войны!) циклотрон. Он ему совершенно необходим.
Летом 1943 года Курчатов начинает жать на производство чистейшего, невиданного по чистоте графита.
В начале 1945 года Игорь Васильевич пишет Берии жалобу на Молотова: "Никакого прогресса в добыче урановых руд. Ничего не сделано по разведке урановых месторождений".
Лето 1945 года. Торжество победы над фашизмом.
Первый испытательный атомный взрыв в Америке, в пустыне шт. Нью-Мексико, вблизи Алемогордо.
Сметенные атомными взрывами Хиросима и Нагасаки.
Больше Курчатову не понадобится торопить Берию.
Теперь торопить Курчатова стал Сталин.
Философствовать некогда. Вопросы морали где-то на заднем плане. Мы жили тогда под прессом одной заботы: успеть раньше, чем американская атомная бомба упадет на территорию нашего института. Игорь Васильевич делает все возможное, чтобы скорее получить ядерную цепную реакцию. Безупречно логичная цепочка экспериментов ведет его надежно к цели. Он уже знает из книги Смита, из других источников информации, из работ наших теоретиков и из измерений наших экспериментаторов, что в уран-графитовой решетке ядерная реакция пойдет обязательно, как только будет достаточно очень чистого урана, очень чистого графита. Но он отвечает за конечную цель, за бомбу!
В апреле 1946 года конструирование бомбы выделяется из задач Лаборатории №2. Создается КБ-11 неподалеку от Арзамаса во главе с Ю. Б. Харитоном. На Курчатове остается ответственность и за успехи КБ-11. Письмо Берии Серову - одно из свидетельств этого: "... расследовать, наказать за плохое строительство КБ-11". Указание вежливое. А как исполнено наказание? Идут частые вызовы Курчатова на ночные, как было принято при Сталине, заседания Спецкомитета в Кремль, к Берии. Изредка вызовы к Сталину. Бурные вспышки Берии на заседаниях. Возвращения домой под утро с возбуждением, не дающим заснуть. В 10 утра Курчатов четко всегда в рабочем кабинете Лаборатории № 2. Оттуда - к экспериментаторам, к урану, к нейтронам, к счетчикам, к изучению природы явления, то есть к главному содержанию всей работы.
25 декабря 1946 года большая победа. На реакторе Ф-1, собранном Курчатовым в Лаборатории № 2, впервые на нашем континенте получена цепная самоподдерживающаяся ядерная реакция деления урана!
Идет конструирование промышленного реактора.
Борьба мнений. Творческие озарения. Мы сделаем реактор иначе, чем американцы! У них уран в горизонтальных каналах, а мы сделаем каналы вертикальными! И это потом себя оправдало!
Отъезд Курчатова с коллективом сотрудников на Южный Урал в Кыштым на год для монтажа и пуска первого промышленного уран-графитового реактора "Аннушка".
"Аннушка" достигла проектной мощности 22 июля 1948 года. Но вскоре после начала накопления плутония в реакторе возник, как выражаются металлурги-доменщики, "козел": урановые блоки распухли и намертво зависли в алюминиевых трубах, в некоторых трубах появилась течь, и в графитовую кладку пошла вода, реактивность агрегата упала, накопление плутония прекратилось. А Сталин торопил. Лица, одетые в штатское, подробно следившие за всем происходившим на объекте, сразу заподозрили: не диверсия ли это? И начали собирать фамилии дежуривших и могущих быть виноватыми. Курчатов немедленно пресек сбор этих сведений и доложил Берии по ВЧ: "В реакторе неожиданная авария. Я дал распоряжение остановить накопление плутония. Изучаю произошедшее. Приняты необходимые технические меры, чтобы скорее восстановить накопление".
Курчатов, как видим, "не ушел в кусты", взял на себя ответственность, твердо защитил участников сооружения реактора. А "уполномоченный Совета Министров" генерал Т. тем временем "раскрывал заговоры", слал Берии донесения. Берия срочно вызвал к себе в Кремль с Урала Курчатова и из Москвы Ванникова, Завенягина и Груничева, всех ответственных за реактор и закатил истерику: "Посадить вас всех надо,- кричал он,- средства огромные вложены. А у вас брак оказался!" Ванников, Завенягин парируют: "Это дело новое, кто мог предвидеть? Такой алюминий в авиации надежно служит, а здесь, непонятно!" Курчатов взял слово: "Мы вступили в новую, неведомую область физических процессов - интенсивных потоков нейтронов, каких не имели никогда. В них и впредь могут обнаруживаться непредсказуемые явления". После длительной бури удалось успокоить Берию, что сажать никого не надо.
В феврале 1949 года Курчатов докладывает Берии, как идет восстановление работы реактора. Затем пошло в 1949 году накопление и выделение плутония, напряженные месяцы изготовления плутониевого заряда, изготовления самой первой бомбы. Подготовка Семипалатинского полигона под руководством Игоря Васильевича к ее взрыву.
Испытание 29 августа 1949 года - с предельным напряжением нервов, созданным Берией и его окружением.
Успешный взрыв. Разрядка. Краткая передышка.
Курчатов с Харитоном и другими участниками создания первой бомбы - признанные победители - щедро награждены правительством.
Затем началась новая гонка - теперь уже по созданию водородной бомбы. Но Игорь Васильевич остался прежним Курчатовым, при эксперименте он отдыхает.
"Однажды - было это в 1952 году,- пишет Ю. Л. Соколов,- Игорь Васильевич зашел ко мне в лабораторию поздно вечером посмотреть на расщепления ядер лития, вызываемые быстрыми нейтронами, которые я изучал на циклотроне. (Это надо было знать ему для водородной бомбы, но Соколову о бомбе он ничего не говорил.) Я показал ему, спроектировав на стену, звезды в толстослойной фотоэмульсии, принадлежавшие к обнаруженной реакции. В комнате подвального этажа, где мы сидели, было тихо: слышалось только слабое гудение трансформатора, питавшего лампу проекционного микроскопа, и легкий шум, доносившийся из коридора, где кто-то, из лаборантов возился с установкой, стоящей неподалеку от нашей двери... и вдруг, как-то совершенно неожиданно, лаборант начал насвистывать - удивительно чисто и музыкально - знаменитую мелодию флейты из "Орфея" Глюка. Я замер, так хорошо это у него выходило. Игорь Васильевич повернул голову, прислушиваясь, и, быстро протянув руку, выключил гудевший трансформатор. Мы сидели не шевелясь, но музыкант оборвал мелодию также внезапно, как и начал.
- Кто это? - тихо спросил Борода.
- По-моему, Вяльшин.
- А хорошо у него получилось. Настоящая музыка.
- Очень хорошо, Игорь Васильевич. Наверное, ему с таким слухом следовало быть скрипачом или пианистом, а не возиться с железками... Но как начинаются пути, которые мы выбираем?
Борода отодвинулся от микроскопа.
- Как начинаются?.. Это, знаешь, вопрос сложный. Человек всегда должен избирать то, к чему у него есть способности... И всегда, во всякой работе, должен находить и делать самое главное. Ты меня понимаешь? Конечно, способности - это одно, а влечение - другое. Тут бывает полное несовпадение. Поэтому в юности так важно иметь наставника - человека опытного и дружески к тебе расположенного...
Игорь Васильевич начал рассказывать о профессоре Усатом, у которого он учился в Симферополе, об академике Иоффе. Он говорил о решающем значении, которое имеет в воспитании ученого пройденная им школа - преемственность и традиции, под влиянием которых формируются его взгляды. Я знал, что вопрос о воспитании молодых ученых постоянно занимал и тревожил Курчатова... Курчатов замолчал, рассеянно смотря на раскрытый журнал...
- Ведь ученый - это, прежде всего, мыслитель,- заметил я. Разве это не так, Игорь Васильевич?
- М-да... Насчет того, чтобы мыслить, причем мыслить смело и непредвзято... По-видимому, секрет состоит в том, что нужно уметь подмечать все непонятное и противоречивое и уметь добираться до сути... Неоперившийся новичок, попавший в научную среду, какая существовала, положим, в Копенгагене у Бора или в Ленинграде у Иоффе, должен был или подняться - во всем подняться - до ее уровня, или уйти. Другого ему не оставалось. Но и сформировавшиеся ученые обязательно должны находиться в тесном контакте с окружающими.
По-моему, только такое сообщество и рождает новые идеи. Они, идеи, никогда не возникают у одного человека, а сначала, как говорится, носятся в воздухе... Ты посмотри, как получилось хотя бы с теорией относительности. Пуанкаре, в сущности, вплотную подошел к ней, но почему-то не сделал самого последнего шага. Эйнштейн ввел принцип постоянства скорости света, что сразу все изменило.
Игорь Васильевич говорил медленно, как бы рассуждая сам с собою:
- Мне как-то рассказывали про Оппенгеймера,- сказал он.- Оппенгеймер с одинаковым блеском читает лекции по физике и по истории литературы. Слывет знатоком индийской поэзии. Но вот Ферми - тот, кажется, кроме физики, ничем особенно не увлекается. Ферми является величайшей редкостью!"
12 августа 1953 года. Испытание сахаровской, первой в мире, водородной бомбы-слойки мощностью взрыва в 20 раз большей, чем взрыв атомной бомбы. Оно прошло с полным успехом, точно подтвердив расчеты Андрея Дмитриевича. После взрыва все на полигоне возбуждены. Курчатов опять руководил всем происходившим. Приветствуя Сахарова, подошедшего к нему после того, как гриб взрывного облака рассеялся, Курчатов тут же под открытым небом в присутствии министров, генералитета, представителей правительства, участников создания бомбы отвесил ему поясной поклон со словами: "Тебе, спасителю России, мой глубокий поклон!"
О Курчатове трудно писать потому, что был он человеком необыкновенным и суждения о нем далеко не укладываются в рамки привычных масштабов и представлений.
На белом свете существуют только две расы, две человеческие разновидности: люди плохие и люди хорошие. И. В. Курчатов, согласно всем своим основным параметрам, относился к расе людей хороших. Все было в нем гармонично и цельно, все проявления его натуры, вплоть до мелочей, были какими-то типично "курчатовскими", отражавшими самое его существо - его философию, его убеждения, устоявшиеся, проверенные жизнью убеждения сильного духом человека. Но во всем, что было дано Бороде от природы, сказывалась его простая и добрая душа, которая сразу угадывалась в его особенном, на редкость внимательном и тактичном отношении к людям. Это качество больше всего привлекало меня в нем, несмотря на огромную разницу в положении, именно с Курчатовым чувствовал я себя легко и свободно, и именно с ним можно было поговорить по душам о самых важных делах.
На его лице, чрезвычайно подвижном и выразительном, и особенно в глазах, удивительных, темных, внимательных глазах, которые, казалось, проникают в самую душу собеседника, можно было безошибочно прочесть его отношение к тому, что он слышал: интерес, безразличие, недоверие. Курчатов, по-видимому, необычайно тонко чувствовал людей, мгновенно и точно угадывал их сущность. Именно это качество Игоря Васильевича - способность быстро и безошибочно оценивать любые явления, будь это живой человек или предложенная его вниманию новая идея,- позволяло ему в одно и то же время заниматься множеством самых различных, чрезвычайно ответственных дел, связанных с атомной проблемой, и принимать правильные и смелые решения. Собранный, живой и веселый, Борода был, наверное, для всех, кто его знал, высшим образцом организованности. Однако существовал и другой - официальный - Курчатов, который обычно возникал на многолюдных собраниях или в обществе людей, к которым он относился с известной осторожностью. Лицо его делалось непроницаемым, как-то гасли глаза, и даже вся фигура менялась - Борода держался чрезвычайно прямо, опустив подбородок. Именно такой Курчатов, со всеми регалиями на груди, изображен на том портрете, который чаще всего можно встретить в Институте.
Мне помнится, что Игорь Васильевич хвалил многих, но ни разу не слышал, чтобы он за глаза отозвался о ком-нибудь в нехорошем, оскорбительном тоне. Он мог быть чрезвычайно прямолинейным и жестким, но это проявлялось всегда в присутствии того человека, которым Борода был недоволен.
Сентябрь 1954 года. Назначены войсковые учения в Оренбургских степях в районе пос. Тоцкое. В ходе их будет сброшена с самолета атомная бомба и войска должны в натурных условиях применить меры защиты от поражения ею. Это учение - акт передачи атомного оружия от создателей его - ученых, инженеров, администрации, всех тех, кто работал под началом ПГУ, в тот момент уже переименованного в Минсредмаш. Передает министр В. А. Малышев, принимает маршал Г. К. Жуков.
После окончания войсковых учений проводится грандиозный банкет в гигантской армейской палатке. Перед началом его И. В. Курчатов представляет маршалам и генералам Советской Армии тех ученых, тоже приглашенных сюда, кто развил фундаментальные науки, ставшие основой создания атомного оружия. Первым представляет академика Н. Н. Семенова - основателя учения о цепных реакциях. Вторым - Я. Ю. Зельдовича, развившего это учение для импульсных реакций в атомных зарядах. Третьим...
Устные предания скупы... Есть ли участники этого акта, еще оставшиеся в живых, могущие ярко описать его? Или только черствые архивные документы добавят нам другие штрихи этой картины прошлого?
Особо надо остановиться на испытании 22 ноября 1955 года на Семипалатинском полигоне.
В 1954 году Сахаров и его коллеги в Арзамасе-16 нашли новый принцип устройства водородной бомбы, открывший широкую перспективу создания гораздо более мощного, более совершенного, более надежного и более дешевого оружия. Проверка этого принципа в экспериментальном образце бомбы со взрывной мощностью 1,5 Мт тринитротолуола была назначена на 20 ноября 1955 года. Курчатов был вновь ответственным за испытание на полигоне. Когда самолет с бомбой уже поднялся в воздух, полигон неожиданно закрыла низкая облачность, сквозь которою перестала быть видной цель бомбометания, и оптические приборы на земле потеряли возможность регистрировать излучение взрыва. Взрыв пришлось отменить. Но создалась беспрецедентная обстановка - посадка самолета с бомбой на борту. Единственная посадочная полоса, пригодная для тяжелого бомбардировщика, была к тому же лишь на аэродроме в непосредственной близости к Семипалатинску, и в случае взрыва при посадке разрушения в городе были бы непредсказуемы. Высший генералитет, прибывший на испытание, отказался принять решение о посадке самолета. Решение принял Курчатов. Попросил Сахарова и Зельдовича написать заключение о степени риска. Они написали. Риск не большой. Курчатов дал приказ задержать самолет в воздухе и помчался сам на машине из городка, где располагался штаб испытания, на аэродром. Оттуда вызвал бомбардировщика на себя, на посадку. Под крылом самолета, когда он остановился, поздравил командира корабля Ф. П. Головашко и его команду с, благополучным приземлением.
Через двое суток, 22 ноября 1955 года, небо было ясным. Испытание провели. Оно подтвердило новый принцип проектирования бомб и открыло возможности, превосходившие ожидаемые. Военно-техническое значение испытания было огромным.
Термоядерные реакции в плазме были для Курчатова далекой, незнакомой областью знаний, и он начал энергично учиться ей и привлек к учебе не только физиков своего института, но и всех желающих и могущих учиться в нашей стране. Для этого он организовал термоядерный семинар-Т под руководством академика М. А. Леонтовича, регулярно каждый месяц собиравший с января 1958 года сотни участников со всей страны, и неизменно активно участвовал в нем сам.
Признав актуальность новых направлений - широкое развертывание строительства АЭС и развитие исследований по управляемому термоядерному синтезу - и зная, что в его институте есть исследования, теряющие научную актуальность, которые можно прекратить или перевести в отраслевые институты, он не прибегал к насилию. Не переводил сотрудников приказами без ими выраженного желания с одной работы на другую. Он знал, что "выкручивание рук" - порочный метод в организации науки. Он умел убедить и увлекал за собой.
По его реакции на новые предложения было видно, что фундаментальные исследования явлений природы и разгадка аномалий, возникающих в ходе экспериментов, доставляли ему по-прежнему, как в молодые годы, большое наслаждение, и он придавал им быстрый, "курчатовский" темп развития.
В конце 1956 года в мировой печати началась полемика о так называемой чистой водородной бомбе, якобы изобретенной в США, не причиняющей вреда за пределами разрушений ударной волной и потому якобы морально более приемлемой, чем обычная. Сахаров проанализировал этот вопрос и к ужасу своему убедился, что каждая мегатонна взрыва этих "чистых" бомб вызывает все же на земном шаре до 10 тысяч невинных жертв от радиоактивности, создаваемой в атмосфере. Курчатов предложил ему написать об этом подробную статью, понятную для широкого круга читателей. Сахаров написал. Хрущев одобрил ее опубликование, и она была распространена на 6 языках по всему миру в журнале "Советский Союз сегодня".
В марте 1958 года наша страна объявила о прекращении испытаний в одностороннем порядке. Но США и Англия не последовали за ними и провели серию испытательных взрывов. Распоряжение Хрущева - готовиться к возобновлению испытаний, отданное им из-за этого в сентябре, возбудило Сахарова, так как оно означало: будут новые сотни тысяч или даже миллионы невинных жертв, и потому возобновлять нельзя. И он обратился к Игорю Васильевичу, понимая, что Курчатов - единственный человек, который может повлиять на Хрущева (если это вообще возможно), и что кроме него ни в Минсредмаше, ни в ЦК партии никто из влиятельных людей не отнесется сочувственно к мысли о жертвах. Сахаров приехал к Игорю Васильевичу, и они беседовали около часа. Подводя итог беседе, Курчатов сказал: "Хрущев сейчас отдыхает в Крыму. Я вылечу к нему, если сумею справиться с врачами. Представлю ему ваши соображения". Курчатов вылетел в Крым. Упрямый Никита нашел эти предложения неприемлемыми, был недоволен приездом Курчатова, и испытания были возобновлены.
Через 4 месяца, 3 февраля 1959 года, в речи на XXI съезде партии Курчатов не стал оспаривать официальное мнение, которое он безуспешно пытался прокорректировать, посетив Хрущева в Крыму, не стал убеждать, чего не надо делать, а, как всегда, стал увлекать за собой к активному действию. Он пропагандировал на съезде управляемые термоядерные реакции, которым практически полностью посвятил свое выступление. Об оружии он сказал: "Мы были вынуждены (осенью прошлого года) возобновить наши испытания... (они) оказались весьма успешными... Советская Армия получила еще более совершенное, более надежное... и более дешевое атомное и водородное оружие". Только 3 минуты в своем получасовом выступлении Игорь Васильевич говорил по военным вопросам. В остальное время он рассказал о том, что сделано по управляемым термоядерным реакциям: о докладе в атомном центре Англии Харуэлле, о рассекречивании американских и английских работ, о приезде английских ученых к нам в Институт, о поездке нашей делегации к ним. "Но следовало бы желать большего,- сказал он.- В этой области могло бы иметь место настоящее международное сотрудничество, если бы была ликвидирована холодная война..."
1959 год. Курчатов пользуется огромным доверием у руководства страны. Он - член ЦК партии, депутат Верховного Совета СССР, трижды Герой соцтруда; он награжден 5 орденами Ленина и другими орденами; 4 Сталинскими премиями первой степени; ему первому в стране присуждена Ленинская премия. Он с любовью носит медаль Жолио-Кюри, присужденную ему Всемирным Советом Защиты мира. Ему всего лишь 56 лет.
Он убедил сомневавшихся, и строительство Нововоронежской АЭС продолжается.
Исследовательские атомные реакторы - водо-водяные, импульсные и другие - строятся в Алма-Ате, Ташкенте, других городах и в странах социализма.
На ОГРЕ с энтузиазмом ведет эксперименты коллектив молодежи.
Токамак Т-3 Ефремов обещает построить к приезду Эйзенхауера.
Завойский серьезно взялся за термоядерную плазму.
Синельников создал у себя в Харькове термоядерный отдел института и проектирует стелларатор.
Будкер талантливо собирает коллектив своего института в Новосибирске.
В Женеве О. Лейпунский и Е. Федоров с другими делегатами готовят материалы для заключения договора о запрещении испытаний атомного оружия.
Первый атомный ледокол спущен на воду.
Все замыслы Курчатова воплощаются в жизнь!
Яркие солнечные блики падали на стол, за которым сидел Игорь Васильевич в августе 1959 года, пишет Ю. Л. Соколов.
- Скажите, откуда у вас эти камни? - Я указал на стоявшую перед ним друзу кристаллов кварца, неровных, окрашенных в дымчатый цвет с сиреневым отливом.
- Это мне Флеров привез с Памира. С твоего Памира. А ты обещал мне подарить синий камень. Где же он?
- Не нашел еще, Игорь Васильевич. Но обязательно найду. Это лазурит, он действительно синий, как памирское небо. Его добывают в ущелье Ляджуар-Дарья, недалеко от Хорога.
- Хорог... Там я не был. Но по Средней Азии путешествовал.
Курчатов сидел, тяжело опираясь на подлокотники кресла. Сейчас он работал здесь, в маленькой комнате на первом этаже своего домика. В просторной полосатой пижаме, с поседевшей бородой, он казался больным.
- А знаете, Игорь Васильевич, поедемте в Хорог. Прямо сейчас, не откладывая.
- В Хорог? Это зачем? - В темных глазах Бороды изобразилось удивление.
- Купаться в живой воде. Там есть источник...
Я стал рассказывать о целебном роднике Гарм-Чашма, который находится в одном из ущелий Шахдарьинского хребта.
Борода слушал, опустив голову.
- Поедемте, Игорь Васильевич. Это ведь совсем просто: самолетом до Душанбе. А до Гарм-Чашмы мы вас довезем с великим комфортом - набьем грузовик свежим сеном. Знаете, как это хорошо.
- Наверное, хорошо. Но такие вещи не для меня....
- Почему не для вас? Бросьте все свои дела и всех врачей и поехали. Отпуск вы сами себе выпишите, такая возможность у вас есть.
- Все у меня есть... кроме здоровья.- Курчатов пристально смотрел на меня расширенными, незнакомыми глазами.
- Спасибо тебе, Лукич, но ехать... ехать никуда не нужно.
И вдруг словно снежная вьюга, колючая и холодная, окутала мою душу. Неловко попрощавшись, я вышел из домика. Тихий ласковый день стоял тогда, прозрачный, наполненный золотым светом... Не разбирая дороги, я шел через заросший парк института и с острой, ни разу не испытанной болью смотрел на пышную красоту позднего лета. Нежно пахла свежая хвоя молодых сосен, качались на высоких стеблях малиновые цветы иван-чая, осыпанные белой пыльцой. И вечными, никогда не умирающими казались мне ветви деревьев, и густая трава, и синее небо с ослепительными облаками на нем.
15 января 1960 года (за 3 недели до своей кончины) Игорь Васильевич выступает на сессии Верховного Совета СССР. Несколько слов уделяет созданию совершенного, экономичного, очень мощного советского атомного и водородного оружия, ракет и других носителей ядерных зарядов. Говорит: "Наш народ может быть спокоен; оборона Родины надежно обеспечена". Но основное время выступления посвящает тому, что поддерживает предложение Хрущева о сокращении армии, говорит о ядерном разоружении, о прекращении испытательных взрывов, о положительных результатах, "благородной инициативе нашего правительства, нашедшей отклики среди народов всего мира; ибо в прошлом, 1959-м, году впервые за много лет ни в одной стране мира не произведены испытательные взрывы и это вселяет надежду на то, что в скором времени ядерное разоружение станет возможным". Говорит про договор о запрещении испытаний, о спорах про контроль за ними, о том, что "советские ученые-атомщики... надеются, что стремление народов к миру победит, что в ближайшее время... будет заключено соглашение... о прекращении испытаний ядерного оружия повсеместно и на вечные времена". "Совместная работа над увлекательными, сложными и глубокими проблемами... в области мирного использования атомной энергии,- говорит он,- объединит, как мы надеемся, усилия ученых двух великих стран мира (СССР и США) и поможет им найти средства ускорить решение проблемы ядерного разоружения". В этом последнем публичном выступлении он делает свое завещание: "Я счастлив, что родился в России и посвятил свою жизнь атомной науке великой Страны Советов. Я глубоко верю и твердо знаю, что наш народ, наше правительство только благу человечества отдадут достижения этой науки".
Это Курчатов подвел итог своей жизни. Это - поручение, требование к любому правительству нашего народа никогда не употребить созданное при его участии ужасное оружие против людей.
Источник:Головин, И. Н. Так это было / И. Головин // Свет. - 1994. - № 1. - С. 48-53.